Оценив обстановку, мама мгновенно шагнула обратно на тротуар, подхватив уже не маленькую Олю на руки. Та, извернувшись в крепких материнских объятиях, все же глянула на дорогу. Мужчина в тяжелом пальто стоял посреди проезжей части, расставив ноги так широко, что казалось, он вот-вот порвется. Незнакомец что-то кричал, словно пароходная сирена, и беспрестанно грозил кулаком. Потемневшая щеками мама смущенно отвернула девочку, не желая, чтобы дочь слушала крепкие русские слова раньше положенного времени.

Автомобиль, который сейчас замер прямо на вдавленной ледяной колее, ощерился открытым окошком, из которого мгновенно вылез щеголеватый водитель, добавивший к триаде мужчины в пальто еще несколько непередаваемых ощущений и эмоций от пережитого.

Все еще держа Олю на руках, мама, оглядываясь, но ступая ровно и непреклонно, перешла на другую сторону дороги, и только там, солидно удалившись от пешеходного перехода, поставила девочку на ноги.

– Мам, а этого дяденьку машина сбила? – любознательно поинтересовалась Оленька, как страус выворачивая голову и стараясь углядеть, чем же закончится словесная перепалка.

– Да, сбила. Вот поэтому я тебе и говорю, что надо аккуратнее быть с машинами. Ты видела, как он на капот упал и проехал на нем несколько метров, а потом прямо на дорогу свалился?

– Я не успела,– с обидой в голосе от того, что пропустила столь интересное, отозвалась Оленька. – А с дядей все хорошо будет? Он не поранился?

– Вряд ли, вон, орет, как абсолютно здоровый,– сварливо ответила мама, вновь увлекая за собой девочку, как маленький спутник, брести следом и разглядывать наметенные за ночь снежные кипы. – Нормально с ним все будет. Но хоть посмотрела ты, что будет, если бежать бездумно. Дураков и на дороге хватает.

– Да знаю я,– беззаботно отозвалась Оленька, на которую вояж незнакомого мужчины на капоте автомобиля совершенно не вдохновил на чрезмерную осторожность или что-то подобное. Из-за низких елок уже выглянул ехидный краешек школы, и девочка с испугом поглядывала на хищно мерцающие окна, где ей вскоре предстояло выступать перед всем честным народом.

Мама, доведя Оленьку до определенного места, невидимой черты, где они всегда расставались, присела, вновь поправила капюшон и чмокнула холодный, раскрасневшийся небольшой нос:

– Удачи, солнышко. Ты – большая молодец, и твое стихотворение сразит всех на свете.

– Даже Ритку? – горделиво оттопырив губу, спросила Оля

– Даже Ритку. И учительницу. И весь-весь мир вокруг. Ну, беги! А я на работу.

– Пока! – помахав маме рукой, девочка побежала по протоптанной тропинке, на секунду забыв все свои страхи, свое дикое желание оказаться в родной кроватке, думая лишь о том, как округлятся глаза у главной в их классе отличницы и задаваки, когда Оля, добавив в голос дрожи, расскажет самый печальный в мире стих.

И на ее губах сердечком вспыхнула довольная улыбка.

…Дверь щелкнула и, со скрипом приоткрывшись, запустила ребенка домой. Оленька мгновенно заперлась на все замки, поджидая, когда в дверь забарабанят страшные маньяки и злые монстры. Разыгравшееся с утра воображение, преподносившее ей в виде полководцев маму и папу, сейчас вновь фейерверком вспыхнуло в темном подъезде, где пахло квашеной капустой и застоявшимся сигаретным дымом, где из-за каждого угла девочке мерещились желтые звериные глаза, хищно поблескивающие в редких всполохах света, проглядывающих через занесенное снегом окно.

Напоследок пару раз стрельнув в закрытую дверь из пальцев, девочка подула на импровизированные дула и, сияя улыбкой победительницы, побежала делать уроки. Стихотворение о щенке заставило маленьких одноклассников притихнуть, а некоторых девочек и вовсе скривиться лицами в попытке удержать слезы. Ну, не считая, конечно, Мишки Конышева, тот как всегда хохотал жеребенком и бросался комками жвачки в Олю, и Погремушке, их учительнице, пришлось даже забрать у него дневник. Однако в целом выступление девочки произвело настоящий фурор и, садясь на место, она чувствовала себя сказочной принцессой, не меньше.

