— Ты все-таки кого-то ждешь. Это не вопрос.
Спэйси порозовел.
— Рассказывай! — повелительным тоном приказала она. — Мне одиннадцать тысяч лет, пусть и не помню половину. Тебе же нужен совет от тетки возрастом одиннадцать тысяч лет? Мы с тобой больше не встретимся, так что… Не все ли равно, что я узнаю?
Юноша помялся, снова посмотрел на часы и, наконец, тихо сказал:
— Понимаете ли, моя семья подыскала мне партию. Но мне совсем не нравится эта девушка: она капризна, груба и самодовольна! То ли дело ее мать — она настоящая леди. Что бы ни происходило, она не теряет лица. Я ждал ее здесь, чтобы встретить после работы… думал, заставлю себя подарить букет ей лично. Сестра его забрала, — вздохнул Спэйси напоследок. Все это он произнес с убитым выражением лица и смирением к судьбе. Юноша оказался явным меланхоликом. Рядом с такими людьми Йонсу всегда чувствовала бьющую в груди энергию — им хотелось помочь. Она затараторила:
— Что тут думать? В сердечных делах не может быть обязанностей! Если поступишь, как говорит семья, то просто сделаешь несчастными двух людей! Зачем? Разве ты забыл, что наши традиции говорят о браке без любви? Это грех. Продолжать носить букеты той, кого любишь! Она уже вернулась?
Спэйси замотал головой.
— Она еще не подошла. Она всегда возвращается в одно время. Но какая теперь разница? Букета у меня больше нет.
— Болван! — не сдержалась Йонсу. — Здесь рядом цветочная аллея! Иди и купи новые! Ну, живо! Что ты смотришь на меня, дуралей? Вставай!
Спэйси с несколько растерянным видом поднялся на ноги.
— Благодарю за совет. До встречи! — он побежал прочь из сквера. Йонсу проводила его взглядом и усмехнулась. Такой ребенок… Постепенно улыбка ее угасла.
Итак, обморок. Снова. В этот раз — в центральном парке столицы, у фонтана памяти основателя города, между яблонями и клумбой с маргаритками. Йонсу устало выдохнула. Несмотря на то, что приступ оказался коротким, приятного в нем было мало. Пепел, холод, синяки… Она потерла кисть и задумалась. Какова причина сегодня? Белые цветы в парке? Северный ветер? Или, может, запах горячего шоколада? Интересная загадка.
Спэйси говорил что-то о газете. Оглядевшись, Йонсу заметила ее на земле. Это был «Вестник», главное издание столицы, где всегда все было хорошо и публиковались «замечательные законы». Наверное, газета выпала из рук, когда отказали мышцы. Сев поудобнее, Йонсу развернула ее. На первой странице «Вестница» оказался портрет кронпринца империи.
Вот и ответ. Изображение наследника престола не в первый раз заставляло Йонсу пропадать в видениях. Она не могла понять, почему: да, красивый мужчина, но терять из-за него голову… так? Из-за нечеткой фотографии, сделанной на выступлении, где видно только профиль и чуть вьющиеся бесцветные волосы? Это было по меньшей мере странно. Может, она его знала в прошлом? Это многое бы объясняло.
— Что пишут? — полюбопытствовала сидевшая рядом женщина. Йонсу кинула на нее короткий взгляд и вчиталась в текст, на этот раз вслух.
— «Я, кронпринц империи Хайленд, — начала она с выражением, — и Рассветных островов, граф Мёрланда и Нитте-нори Михаэль Пауль Джулиан Аустен, в целях укрепления общенационального духа, стремления защищать интересы родины, своего народа и его истории, воспитания гордости за достижения и культуру Хайленда, волею императрицы Хайлендской» и так далее… Сейчас попробую найти смысл в этом потоке формальности. О! В школах вновь вводят уроки патриотического воспитания. Лизуны из Комитета будут читать выездные лекции об истории Хайленда курсам школ и специалистам. Будут таскать по музеям и мемориалам. Удивляюсь, что экзамен не ввели, прочтем об этом в следующем «Вестнике».
— Хорошо-то как! Молодежь стала забывать, кому обязана.
Йонсу кинула газету с указом в мусорную корзину.
— Глупости, — заявила она. — Лучше бы отвели их в Центры помощи, в них больше пользы, чем от музеев. Доброго дня!
