Асель обожгла его взглядом. Теллур, сделав шаг, остановился.

— Нет, — отчеканила она. — Папа никого не хочет видеть. Я — тоже. Мы справимся сами.

Теллур замерцал. Наверное, это означало грусть.

— С кем? С полукровкой, чей эгоизм не знает пределов, а значит, и душа независима? Владыкой Переменчивых миров, играющим с правилами измерений? Нет, не справитесь. Я хочу помочь. Я могу это сделать, Асель. Мне не нужна благодарность, я делаю все ради…

Дверь, ведущая в зал, затряслась. В дереве проявились трещины, сквозь которые на Асель глядел огонь. Она вцепилась в стол крепче; Теллур обернулся. Порывы ветра растрепали полы его плаща до пепельной бахромы. Расстегнув фибулу, Теллур позволил золотистой ткани улететь к противоположной стене. Искры заплясали у его лица, отражаясь в зелени.

— Джей боялся этого момента много лет, — произнес Теллур, окружая себя малахитовой дымкой. — Ее, Аргенто. Огонь всегда внушал ему страх. Сейчас, думаю, он бы взглянул на нее с презрением. Я тоже — не боюсь и презираю. Тебе лучше уходить. Возвращайся в Мосант, закрой последние проходы. Я задержу; Король Мерсия расправится с ней, если не смогу я. Иди! Ты не выдержишь огня.

Асель, бросив последний взгляд в трещины, впервые за весь разговор испытала сомнение. В голове проносились воспоминания о всем, что сделал Теллур, но сейчас он стоял перед Аргенто и ждал боя, чтобы защитить Мосант. Ради чего? И почему она всегда считала малахитового божка слишком легкомысленным, чтобы иметь серьезные причины и намерения?

— Иди, — повторил Теллур. — Я не хочу умирать зря. Возвращайся. Я не знаю, как победить Висмута, но Эван… Эван, все-таки, наполовину человек. Иди!

Зал взорвался огнем; фигура Теллура исчезла в его ярости. Всхлипнув, Асель повернулась к зависшему над столом шару и растворилась в крови. Все это время к ладоням упорно липла именно она — цвета серебра.

Мрак не настал. Асель окружал дым. Некоторое время она плавала в невесомости и наблюдала, как за полупрозрачной стеклянной завесой бьются два сгустка — огненный и зеленый. Один набрасывался на другого и изрыгал пламя, жар которого проникал сквозь защиту. Наверное, тому виной были трещины — Асель видела, что в паре мест дым тонкой струйкой проникал внутрь. Однако стоило ей об этом подумать, как края тонких линий на стекле затянулись, и остались только фигуры. Дым померк и замер ледяным смогом.

Впервые за жизнь Асель испытала сомнения — правильным ли был выбор уйти? Папа, во всем искавший выгоду, сказал бы «да». Братик Бетельгейз посмотрел бы с укоризной, а Йонсу напрямую отчитала о малодушии. Теллур — божок лжи и корысти в малахитовом плаще — защищал от ярости Ожерелья измерение, которое отказалось от него и не пожелало выяснять причины действий.

Интересно, что сказала бы мама…

Мрак стал жидким и тягучим, как вода. Асель не стала опускаться на поверхность мира и зависла над ним, с испугом и сомнением смотря туда, где, твердило сердце, находился Шайлиан. Мало ртутной завесы Висмута — любимый брат отдалялся сам вслед за отколовшейся Кэрлимой. Позволил ли папа уйти им или не смог удержать — оставалось гадать. Впереди расстилалась бесконечная ночь. Когда-то здесь жили эльфы, и их земля светилась от последних слез создавшей эльфов богини.

Мир начался со тьмы и влаги — им же и кончился. Только тогда, на заре первой жизни Асель, мир все-таки увидел свет — любовь своего создателя, и тем болезненней оказалось понимание, что Майриор больше не коснется ее своей душой. Серебристой, легкой, как лунное сияние.

Ведь не осталось ни его, ни луны.

Почему же осталась она? Разве они не должны уйти вместе? Что удерживало осиротевшее творение в руинах зала Ожерелья?

Асель посмотрела вниз, под ноги — благословенная умирающей Эрмиссой земля не различалась под мутной ртутной жижей. Зато Асель различала звезды: они любопытными искорками, как дети, смотрели на новую эру. Новая эра… Ее увидят вампиры и эльфы, каждый в своем осколке мира, но для Асель будущее темнело с каждым мгновением. Ее жизнь — пропасть между осколками, отпечаток бездны на полотне старого мира. Она никому не нужна. Ее хозяин мертв или умирает. Взрыв в Ожерелье — последний настоящий свет в ее судьбе, а Теллур — последнее чистое сердце.