Вспоминая сейчас, сидя за узеньким столом в собственной комнате, Оля вновь испытала это приятное чувство наслаждения, а, вспомнив завистливые глаза Ритки, и вовсе погрузилась в томительный восторг. Закусив карандаш зубами, она уставилась куда-то в стену, улыбающаяся, счастливая, и в ее зрачках отражались синие цифры будильника, заставляя серо-зеленые глаза налиться мечтательной голубизной.

Мама пришла под вечер – к тому времени Оля идеально сделала все уроки, успела взглядом протереть дыру на маленькой, скромной пятерочке в дневнике за волшебное стихотворение, сходила на урок рисования в художественную школу, съела в холодильнике суп, остатки ливерной колбасы и три зеленых яблока. В общем, была идеально готова к приходу мамы с работы.

Мама снова была уставшая, но, увидев несущуюся к ней счастливую дочку, присела, раскрывая объятия, с наслаждением прижимая к себе родного ребенка. Оленька обхватила тонкими ручонками мамину шею, чувствуя, как пушистый воротник ее куртки, пахнущий потом и сигаретами, щекочет нос, а потом расцеловала в холодные и румяные с мороза щеки.

– Привет, солнышко. Как дела?

– Все отлично! Мам, стихотворение – просто улет!

И, захлебываясь эмоциями, Оля, не отрывая взгляда от материнского лица, в красках рассказала и о собственном триумфе, и о завидующих глазах Ритки, и о дураке Мишке Конышеве, и как Погремушка нахваливала девочку… Мама только улыбалась ей тепло и надежно, стягивая с широких плеч бесформенную куртку, расшнуровывая тяжелые ботинки.

– Идем кушать, хорошо? – предложила она, облачившись в свой огромный застиранный халат. – Там и расскажешь.

Они вдвоем отправились в ванную, мыть руки перед ужином, и девочка трещала не переставая, с улыбкой рассказывая о том, как после уроков они лепили снеговиков, а потом долго упрашивали продавщицу в соседнем магазине дать им несколько морковок для носа, как Оленька отстреливала монстров в темном подъезде, какие уроки сделала, что прочитала и написала… Мама внимательно слушала ее, переспрашивая и уточняя, даже когда мыльная пена светлым потоком сползла по ванной, уносясь с водой прямо в черноту слива, и, хоть в тусклом свете маленькой лампочки ванной комнаты, ее лицо казалось усталым, она ни на секунду не отвлекалась от дочкиного рассказа.

Выходя из ванной, она щелкнула выключателем и плотно прикрыла дверь, даже не обернувшись, направляясь за дочерью на кухню, где нужно было быстро разогреть вчерашний суп, пожарить гренки в яйце, приготовить морковку с сахаром и вскипятить ароматное какао для маленькой Оленьки, которая уже устроилась на стульчике, обнимая ладонями свою полосатую кружку.

Аппетитно шипело масло на сковороде, когда мама, обмакнув тонкие ломтики хлеба в подсоленную яичную смесь, выкладывала их на раскаленную поверхность. Те шипели, плевались горячими каплями, но потом неизменно поворачивались румяным, вкусно пахнущим боком, и любопытная Оленька то и дело выглядывала из-за полной материнской руки, прячась от горячих капель. Одновременно с жаркой мама успевала натирать крупную, сочно-рыжую морковку, и девочка глотала слюнки, ожидая вкусного ужина.

Только вот одна проблема не давала ей покоя, затмевая даже восторг от литературного дебюта.

– Мам,– тихонько позвала она, дергая ее за полу халата.

– М-м? – промычала в ответ женщина, откусывая солидный кусочек от хрустящей морковки и жуя ее с набитым ртом.

– А где папа? Почему он не дома?

– Папа? – мама примолкла на секунду, но всего на одну – в следующий момент она уже вновь жевала морковь, переворачивая золотистые квадратики на угольной сковороде. – Папа решил съездить к своей маме, твоей бабуле. Пока хочет у нее пожить.

– Вы так сильно поругались? – грустно и проницательно спросила Оленька, высовываясь из-за маминой руки. Та мгновенно задвинула ее обратно, опрокидывая на сковороду вымоченный в яйце хлеб.

– Все хорошо будет, цветочек, не волнуйся. Мы с папой взрослые люди и все уладим.