– Знаю… Но у нас ведь даже нет папы, значит ты – единственная, кто у нас есть…

– А бабушка?

– А бабушка… Бабушка – это бабушка,– издала умную мысль девочка и уставилась снова застывшим взглядом куда-то на пылающий электрическими огнями город. Ольга поцеловала Алину в висок, почувствовав запах мягкого детского мыла и свежих мандаринов.

– Все будет отлично, ребенок. Слушай, мы что сюда, грустить приехали, или развлекаться? Сейчас я Ксюшу посажу в машину, и мы с тобой еще сразимся, кто дальше шарик бросит! Спорим, я буду лучше?

– И почему я всегда попадаюсь на эту удочку,– грустно пробормотала матери в спину Алина, разминая руки в тяжелом и толстом пуховике. Устроив надувшуюся от обиды Ксюшу в детском кресле, вручив ей ненавистную погремушку и включив весь свет в натопленной машине, Ольга оставила этот маленький источник тепла в холодной, черной ночи, и приблизилась к обрыву.

– Предлагаю тебе еще одну новинку: давай не просто будем сражаться в дальности, а еще каждый раз, швыряя изо всех сил, будем кричать что-то, что нас пугает или раздражает?

– Как это? – с сомнением спросила Алина, закусив губу в чернильной пустоте окружающей их ноябрьской ночи.

– Ну, смотри,– выдохнув облачко тепла в напитывающийся льдом воздух, взяв и покатав в руках светящийся шар, Ольга посмотрела на собственные, мерно загоревшиеся зеленоватым светом ладони, и, усмехнувшись, бросила комок с огромным остервенением, крича в пустоту:– Дебилы за рулем, бесите!

Алина вдруг звонко рассмеялась и, замахнувшись, забросила шарик дальше матери:

– Страхи о маме, прочь!

– Теперь моя очередь! М-м… Маленькая зарплата – не мое!

– Двойка по контрольной – фигня!

Ольга замерла и уставилась удивленно на покрасневшую Алину, что совершенно не было заметно в обмакнувшей их в собственный гуталиновый туман ночи. Девочка с извинением пожала плечами и, подхватив новый светящийся комок, ляпнула:

– Ну, всякое в жизни бывает,– и бросила шар с криком:– Мама не ругает за двойки!

И маме не оставалось ничего, кроме как рассмеяться и дать легкого, шуточного тумака довольной Алине. Они стояли так больше часа, пока кончик носа не превратился в покалывающую белоснежную вершину Эвереста, пока руки, зеленовато-желтые от липнущей к ним краски, не застыли ледышками, пока не кончился запас плохих людей, идей и ситуаций. Все то черное и грустное, что окружало их, сейчас уходило ко дну в глянцевом мерцающем мазке карьерного озера, окрашивая воду вокруг таинственным флуоресцентным свечением, растворяясь без остатка в холодной, горчащей на вкус воде.

Бросив последний комок света, они обнялись, раскрасневшиеся, насмеявшиеся, чувствующие внутри невероятную легкость заставляло их поверить. Облегчение от того, что все черные страхи и мысли, не оставив после себя грязных следов, протоптавшихся по нежным душам, исчезли, в чудеса.

Или хотя бы просто в хороший вечер, когда они втроем были вместе, и весь мир терпеливо ждал, пока они разомкнут объятия.

Возвращались они, болтая без умолку – Ольга так забавно рассказывала о толстом Аркадии Петровиче, что даже серьезная Алина заходилась хохотом и терла костенеющие от сильной улыбки щеки, не сводя глаз с тусклого материнского лица, видного лишь в отблеске лампы из салона их дремучей машинки. Сама девочка, уже растеряв в гонке свои печаль и страхи, сейчас взахлеб делилась тем, как красиво она танцевала сегодня с одноклассником на перемене, как поливала цветок в классе и увидела выскочившую стрелку бутона. А значит, скоро распустится прекрасный цветок, и это вызывало у девочки столько восторга, что маме оставалось только завидовать ее неземному счастью и горящим глазам от такого незначительного, казалось бы, события.

В машине было тепло и приятно пахло молоком от детской смеси, Ксюшу сморил сон, и она лежала в своем креслице, приоткрыв пухлые губы и свесив голову с тонким пушком черных волос. Ольга осторожно завела двигатель и съехала с горки, шепотом предупредив старшую дочь:

– Алин, ты не против, если я вас у бабушки оставлю с ночевкой?

