Как-то отец рассказывал ей о столичных нравах среди аристократии. Любое внимание здесь расценивалось как флирт. За дамами высокого рода (на награждение других не приглашали) ухаживать ради временных отношений не полагалось, и правило соблюдали все, кроме кронпринца. Последний сдерживаться никоим образом не собирался, из жалоб Аделайн это ясно следовало. Валери же… Что это, попытка исправиться или нечто большее? Как же сложно общаться с людьми! И особенно с мужчинами!

Официальная часть кончилась. Кронпринц Михаэль, шепча в микрофон, чем вызывал мурашки у половины женской аудитории, пригласил всех в соседний зал, где ждали яства и живая музыка. Отца уже уволок тот, кого Йонсу приняла за пажа, а Валери назвал лордом Санурите. Толпа потянула вон из царства мягких кресел. Иногда Ливэйг чувствовала прикосновения к руке уже знакомой кожи и немного радовалась, что Мэйбс рядом. Однако гости все же разъединили их: повернув голову, Йонсу увидела каштановые вихры, возвышающиеся над остальной толпой, привычно-виноватую улыбку Валери. Девушка осталась одна. Грустно… Всегда веселая Йонсу, без труда заводившая знакомых, не чувствовала желания общаться с другими гостями. Толпа несла и несла, как река, и, наконец, отпустила где-то в середине. В гуще Йонсу не нравилось. Пару раз она пыталась с кем-то заговорить, но разговоры не клеились; столичные дамы больше напоминали дурочек; мужчины, наоборот, обсуждали что-то серьезное и сухое, вроде денег. Не оказалось и общих тем. Восхваление потолков и штор, платьев да украшений Йонсу посчитала делом дурным. Без толку Ливэйг говорить терпеть не могла: болтала о том, что имело смысл для нее, болтала много, а потолки интереса не вызывали. Она прилипла к колонне и решила, что наблюдение за людьми сегодня придется ей по душе больше. Так можно найти Валери, шутки и рассказы которого теперь вспоминались с тоской. Скорее всего, он около наследника Хайленда.

Смотря на кронпринца, Йонсу честно признавала: красив, дьявольски красив. Но видела также червоточину, мерзкую смесь презрения ко всем, превосходства и отстраненности, которую прежде встречала у Короля. Обольщает и отталкивает одновременно. Михаэль заметил ее; Йонсу хотелось сбросить с плеч его взгляд, настолько гадок он был. Кронпринц не был человеком. Его мать из того же города, что мать Йонсу, а об отце, об отце и его корнях можно было говорить долго. Множество слухов окружало императорскую семью. Кто-то называл их отродьями дьявола, кто-то чуть ли не святыми. Кто-то указывал на явное сходство первых Аустен с владыкой Синааны. Сплетни Йонсу презирала. В ее представлении, все мысли стоило говорить в лицо. Ей нравилось обсуждать все, кроме людей, правда, иногда желание быть прямолинейной сталкивалось с осознанием того, что, например, сказанная в адрес Короля грязь вызовет топор у шеи. Деньги — движущая сила мира, говорил отец, но от всего защитить не смогут. Будь Йонсу поглупее, она бы не поняла это, но, к счастью, мозгов хватило. И ей не хотелось общаться с этими кичливыми лгунами из высшего света, которые не вынесут правды в лицо. Наверное, поэтому ни с кем не клеились разговоры.

С Валери не возникало чувства незащищенности. Да, он был лордом-герцогом, другом кронпринца, но оказался прост и легок в общении. Его не хотелось ни в чем обвинять. Рядом с ним охватывала теплота и детское озорство, желание спорить и шутить, чтобы скромная зелень вспыхивала летней жарой. Сколько Валери лет? Могло случиться, что Йонсу годится ему в дочки.

Она незаметно отходила все дальше и дальше от кронпринца, пока колонна не спрятала ее. От Михаэля, но и от Мэйбса. Непрошеная тоска впустила когти в тело сразу же. Масла в огонь подлили начавшиеся танцы.

Есть ли более черное чувство, нежели чувство одиночества в толпе? Люди окружают, но ты не чувствуешь их тепла. Ты можешь разговаривать с ними, но не услышишь участия, интереса в их словах. Тем кончились последние жалкие попытки Йонсу разговориться хоть с кем-нибудь. Здесь, в столице Хайленда, она не знала никого, кроме отца и Аделайн. «Не только в Хайленде, — грустно добавила девушка про себя. — Вот и сейчас: я скольжу меж разноцветных платьев и выглаженных фраков, отвечаю на улыбки и приветствия, и все равно одна». Ощутив совсем невыносимую тоску, она поймала очередной взгляд Михаэля Аустена, который сразу же сказал что-то стоящему рядом Валери. Валери что-то ответил, и Йонсу была готова расплакаться от счастья: он начал спускаться! Михаэль, явно уязвленный, проводил его взглядом.