Провожаемая возмущенными восклицаниями, Йонсу побрела по дорожкам сквера к дому. Голова болела. Полуэльфийка — ей нравилось напоминать себе о происхождении — морщилась от каждого громкого звука. Они мешали думать о случившемся. Например, что наваждение показало в этот раз? Привычный набор картинок: застывший под зимним дыханием залив, горы и человека, стоявшего напротив. Йонсу не знала его, но начинала ненавидеть. Ей не удавалось запомнить внешности незнакомца. Наваждение оставляло отпечаток безумных глаз, и только. Йонсу была уверена, что после десятков снов с ними, узнала бы хозяина за секунду. Если они существовали — глаза цвета безоблачного неба… Единственная ниточка, ведущая с потерянному прошлому, обрывалась в никуда.
Воздух пах лавандой, как и вчера, как позавчера…
Как ей все надоело!
Йонсу хотелось умчаться прочь из столицы, к холодным пикам северных гор, к зимней свежести, где ей бы продуло голову ветром. Выгнало бы глупости из головы. Анлос! Йонсу начинала ощущать ненависть к столице империи. Эти люди, правила, неизменность… В столице ничего не менялось. Никогда и ничто. Идиллия тянулась вечно, заставляя жителей растворяться в сладком безразличии. Безразличие… оно раздражало, как ничто другое. Йонсу с удовольствием бы переехала в любой другой город Мосант, но не могла. Наваждения прекращались только после сеансов в местном храме. Единственными путешествиями, которые Йонсу могла себе позволить, стали конные прогулки. Они даже вошли в привычку, в ранг каждодневного ритуала. Ей нравилось смотреть сверху на широкую зеленую долину реки Сёльвы, на берегу которой стоял Анлос, на далекий блеск южного моря, на западные горы, покрытые снегом, на восточный горный хребет с острыми шпилями вершин. Слушать хруст снега, журчание водопадов во льдах, завывание ветра в горах. Эти мелочи радовали ее больше новой одежды, туфель, заколок — что там еще любят столичные женщины? Жизнь научила ценить другое. Длинная жизнь, пострадавшая от бесчисленных войн.
Вечная вражда — так можно было охарактеризовать отношения между империей и королевством. Она началась еще в те незапамятные времена, когда первый кронпринц Хайленда погиб вместе с сыном и невесткой на просторах севера, и длилась по сей день. Тринадцать тысяч лет прошло с первой битвы. Война прерывалась на короткие перемирия, такие же, какое наступило сейчас — лживое, хрупкое, как стекло или лед. Они могли длиться день или два, иногда даже несколько часов, но это, последнее, отмерило девятнадцать лет. Девятнадцать лет — говорили, что перемирие станет миром. Йонсу Ливэйг не верила.
Когда Йонсу вышла за пределы города, цветы уже распустились: гладкие и махровые, растущие в соцветии и в гордом одиночестве. Голубой диск солнца заставлял гореть купола замка и полупрозрачные переходы, превращая Анлос в слепящее глаза великолепие. Даже камень, из которого он был сотворен, горел. Жара наступала: несмотря на то, что Йонсу была в тонкой рубашке из льна и бриджах, она ждала, когда же окунется в холод северных лесов, куда на протяжении девятнадцати лет звало сердце. Простудиться она не боялась. Болезни всегда обходили ее стороной. Над ней, казалось, с рождения сияло чье-то благословение.
Чистокровные эльфы жили две-три тысячи лет, однако их нынешние потомки не чета прародителям по силе. Сегодня судьба отмеряла им в два раза меньше. Люди — забвение всегда приходило к ним рано. Вампиры не выживали без воровства жизненных соков других рас. Майоминги жили дольше всех — до пяти тысяч и, наверное, поэтому закрылись в своих пещерах. Остальные народы не вершили судьбу мира, но бессмертием не владел никто. Вечная жизнь была дарована только тем, в чьих жилах тек незамутненный небесный свет — императорской семье. Их слуги получали в оплату за войну сеансы исцеления и омоложения. В наказание наступало забвение.
Конюшня находилась за пределами города, у самой реки. Опрятное здание из камня и древесины, с белеными стенами выходило воротами на мощеную дорогу, ведущей к ферме. Конюшню окружал сад из плодовых деревьев. Подойдя к ней, Йонсу открыла двустворчатые дверцы и вошла в помещение, пахнущее сеном и лошадьми. Вдоль стен располагались просторные стойла. Лошади, узнав полуэльфийку, которая была на конюшнях частой гостьей, высовывали головы над загородками в надежде на угощение. Йонсу поздоровалась с каждой. Дойдя до противоположного конца, она остановилась у стойла, над дверцей которого высунула свою гибкую шею Ники. Йонсу потрепала заплетенную в косу светлую гриву. Ей всегда нравился белый цвет. Он напоминал о чем-то, что стерли против воли.