Анни, глупо моргая, кивнула. На самом деле она совершенно не поняла, о чем ей толковал синаанский принц. Слова, впрочем, в памяти действительно остались. Бетти выпрямился. Цепь, на котором висело кольцо, заблестела в свете луны.

— Отлично. Я перенесу тебя в Айлир-иссе. Там ты встретишь надежного человека. Он позаботится о тебе.

Взгляд Бетти резко затуманился.

— Столько жертв, — проговорил он. — И ради чего? Нет, мне никогда не понять. Я буду сдерживать, сколько смогу, и все равно, что он подумает. В конце концов, разве папа не занимается тем же в Ожерелье? Разве не тем же занимается Чаосин? Доказываем что-то тем, кто боится перемен. Прощай, Анни. Мы еще обязательно встретимся в новой войне.

«Новая война?» — успела подумать Анни, прежде чем вспышка поглотила ее. Перед глазами качалось таинственное кольцо.

Айлир-иссе называлась маленькая площадка на самом южном пике восточных гор. Горы в том месте сворачивали к морю, обрывались крутыми утесами в бурлящую воду и заканчивались равниной, медленно спускавшейся к устью реки. В отличие от Палаис-иссе, тут не было ни башни, ни замка, ни серого тумана, ни пронизывающих ледяных ветров, только маленькая площадка, обдуваемая ветрами. К площадке вела извилистая горная дорога, поднимающаяся до самой вершины. Анни смерила ее презрительным взглядом. После услышанного ей не нужны были никакие «надежные люди». Ведь Бог любит ее, зачем люди?

— Да пошло оно к черту, — с чувством сказала Анни и начала спускаться вниз, где, по ее представлениям, начиналась дорога в Анлос.

Луна скрылась за тучами, впервые за долгое время оставляя ее одну.

========== Глава 50 Верность ==========

19 число месяца Постериоры, раннее утро,

Белладонна

Белладонна редко пользовалась услугами извозчиков. Ей, свободно путешествующей у границ матрицы, не составляло труда оказаться в любой точке Мосант по мановению одной лишь мысли. В то же время спокойная поездка по дорогам Оссатуры казалась ей невыразимой прелестью. Путешествие по собственным землям позволяло наблюдать за жизнью родного края, видеть плоды своих трудов, видеть счастье жителей Темной половины мира. Что могло быть прекрасней ухоженных садов Оссатуры? Что могло быть прекрасней алых полей амарантов, сумрачных лесов? Прекрасней вод Стикса, медленно несущего свои мертвые воды на юг, к заливу Теней? Разве существовало что-то красивее пепельного неба — огненного облака над головой? Только глаза Валентайна — те, прошлые, цвета закатного неба у самого горизонта, сиренево-пурпурные.

Мир за окном дилижанса казался серым и пустым. Белладонна больше не видела ни ядовитой зелени садов, ни лесов, ни нежно-красных полей. Ни одно животное не встретилось ей за три часа поездки, ни одного дома не уловил блуждающий по пустоши взгляд. Восточная граница Оссатуры была мертва, мертва точно так же, как глаза Валентайна спустя десять лет после сошествия к ним, проклятым Майриором. Серебристо-серая земля, чуть светящаяся бездной, просила закрыть шторы, но Донна продолжала смотреть на потерянную границу, думая о чем-то, что заставляло, нахмурившись, изредка бросать взгляд на северо-восток.

Старый дилижанс пустовал на протяжении четырех тысяч лет, собирая пыль и окутываясь паутиной, тускнея. Четыре тысячи лет Белладонна не проезжала по землям Оссатуры, поглощенная то войной, то подготовкой к войне, внутренними раздорами в королевстве, планетами за Гранью. Она верила словам генералов и Леонарда, говорящим, что Оссатура цвела, цветет и будет цвести — прекрасные розы на могиле мира. Она не видела, как и Валентайн, что земли забвения подкрадываются все ближе, захватывая камень за камнем, травинку за травинкой, превращая бытие в ирреальное ничто. Пустой холст, на который просилась новая краска. И сейчас, после сокрушительного предательства Валетты, Оссатура обеднела на пару сотен миль зеленой травы.

Как она была слепа!