— Что-то случилось?

Вот оно, участие! Валери хотел знать ответ. Он не спрашивал, потому что так просили правила общения, а беспокоился за нее. Йонсу услышала это между слов, и все эмоции вырвались из нее, облекаясь в жгуче-честные слова:

— Да. Я одна на балу. Помню, ты сетовал, что наше знакомство началось неудачно, и ты хотел бы, чтобы оно произошло по-другому, и я… — теперь настал черед Ливэйг запутаться в мыслях.

— Это приглашение на танец? — догадался юноша, воодушевившись.

— Порядочная девушка не приглашает. Она намекает, чтобы пригласили. Так вот, я намекаю, — без раздумий ответила Йонсу. В дальнейшем эта тенденция сохранилась.

— Вот как… Тогда я приглашаю, поняв намек. Согласна?

— Надо подумать. Наверное, да. Не могу отказать лорду.

— А как же мое обаяние и остроумие?

— Украшены скромностью.

Валери во второй раз за вечер протянул ей руку. Дрогнув, Йонсу приняла ее. Мэйбс оказался на полголовы выше; наверное, самодовольный кронпринц страдал от комплексов. Йонсу чувствовала взгляд Михаэля всей кожей. Тот не отпускал даже во время танца. Попытки Валери заглянуть в декольте ощущались не столь остро, хотя, по правилам этикета, Ливэйг обязана была отвесить ему пощечину. Вот только ее даже давать не хотелось. В конце концов, он же не пытается вытащить ее из зала в коридор?

Застенчивый, слишком застенчивый, стесняющийся себя и вечно извиняющийся! Зачем ей такой друг? А с другими веселый и открытый, это слышно по разговорам, когда Валери думает, что она не обращает внимания. Какой Валери настоящий? Девушка хихикнула.

— Я вдруг поняла, что ничего о тебе не знаю. Только имя и всякие мелочи. Откуда ты?

— Из Анлоса, — Валери нежно прижимал ее к себе. — Мой род всегда жил здесь. А ты?

— Мама сирена, папа эльф. Родилась в Аланде.

— Ты полукровка? Надо же. Такая редкость. Ну… я просто чистокровный человек, самый обычный. Сын торговцев, как ты. Мы партнеры кэрлимских вампиров. Я, правда, не занимаюсь этим, родители и братья торгуют, а я как-то… — улыбка Валери чуть угасла.

— Ты в политике, — подсказала Йонсу, чтобы сгладить неловкость от осознания того, что он лентяй.

— Да! Вымаливаю льготы у лорда Санурите. Соглашения, договоры, кооперации — все на мне.

— Я не делаю даже этого. Только деньги трачу, — призналась Ливэйг. Разговор нравился больше танца.

— Тебе всего лишь… — с легкой вопросительной интонацией начал Валери.

— По нашим законам я совершеннолетняя, — немного недовольно сказала Йонсу. — Мне тринадцать исполнилось пару месяцев назад. Наверное, папа все ждет, когда я от него съеду. Говорит, что купит мне дом, где захочу. А я не знаю, где хочу жить. Не могу сидеть на месте, — заболтала она, будто пытаясь засыпать пропасть между ними. — Стоит задержаться где-то на пару дней — паника, я чувствую себя в клетке. Не могу вставать по утрам и думать, что ждет. Люблю, когда все неожиданно, спонтанно, я такая ветреная. Теряю людей каждый день и совершенно не скучаю. У меня никого нет, кроме отца. Как я могу его бросить? Я бы хотела вечно путешествовать с ним… везде.

Некоторое время они, забыв о танце, молчали.

— Не хочу тебя разочаровывать, — наконец, сказал Валери. — Но твой отец больше не будет путешествовать. Теперь, когда он лорд, когда станет одним из министров, я знаю, Михаэль хочет этого и Санурите хотят, он останется в Анлосе и будет выезжать только на встречи. Ты не сможешь быть с ним.

— Совсем?

— Нет! Вы будете видеться. Ты не сможешь с ним быть всегда. Найди другого, более свободного компаньона.