Бетельгейз не любил южную столицу Хайленда. Да, это был красивейший город с путанным переплетением городов, виадуками, старинными, но всегда отремонтированными домами, песчаными пляжами и полями за крепостной стеной. Здесь не знали снега, дождь слыл редкостью. Над Аливьен-иссе всегда царствовало солнце. Однако не это вызывало отчаянную нелюбовь. Каждый раз, появляясь в Аливьен-иссе, Бетельгейз чувствовал подлинную душевную тьму на его окраинах. В Жемчужине Хайленда Мару Лэй встретила Михаэля Аустена, влюбила в себя Валентайна, по его ночным улицам гуляла Ситри Танойтиш, а Ричард Оррей — выплескивал злость и ревность на случайных прохожих. Проституция, воровство, драки, нищета — обычное дело для окраин, и никто не придавал им значения. Оскар Санурите лелеял центр города, немного — зажиточные районы, остальные были выброшены из мыслей губернатора. Отец говорил, что Аливьен-иссе чрезвычайно похож на его родной город — Геленройт. «Такой же рассадник гнили», — ворчал он, стоя на балконе главного замка и разглядывая Жемчужину залива. Бетельгейз старался не задерживаться в ней надолго. Ему больше приходились по душе островная Сантурия или тихая спокойная Вередея.

Тем не менее, Бетельгейз знал план дворца Аливьен-иссе досконально. Он без труда перенесся прямо на ало-золотой ковер, на котором стоял стол для переговоров. Этот стол помнил времена, когда никакого пролива между Хайлендом и Синааной, Сирмэна, не существовало. Сам зал аудиенций изменился мало. Стиль, планировку, придуманную еще принцессой Аделайн, никто не решался менять. Оскар Санурите лишь поддерживал внешний облик зала.

Лепнина на потолке, декоративные колонны, низкие люстры со свечами, стулья с красными бархатными сидениями и назойливое золото — все это Бетельгейз видел не раз, красоты зала аудиенций его не интересовали. Он нашел взглядом отца и обнаружил, что тот стал еще злее. Леди Саманты и Оскара не было видно. Зал был пуст.

— Именно! Засранец шлындрает по казармам, а красавица еще спит! Что ж, я не из скромных. Нанесем визит в спальне, не первый раз это делаю.

— Визиты в спальни вообще или визиты в ее спальню? — решил уточнить Бетельгейз, чтобы немного успокоить отца. Майриор замечтался на пару секунд.

— И то… и другое… Но это неважно! — вновь вспылил он. — Что за вопросы, принц Бетельгейзе?

Подчас отец путал имя сына и название звезды, но Бетти не особо волновался по этому поводу. Как-никак, разница была всего лишь в одном звуке на конце.

— Да так, — шутливо отозвался Бетти. — Вспоминаю, сколько раз мне приходилось утешать девушек после тебя. Ты всегда давал им лишние надежды, а потом исчезал. Не помню, впрочем, чтобы разочаровывалась леди Саманта.

— Саманта самый просветленный человек в Мосант, ее не тронет даже собственная смерть через минуту! Как она меня раздражает, кто бы знал. В голову Саманты лезть страшно. На нее никакие угрозы не действуют! Что ни говори — как об стенку горох… Ноль страха.

Белладонна как-то высказалась, что Король Синааны выражается хуже деревенского самогонщика. Заявление ушло от правды недалеко.

Майриор и Бетельгейз вышли из зала аудиенций сквозь межкомнатную дверь и оказались в просторной, залитой солнцем спальне леди Саманты Санурите. Хозяйка лежала на двуспальной кровати и читала книгу. На кожаном сером переплете не было названия, только знак из двух волн. Они были того же цвета, что халат Саманты — белые. Увидев гостей, леди Санурите опустила книгу на грудь и спокойно поздоровалась:

— Доброе утро.

Она недавно приняла ванну и теперь отдыхала. Светлые волосы леди свободно лежали на плечах, на лице не было ни грамма косметики, но Саманта не волновалась по этому поводу. Едва ли ее волновало хоть что-то. От томной позы леди Бетельгейзу захотелось лечь на кровать самому. Таким людям, как ей, стоило бы хранить мир на пальце, а не им — склонному к истерикам гордецу и восприимчивому, впечатлительному принцу из другого измерения. Бетти по глупости передал эту мысль отцу, и Майриор в очередной раз взорвался недовольством.