Вампиры покинули Мосант, эльфы — тоже; половину человеческих душ отец успел перенести под крыло Селены, и Мосант осиротела. В ней не осталось ничего. Асель почувствовала себя такой одинокой и ненужной, что подумала: ради чего Теллур борется с Аргенто у потрескавшегося шарика? Вспышки зеленого и алого над головой не давали забывать об этом.

Ее окружали надгробные маски, силуэты воинов, набегавших друг на друга, башни и сносящие горы и города волны — все из пыли, ничего, кроме нее, в мире тьмы не осталось.

Тысячи богов, тысячи жизней — она проводила в небытие всех, никем не замеченная. Дух мира — слишком абстрактная вещь, чтобы кто-то воспринимал его всерьез, тем более созданную из плоти и крови, как остальные. Она стояла от человечества даже дальше, чем Отец со взглядом-Луной, взирающей свысока. Провожая богов и чужие жизни, перестаешь ценить и первых, и вторых. Кончина каждого — результат событий, вытекающих одно из другого. Логичная цепь. Не потому ли очерствел папа? Эван?

Асель коснулась мира, где царствовал он. Это никак не отозвалось в душе; только холодок пробежал по ногам, как тогда, при встрече с Сэрайз. Не страх. Страх выглядел по-другому. Ее первая жизнь боялась остаться незамеченной, вторая — презирала и страшилась привязанностей и прочих слабостей сердца, третья же никогда не смирилась бы с чувством, охватившим Асель — одиночеством. Если бы последнее не было заложено создателем…

Асель всегда чувствовала частицу горечи внутри. Она с ней родилась. Потери, смерти — Асель выросла на них. Влияние Лорелеи Десенто, Лии Эллиони заставило поселить смерть в земли Мосант. Иначе получилась бы фальшь. Счастье без теней — удел детских фантазий, одиночество — ее финал.

Поэтому Асель стояла здесь, приветствуя смерть.

Смерть оказалась холодной, липкой, безразличной. Старшей дочери Бездны было все равно, кого забирать: людей, любовь или осколки душ. Асель шла по пепельному раю, пока темнота под ногами не стала абсолютной. Каблуки туфель увязали в ней, и Асель поняла, что встретила глубинный провал, разделявший две части измерения. Он был больше, чем просто трещиной. Он — это сама Асель. Судьба любого из миров, чье время вышло. Бездна.

Над бездной завис остров. Папа грезил созданием Небесного города, но новый Кэрлэйири нисколько на него не походил. Серые шпили пронзали смог заводов и мириады распухших тел. Где-то — звезды, где-то — хрустальная пыль, а Эван выбрал смерть и перерождение. Под крышами, насмехаясь, горели фонари и подчеркивали пустое небо. «Неба нет, — подумала Асель. — Бесконечная чернота кругом, куда ни глянь, и под ногами, и над головой, и в самой голове». Тем не менее, мрак не был всесилен — каменный остов города различался, и от него откалывались глыбы. Медленно, точно листья, они падали вниз и исчезали.

Откалывались слишком высоко…

Асель не могла подняться. Каждый ее шаг увязал в невидимой жиже. Легкость оказалась утрачена. Асель могла бы взлететь и в огне, и в центре урагана, но чужая материя липла к ногам кандалами. Дорога наверх оказалась закрыта, последний оплот жизни — недоступен. Отчаявшись, Асель прекратила бессмысленный поход; ноги провалились в субстанцию по щиколотку, и ей пришлось отступить. Сумрак заботливо подвел ее к одной из погасших звезд, которые полукругом охраняли Кэрлиму. Асель видела их с большим трудом, скорее интуитивно, нежели физически. Горела только одна. Она вызывала восхищение.

Так и гаснут звезды — в одиночестве. Асель прислонилась к мертвому шару и опустила глаза. На руках засохла папина кровь. Она вся пропиталась ею, до глубины души, которая, разбухнув, отяжелела. Кровь тянула на дно измерения, туда, где на ртутном полотнище собрались все нечистоты. Подняться не получилось, может, удастся упасть? За ртутной пленкой проглядывался свет. Свет рождения или предсмертный — вот загадка.