– Почему-у? – обиженно воскликнула девочка, и матери пришлось шикнуть на нее. – Я думала, мы сейчас порисуем вместе и спать ляжем?!

Покусав губы, раздумывая, сказать ли правду, или отделаться расплывчатой формулировкой о работе, Ольга решилась идти напролом, не таясь от собственного ребенка.

– Ко мне коллега придет, Глеб. А куча шатающихся под ногами детишек не сильно поспособствует моменту.

– Нахалка,– обиженно копируя мать, отозвалась Алина. – Жених, что ли?

– А черт его знает,– откровенно отозвалась мать, обгоняя огромную фуру, врубив все фонари и освещая себе встречную полосу. – Пока не понятно.

– Будет нам еще один новый папка, только этого и не хватало,– горько выдохнула Алина. – А вещи в школу? И ранец?

– Скажешь, что нужно, я утром все привезу, прежде чем тебя отвезти в школу. Хорошо?

– Как будто от моего мнения что-то зависит,– отозвалась скисшая Алина. – Вези уж, любвеобильная ты наша.

– Это что за обращение с матерью? – возмутилась Ольга, перестраиваясь в левый ряд, собираясь направиться к дому мамы. – Где уважение, почет, преклонение?

Алина показала ей язык и отвернулась.

У мамы, как всегда, было уютно и идеально чисто – выплывшая из комнаты старушка, больше похожая на дирижабль, расплылась в улыбке, завидев сонную Ксюшу и все еще немного надутую Алину. В прихожей горела одна только лампа под резным абажуром, бросая на лица каждой переплетенные изящные тени. В кадке замер пушистый цветок в обрамлении толстых зеленых листьев, на столике были разложены очки для чтения и несколько журналов по вязанию, под ногами притаился новенький половичок, похожий на крупные косицы пряжи. Каждый раз, оказываясь в этом доме, Ольга немного завидовала атмосфере материнского уюта, у нее всегда не хватало сил и желания выдраить все дочиста, выбросить ненужный хлам, да и две маленькие девочки создавали существенные проблемы с этой ситуации.

Здесь же всегда пахло свежими пирогами и корицей, свет казался особенно мягким и нежным, а пухлые материнские руки – самыми ласковыми.

– Проходите, проходите,– засуетилась пожилая женщина, семеня на кухню и набирая воды в старенький, но сияющий чистотой белоснежный чайник с нарисованным красным бантом. Ольга прошла на кухню прямо в сапогах и куртке, Алина неторопливо стягивала с плеч тяжелый пуховик в прихожей.

– Мам, я ненадолго. Девочек к тебе в гости привезла, с ночевкой,– и, не давая той опомниться, сунула в толстые, покрытые пигментными пятнами руки маленькую Ксюшу. Та живо заинтересовалась бабушкиными очками и потянула их на себя, пытаясь попробовать на зубок.

Старушка осторожно вытащила из внучкиных рук очки и, посерьезнев, спросила:

– Опять?..

– Мам, ну по работе,– жалобно отозвалась Ольга, нелепо и скомкано улыбаясь. – Очень надо.

– Знаю я твои «по работе»,– проскрипела мать. – Или трупы какие-нибудь, прости Господи, на что многодетную мать вообще отправлять прав не имеют, или мужики очередные…

– Мам, ну, не при Ксюше же… Все нормально будет, не ворчи,– чмокнув маму и малышку в щеки, Ольга поспешила к выходу, где, столкнувшись в коридоре с Алиной, расцеловала и ее.

– Будь осторожна там! – крикнула из кухни мама, и ей тихонько вторил свистящий от кипящего пара чайник. – Помни, у тебя уже двое детей есть, нам больше не надо.

– Помню! – крикнула Ольга, приседая перед Алиной и помогая ей стянуть громоздкие резиновые сапожки.

– Я сама, мам,– капризно и надуто произнесла та, и девушка снова поцеловала ее в щеку:

– Не грусти. Завтра у меня тоже дежурства нет, сходим в батутный парк, ладно? Ксюшу скинем бабушке, а сами напрыгаемся от души!

– И пиццу зайдем поесть? – все так же сурово, но уже косясь горящими глазами, спросила Алина.

– Конечно! Договорились?

– Договорились,– Алина резко подалась вперед и обняла маму, прижимаясь к ней крепко-накрепко.

– Ведите себя хорошо, не расстраивайте бабулю. Люблю тебя.