— Доброе-доброе! — ядовито повторил он. — Далеко не утро, но все же. И добрым перестанет быть.

— Вам нужно просто без спешки пообедать, мой король, — с легкой улыбкой заметила леди, смахивая уже высохшую челку с глаз. Леди можно было дать сорок-пятьдесят лет; Бетельгейз был уверен, что Санурите имеют достаточно денег, чтобы поддерживать молодость, подобно другим губернаторам империи, но Саманта по одной ей известным причинам выбрала зрелый возраст. Будучи дамой в теле, она одевалась скромно, но бросалась в глаза быстрее вульгарных девчонок. Наверное, не понаслышке знала, что красота внутренняя надежнее внешней. Насколько Бетельгейз знал, у нее никогда не было ни мужа, ни детей, хотя брат и лучший друг, Михаэль, много раз предлагали леди познакомиться с достойными лордами. Леди Саманта, выбирая между семьей и служением богу, выбрала последнее. Вот только ее бог имел слабую связь с богом реальным, которого она знала лично, и это обстоятельство всегда бесило Майриора.

— Мы сюда пришли не пирожки жрать, — отрезал он, сверля взглядом обложку лежащей на женской груди книги. — Не знаю насчет Бетти, он, может, не отказался бы от рыбного расстегая спустя десяти лет воздержания, я же пришел поговорить о той херне, что вы надумали с Михаэлем!

Бетельгейз недовольно посмотрел на отца. Кажется, гнев затмил ему понимание всех правил приличия. Леди Саманта продолжала рассеянно улыбаться, точно глядя на вздорного подростка или даже ребенка. Слова словно пролетали сквозь ее. Бетти в очередной раз проникся к леди уважением.

Майриор продолжал возмущаться:

— Вы думаете, я идиот? Тогда почему не сказали мне это в лицо? К чему были эти хитрости и ужимки? Идиотские письма, сплетни, подкупы? Замечательно, Михаэлю захотелось мне просто поднасрать в планы, но, милая моя, ты? Я мог бы что-то подобное ожидать от Оскара, выгода ему всегда мозги отупляла, но Саманта, тьма на мою голову, Санурите!

— В чем дело? — Бетельгейз ничего не понимал. От обилия неблагозвучных выражений голова шла кругом.

— Вздумали захапать империю себе? Астрею с носом оставить? Да вы кем возомнили себя? Никогда, никто не занимался таким идиотством без моего согласия! Вампиры, чтобы Кэрлима стала самостоятельной, перерезали всех, кто верил в Эрмиссу! Майоминги верили в меня, находясь в окружении врага! Бейлар Танойтиш пообещал отдать мне первого ребенка, чтобы Нитте-нори оставался независимым до конца света! В Мёрландии по тем же причинам раз в месяц празднуют жертвоприношение! Я не хотел портить последние дни Михаэлю, оставил витать в облаках и надеяться на всякий бред! Но ты! Но Оскар! Охреневшие выскочки, которых не видывал свет! Я скорее сдохну, чем доверю Хайленд таким, как вы!

Выкрикнув это, Майриор сорвал на секунду голос (исцеление произошло мгновенно), но этой секунды хватило, чтобы спокойная, как свечение утренней звезды, Саманта произнесла:

— Мишель говорил, что будет так. Все твои слова неважны. Я верю, что скоро Хайленд станет таким, каким должен быть.

— Откуда тебе знать, каким он должен быть! — вновь взорвался Майриор.

Взгляд леди Саманты был красноречивей всяких слов. Бетельгейз, поймав его, смутился. Он вдруг вспомнил молчаливую служанку из храма Чарингхолла. Как Саманта, она упрямо во что-то — в кого-то? — верила.

А ведь он мог. Мог. Все мог: и однажды не вернуть мир хозяину, забрав себе кольцо, и убить Майриора, и соединить королевство и империю, и убрать горести самому, без спросу. Создать рай на земле, о котором Саманта Санурите мечтала всю жизнь. Бетельгейз знал, о чем она грезила, он хотел того же… продолжая надеяться, что когда-то все изменится без малой крови, без ссор. Что отец одумается и перестанет вымещать злость, зависть и тоску на любимом творении. Майриора нужно было лишь направить… «Когда-то» затянулось на десять тысяч лет. Не слишком ли долго он ждет?

Будто услышав его мысли, леди Саманта Санурите продолжила, лежа в той же позе и со спокойствием любящей матери смотря Майриору прямо в глаза: