И Муромца не покидало чувство, что где-то он уже это видел. Видел много раз.

В своём мире, в других мирах…

— И везде одно и тоже… — пробормотал Муромец, держа стакан с виски, что нашёл в одном из шкафов.

Сколько раз он видел подобное?

Тысячи, если не десятки тысяч раз. Отголоски войны, что даже по прошествии стольких времён так или иначе дотянулись аж до сюда.

А вмешайся он тогда в войну, смог бы заставить примериться стороны или только ухудшил ситуацию? Вмешайся он в войну и чем бы это закончилось? Может миром, а может ещё одной войной, как случалось уже до этого. А там уже непрекращающееся кровопролитие и мир медленно погружается сам в хаос и тьму.

Он вздохнул, глядя, как рабочие таскают к стене камни, как те привозят животные на телегах из каменоломен. Скоро эту дыру залатают, и скроют следы трагедии. А потом окончательно восстановят этажи и корпуса, что были разрушены оружием не из этого мира. Первое время новый камень будет подобен шрамам на замке, но со временем он станет такого же цвета под солнцем и дождями.

И все забудут об этом. Забудут, сколько было отдано жизней за непонятно что и ради непонятно чего. Как забываются многие войны, становясь лишь простой датой или отметкой в календаре, которые не передадут тех чувств, что она приносила в своё время. Сколько этих отметок, что стали трагедией для многих? Сколько их было, войн ради всего, чего только можно: защиты своих идеалов, свободы, чести, добра, веры, права обладать и права быть человеком?

И ведь во многих он воевал, каждый раз находя причину поднять оружие и отобрать чью-то жизнь, решить, кто достоин жить, а кто должен умереть, надеясь прекратить войну и восстановить мир. Но всё, чего он достиг — лишь смерть в таких количествах, что можно было бы отстроить новый мир.

Его звали героем и спасителем, но он стал очередным убийцей. Как и те немногие, кто не знал, на что обрекают себя. И теперь они тащат на себе этот груз насилия.

Они никогда не были героями, лишь убийцы. Хорошие убийцы, кто переживёт всё и вся. Они были лишены способности умереть и отчистить свою душу, возрождаясь в другом мире. Это было наказание за их тщеславие, за их слепость и гордыню. Они хотели силы, они получили её со всеми вытекающими.

Его звали героем, но лишь те, за кого он сражался. Другие называли его чудовищем, но обычно их уже никто не слышал, ведь историю пишут победители. Он был героем в некоторых мирах, но в тех легендах не говорилось, сколько трупов предшествовало счастью. Всегда было две стороны и обе были по-своему правы. Став предвестником смерти, он старался не вмешиваться в это, так как баланс всегда найдётся.

Но всегда кончалось одним и тем же. Как кончилась история войны этого мира. Одни победили, другие проиграли. Вмешайся он, смог бы исправить всё или повторил бы историю, что постигла некоторые другие миры? Муромец пытался найти решение даже спустя века той задаче, но возвращался всегда к одному итогу — войну надо было закончить, иначе бы она повлекла за собой лишь боль и новые жертвы. И он её закончил, просто добив тех, кому было суждено кануть в лету. Избавился от малого числа, чтоб спасти большее — классика жанра.

И этим лишь подтвердил статус убийцы, кто может решить вопрос лишь одним способом. Это было словно клеймо, от которого нет спасения.

Муромец уже столько раз возвращался к мысли, что хочет умереть. Умереть по-настоящему, а не так — убили (если сил вообще кому-нибудь на это хватит, живучесть предвестников смерти поражала даже самые смелые фантазии), а потом хоп, в другом мире с тем же телом. Он хотел бы получить свободу и жить дальше, а вынужден подчищать мир, обрывая судьбы людей, а иногда и народов лишь ради того, чтоб другие жили спокойно.

— Чтоб жили одни, другим придётся умереть, — сказал он в окно, продолжая разглядывать рабочих, которые подобно муравьям, мельтешили маленькими фигурками снизу. — Помню, мне это однажды сказал один из моих военачальников. Кто бы мог подумать, что он, такой молодой по моим меркам, скажет такую вечную мысль.

— Я знаю другую поговорку: великие цели требуют великих жертв. Или вот ещё: невозможно очистить комнату не запачкав руки.

— Ты прямо сборник цитат, — усмехнулся Муромец.

— Но мы оба знаем, что они — своеобразные отговорки для совести, не так ли? А теперь иди и обними меня.

Лилит с повязкой на глазах, с перебинтованными руками, одна из которых оканчивалась культей и такими же ногами, теперь не способная даже двигаться нормально, тянула к нему свои руки с какой-то счастливой улыбкой, подобно ребёнку, кто тянется за чем-нибудь вкусным. Её тело под одеждой было так же всё в бинтах, он это видел практически каждую ночь.

— Илья, я не слышу, чтоб ты шёл в мои объятия. Разве я этого не заслужила?

— Я тебя и так постоянно одариваю объятиями. Побереги здоровье.

— Так это ночью. А я хочу днём! Ну давай же, не ёрничай!

В отличии от него, Лилит ничего не мучило. Казалось, что её даже не смущает то, что она стала калекой, хотя иногда он слышал, как она по ночам тихо плакала. Да, Рафаэлла вытащила её с того света в прямом смысле этого слова, но вот раны до сих пор излечить не могла. Вернее, могла, но очень медленно. Только сейчас у Лилит потихоньку стало всё заживать и отрастать. Но проводить сутки напролёт в темноте, без возможности нормально ходить и что-то делать для такой, как Лилит… это было сущим адом.

Но днём и ночью рядом с ним она всегда была бодра и весела, возможно таким образом не давая впасть себе в депрессию. И лишь иногда давала слабину.

Поэтому Муромец вздохнул, откинул подальше свои сожаления и мысли, и подошёл к Лилит. Они всегда будут с ним, пока он окончательно не умрёт. Они всегда будут его мучить, потому что всегда будет шанс, что можно было поступить иначе и исправить ситуацию.

Он подхватил её на руки, она в ответ обвила их вокруг его шеи.

— Не могу привыкнуть, что ты побрился, — сказала она ему, проведя оставшимися пальцами по его лицу.

— Я тоже не могу к этому привыкнуть.

Всю жизнь не брился, а тут на тебе. Лилит все мозги проела, что ей не нравится колоться об его жёсткую бороду. «Будто ёршиком для унитаза по лицу водят» — заявила она тогда, и он был готов удушить её за такое сравнение, но лишь смирился. Да и такое желание он мог исполнить.

В конце концов, она отдала тогда свои силы, здоровье и жизнь, чтоб он смог вернуться целым.

Способ, которым спасли Лилит, был довольно известным, пусть и редко применяемым из-за того, что спасал не всегда и в зависимости от ситуаций. Просто энергию от осколка силы передавали в тело в надежде, что это поможет запустить жизнь обратно и исцелить тело. Жаль, что тело должно было быть относительно целым и недавно умерщвлённым. А на не ведьм такое вообще не действовало. Иначе бы тут всех на ноги обратно можно было бы поставить. Таким образом в прошлом спасли погибшую по вине Рея ведьму, когда он сам вернул осколок силы для этого и, можно сказать, приложил руку к её спасению. От сюда вопрос — насколько действительно он был плохим?

Что касается тела Лилит, то оно не было исцелено, но вот жизненную энергию подвостановили. Пусть способность пользоваться магией сбросилась, но вроде что-то она там уже пускает из своих пальцев. Она была не из тех, кто сдаётся и возможно сможет вернуть себе способность управлять магической силой.

— О чём думаешь? — спросила Лилит. — Обо мне? Я права?

— Нет.

— Эм-м-м… о том, что случилось, о Рее?

— Ты сказала и вот уже думаю над этим.

— А чего думать? Он мёртв, мы живы. Плохо, что Калипсо дура, но уже ничего не изменить. К тому же она погибла, а о мёртвых стараются не вспоминать плохо.

Всегда на словах так легко, но чувства такие, словно совершили ошибку. Причём помимо Рея погибла одна треть курсантов, все рыцари из группы расследований, что были в тот день в Твердыне мира и ведьмы. К тому же, ведьм погибло в половину меньше, так как их ещё убить надо было, а охотник, после резни в подземелье с камерами, вдруг стал более… милосердным, если так можно выразиться, не добивая раненых и стараясь обходить других.