Абадонна не хотела верить, что момент упущен. Не она ли говорила Валентайну, что все может воскреснуть? Что ничто не уходит без следа? Ей хотелось верить, что даже пустоши, тронутые бездной, смогут расцвести вновь. Ведь она сама возродилась после смерти, вышла из небытия, воскресла. Нет, не воскресла — переродилась. Прощай, прошлая Белладонна. Ей говорили, что механическое сознание не знает страданий. Говорили, что слезы никогда не проступят у уголков глаз. Говорили, что она не может любить — все человеческое ей чуждо.

Однако она и любила, и плакала, и страдала.

Значит, и эти слова были ложью.

Сейчас она ненавидела. Отсутствие сердца не лишает возможности чувствовать.

Ненависть зарождалась там же, где зарождалось раболепство — в голове. Холодная, взвешенная, рациональная, как ее хозяйка. Белладонне хотелось сравнять замок Валетты с землей, затопить пустоты забвения водой, вырастить новые сады на этом седом пепле. Разрушить Золотые палаты, растоптать трон Короля. Увидеть, как черный огонь пожирает залив Теней, на берегу которого стояли Палаты. За Валентайна. За ее народ. За тех, кто погиб ради обмана. За весь этот проклятый мир.

Вот она, искомая, достойная цель бесконечной жизни.

Волосы, сожженные лавой, чуть отросли, скрывая череп. Кожаная маска плотно обнимала половину лица. Изредка Белладонна прикасалась к ней, проверяя, на месте ли хлипкое прикрытие ее уродства. На месте ли шрам. Аккуратные вишневые губы застыли в странной полуулыбке, обращенной к собственным мыслям. Доспехи — те самые, подаренные мэром Герхельдом, — сияли на теле Донны, заботливо начищенные до блеска. Металлическая рука держала меч, внутри которого плескалось призрачное пламя.

Клинок Валентайна принес Леонард.

Старый друг не покидал Оссатурлэм с тех самых пор, как вернулся с могилы того, кого считал Королем. Именно Леонард выходил свою госпожу, не покидая Донну в минуты сомнений. Он сидел рядом, когда Белладонна со слезами на глазах смотрела на сады у замка, по которым когда-то гуляли они с Валентайном, держал за руку, когда ей хотелось упасть на пожухлую листву. Охранял во время коротких прогулок по берегу Стикса. Донна была благодарна Лео, спасшему ее для реальности, прогнавшему грезы и бессмысленные, бесплодные печали.

Леонард и сейчас сидел рядом, на противоположном сидении, смотря в ту же сторону, что и она сама — на северо-восток.

Войны обезобразили Леонарда. Он знал это, скрывая лицо и тело за черным мрачным железом. Сейчас маски не было: она лежала рядом с парными клинками Белладонны. Леонарду не было нужды скрывать истинного себя за маской в одном лишь присутствии госпожи. Как сверкали его глаза! Какая безумная тоска сквозила в них, видевших так много зла в этом убогом мире. Глаза — зеркало души. Три глубоких рваных шрама проходили по лицу, раздирая кожу от лба до подбородка. Леонард не был ни эльфом, ни человеком и, в противоположность Клинкам, родился в королевстве, на землях Оссатуры. Он увидел мир раньше, чем сама Белладонна. Он застал еще те времена, когда Оссатура не цвела и представляла собой голые степи. Черная кожа, как пламя Донны, черная до обсидиана — и оранжевые глаза цвета гиацинтового кольца Валентайна. Шрамы разделили толстые губы на три части; чья-то палица раздробила нос еще восемь тысяч лет назад. Майриор не стал излечивать одного из своих самых лучших стратегов и воинов. Как же это показательно! Лео никогда не служил Королю, он следовал за благороднейшими из владык синнэ и делал их лучшими.

Сады-кладбища окончательно сменились скалами. Кони громко цокали копытами, в спешном галопе покрывая милю за милей. Проложенная еще в древние времена дорога поднималась вверх, на север, к горам, покрытым вулканической пылью. Рядом тускнел Стикс, касаясь противоположным берегом земель забвения. Белладонна знала, что Леонард смотрел именно на тот, мертвый, берег.

— Зачем мы едем в Гифтгард, моя Донна? — негромко спросил Леонард.

— Ты знаешь.

В то утро — утро формальное, Оссатура не видела солнца уже давно, — Белладонна вышла из замка полная мрачной, холодно-злой решимости.