– А вот это уже другой грех, – она подняла палец кверху и поучительно заметила. – Гордыня! Мой второй любимый грех. Он запрещает мне есть настолько много, что в результате этого я потеряю свою внешнюю привлекательность.

– Наши дискуссии не наполняют наш желудок, – заметил я с иронией.

– Тогда иди и принеси что-нибудь.

Что мне оставалось делать? Я пошел и принес еду.

– Это ты называешь едой? – её глаза засверкали яростью. – Пакет пельменей! Палка варёной колбасы! Два помидора, огурец и буханка хлеба! А где вино? Где десерт? Фрукты? К чертям варёную колбасу, – она швырнула её в меня. – Я хочу салями, причём лучшую! Ты рассусоливаешь что-то о том, как ты крут. Ты говоришь о своей божественности? Разве будут боги жрать такую пищу? Иди и принеси пищу, достойную богов!

Я молча развернулся и вышел.

Я злобно скрипел зубами, пока спускался вниз по лестнице.

Я вышел на улицу. Шёл дождь. Я знал, что я должен делать. Всё, что находится в этом мире, принадлежит мне. Я Князь мира сего. В полутьме арки я разглядел движение. Я ускорил шаг и залетел туда, как разъярённый вихрь. Двое бритых наголо подростка удивленно посмотрели на меня. Один из них спросил:

– Друг, курить есть?

– Я тебе не друг! – злобно оскалился я.

– Хорошо! – он развел руки в стороны, показывая, что не собирается ничего предпринимать. Тогда я вплотную подошел к нему. Он должен был почувствовать моё дыхание. Дыхание зверя. Я почувствовал, как у меня поднимается верхняя губа, обнажая звериный оскал. Наверное, именно так чувствуют себя оборотни или вампиры. Но я ведь нормальный человек? Спиною я чувствовал страх второго парня. Он не осмелится приблизиться ко мне. Он панически боится того, из чьей груди вырывается звериный рык.

– Деньги. Живо! – я сам начал обшаривать его карманы. Взял бумажник. Повернулся ко второму. – Я сказал живо!

Второй парень что-то пробормотал и кинулся бежать со всех ног. Я с усмешкой посмотрел ему вслед. Моя рука наткнулась на какой-то предмет на поясе паренька. Я посмотрел вниз. Пистолет. Я выхватил его и ткнул им ему в шею.

– Бежать, – сказал я парню. Он помчался со всех ног. Как же он был напуган, если даже не схватился за этот пистолет? Я посмотрел на стальной ствол. Это была простая пневматика, которая с близкого расстояния способна прострелить чью-нибудь башку. Детские игрушки нашего времени. В целом пистолет производил впечатление настоящего и смахивал на «Беретту». Я осмотрел бумажник. Жалкие пять сотен рублей. Я переложил их себе в карман, а бумажник выкинул. На сегодня этих денег должно хватить.

Я взял фруктов и вина. А ещё мороженого. Я вернулся домой.

Она сидела у окна и курила. Одна створка окна была открыта и дождевые капли падали на подоконник и на пол, рядом с ним. Взгляд её был задумчив. Она мельком взглянула на меня и затянулась. За окном начинался осенний листопад.

– Почему ты постоянно куришь? – спросил я.

– Не знаю, – пожала она плечами. – Мне нравится горький дым сигарет. Он очень похож на правду.

– Ты ни разу не хотела бросить?

– Нет. Ни разу. А смысл? Я ненавижу людей, который хотят бросить и мучаются из-за каждой выкуренной сигареты. Они хотят бросить, но не могут. Я могу бросить, но не хочу. На каждый грех следует идти осознанно, с полным пониманием последствий. А быть рабом греха – это значит потерять свою свободу. Я могу быть гордой именно потому, что знаю, что могу быть и смиренной. Я могу позволить себе употреблять наркотики, потому что знаю, что могу в любой момент от них отказаться. Если бы хотя бы тень сомнения промелькнула в моей голове о том, что я стала рабой своих страстей, я бы тут же от них отказалась. В этом истинная свобода, – она затянулась сигаретой.

– О какой свободе ты постоянно говоришь? – возмутился я. – Нет никакой свободы в этом долбаном мире. И нет никакой свободы за его пределами.

– Есть, – она сказала это чётко, выговаривая по буквам. – Это свобода выбора. Она есть всегда. В этом мире. И за его пределами.

– Замечательный выбор, – горько усмехнулся я. – Пребывать вечно в геенне огненной.

– Ты жалеешь? – она не поверила своим ушам. – В таком случае, почему бы тебе не возвратиться назад?

– Это невозможно. Ты сама знаешь.

– Нет. Не знаю. Объясни, – её лицо скривилось в ироничной усмешке.

– Вернуться к Богу можно лишь через любовь. Если я вернусь к Нему в страхе, это будет лишь льстивая попытка подмазаться к Его славе. Я не смогу честно славить Его и не смогу быть с Ним на небесах, потому что я пришел к Нему лишь из-за страха погибнуть в Аду. К Богу можно прийти, лишь любя Его всем сердцем своим. У меня же в сердце нет и не будет к Нему никакой любви.

– Ты ведь искренне веришь? – она спросила это тихо и даже как-то беззащитно.

– Да, – так же тихо ответил я. – Я верю более, чем многие в Церкви.

– Иногда, верить – это так больно… – в уголках её глаз засверкали слёзы. – Вера, без души – это гораздо хуже, чем мёртвая вера.

Я подошёл к ней и обнял. Она понимала меня. А я понимал её. На всё другое нам было наплевать. За окном раскатисто прогремел удар грома. Ветер схватил несколько листьев и швырнул к нам в окно.

– Ты видишь! – она закричала, и её волосы развевались на ветру. В глазах плясали бешеные огни. – Он тебя любит! Он скорбит о тебе! Ты Его потерянный наследник!

В почерневших небесах промелькнула молния.

– Я давно уже отрекся от Его любви, – в ответ ей закричал я. Во мне бушевало нечто яростное и весёлое, и оно требовало выхода. – И что Христос мне? Он не более чем Бог! А я ничем Его не хуже! Богом нас делает свобода! Свобода выбора! И я, и ты, мы равны Богу. И то, что нам гореть в Аду, лишь смешит меня. Пусть мне страшно, но это страх я выбрал сам!

Она засмеялась во весь голос. А в тон ей захохотал и я. Наши голоса сплетались с ударами грома, а вокруг нас буйствовали отсветы молний. Она посмотрела на меня. Она улыбалась, и улыбка её вмещала все богатства мира.

Нас было двое.

К январю нас стало трое.

Он вошел в нашу жизнь стремительно и внезапно, как молния. Он был весел и постоянно искрил от своей энергии. Она давно уже называла меня Ариман⁹, и никак не объясняла свой выбор этого имени.

– Ты должен быть достоин меня. И, поверь, это имя как нельзя кстати подходит к моему имени, – так говорила она. Обряд посвящения этому имени происходил в моей же комнате под оглушительный грохот тамтамов, доносящихся из моего старенького музыкального центра. Мы были в наркотическом дурмане, и она крикнула мне:

– Ты должен быть крещён!

– О чем таком ты говоришь? – крикнул я в ответ.

– Иисус крестился сам и крестил других Святым Духом и водой. Духом ты уже крещён при рождении…

– И отнюдь не Святым! – захохотал я. Она остановилась и посмотрела на меня.

– Неправда, – сказала она. – Именно Святым Духом ты крещён в жизнь вечную, а отказом от него ты крестил себя в вечную смерть. Для того чтобы стать истинно свободным, необходимо сначала познать, что есть рабство. Ты должен осознать, что ты раб. И принять свою свободу. Но кроме отречения должна быть кровь и боль.

– Кровь и боль? – я засмеялся. – Что же может быть проще?

Она протянула мне нож. Я был пьян от наркотиков, и почти не осознавал своих действий.

– Делай так, как считаешь нужным, – сказала она. Я взял нож.

– Не бывает прощения без крови. И не бывает отречения без боли.

«Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения»¹⁰.

Я полоснул ножом по предплечью. Боль огненной линией прожгла руку. Звуки тамтамов разрывали мою голову на части. И посреди этого мне ясно слышались чьи-то слова.