– А папа? – еще тише спросила Оленька.

– А папа может делать все, что ему захочется. Как он это обычно делает.

– Но я хочу, чтобы у нас всех, вместе все было хорошо…

Мама завинтила краны, кинув губку киснуть прямо в вогнутый купол раковины, наспех вытерла руки махровым полотенцем на крючке, и снова села перед дочерью, примостившись на стуле. Посмотрела на нее долгим, задумчивым взглядом, подперев круглым кулаком свою покатую щеку, словно бы пыталась высмотреть в собственной дочери что-то такое, чего не видела прежде.

– Все будет хорошо, малыш, не переживай. Мы со всем справимся, выстоим, я тебе обещаю. Ты – моя главная ценность в жизни, и как бы мне ни было плохо – я всегда буду помнить, что ты есть у меня, и всегда смогу поставить тебя на ноги, слышишь?

– А папа? – упорно продолжала талдычить Оленька, отхлебывая ароматно пахнущий шоколадом какао.

– Да что все папа и папа! – всплеснула руками мама, отшатнувшись даже от дочери. – Если папа захочет, он будет с нами. Не захочет – не будет.

– Я хочу быть с тобой и с папой,– прошептала девочка, и на ее глазах выступили крупные, обиженные слезы.

– Боже, какая ты у меня все-таки еще маленькая,– мама, грузно поднявшись с места, подошла к девочке и обняла ее за плечи, перед этим ласково потрепав пухлой ладонью по волосам. Оленька горько всхлипнула, прижимаясь щекой к материнской руке.

– Я не маленькая!

– Конечно, самая взрослая и умная. Все будет хорошо: и с нами, и с папой. А сейчас бегом иди и одевайся, в школу и на работу опоздаем,– и, откусив кусок от румяной булочки, мама неспешно уплыла в комнату, где вновь праведным гневом вспыхнул отец, но мама оборвала его одним резким, но неразличимым с кухни словом.

Допив какао, Оленька спрыгнула со стула и побежала искать юбочку, теплые гамаши и резинки для косичек, которые предстояло заплетать маме.

Девочка под чутким материнским руководством побросала в маленький ранец необходимые тетрадки и тонкие книжки, а потом долго сидела, щурясь и морщась, когда мама собирала непослушные белоснежные волосы в тугие и ровные косички. Девочка и сама уже умела мастерить себе нехитрые прически, но у мамы это всегда получалось по-особенному красиво и надежно.

Папа в их комнате протащил тяжелый чемодан к выходу, бросая отчаянные, злые взгляды на маму, которая и не думала глядеть в его сторону. Она сосредоточенно выводила белыми, пышными руками узоры из волос дочери, бормоча ей что-то поддерживающее, глупое, давая наставления перед выступлением на чтении.

Они торопливо оделись, путаясь ногами в колготках, поводя замерзшими пальцами в долгожданном черном тепле, натягивая светлые водолазки. Мама замерла у зеркала в большой комнате, обводя красной помадой тонкие губы на одутловатом лице, и у ее ног мгновенно возникла маленькая Оля, гордо поглядывающая на маму, обводящая собственный бантик губ гигиенической детской помадой. Та жирным следом оставалась на нежной коже, похожая на крошечную броню, защищающую от непрошенных слов. Только вот об этом девочка сейчас и не думала, просто отчаянно желала хоть немного походить на прекрасную маму, которая, в немом порыве что-то доказать отцу, выпрямила спину и надменно обозревала в зеркале собственное отражение.

Отец сидел в прихожей прямо на чемодане, выставив в проход длинные ноги. Проходя к вешалке с куртками, мама с почти брезгливым выражением на лице переступила через его конечности и сразу же нахлобучила на голову черную пушистую шапку. Оленька прибежала с рюкзаком в руках, стеснительно улыбнулась отцу и выставила вперед руки, готовясь надевать теплые вещи. Мама, отчаянно пытающаяся не хмуриться, но никак не в силах проконтролировать надоедливую морщинку на лбу, резко развернула ее, обмотала шарфом до самого пояса, натянула теплую куртку и шапку, зашнуровала сапожки.

Обернулась, с непроницаемым взглядом, и бросила беспечно:

– Федь…

– Да? – слишком поспешно отозвался отец, в его глазах затеплилась робкая, крошечная надежда, и этот огонек сделал его лицо по-юношески мягким и приятным.

– Не забудь забрать бритву и зубную щетку. А ключи оставишь соседке,– хищно улыбнулась мать, вытолкнула Оленьку на лестничную клетку и от души хлопнула входной дверью.

Улица встретила их студеным холодом, мгновенно приросшим к щекам и облепившим ресницы махровым белоснежным одеянием. Маленькая Оленька продолжала глядеть на маму с небольшим осуждением, будто припоминая ей утренние обещания о благополучии их семьи, но упорно молчала, понимая, что все равно ничего не изменит. Памятуя о вечных ссорах между родителями, Оля предпочитала прикусить язычок и наблюдать за разворачивающейся битвой издалека, из окопа, пригнувшись и нахлобучив пониже на глаза каску, которая защищала от комьев влажноватой грязи, которой в словах родители щедро швырялись друг в друга. Рано или поздно один из них вскидывал к небу белоснежный воздушный флаг, и все участники бойни разбредались по углам, зализывать раны и оттирать въевшиеся в кожу хлопья грязи, откладывая обиды в дальний ящик и приберегая особо острые к следующему разу.

Девочка уже привыкла к таким крикам и старалась сильно не расстраиваться. Чего понапрасну грустить, когда скоро в их доме вновь установится пусть хрупкий, но все же мир?

А пока девочка представляла себе крупномасштабные баталии, когда мама с папой, сидя на кованых высоких тронах на дальних концах поля, в расшитых латах и в мундирах, отдавали своим войскам приказы, и те нещадно рубились, не жалея ни мечей, ни пушек. Перед глазами малышки разворачивалась настоящая битва, и она могла позволить себе помечтать, пока мама, огромная в своей дутой куртке, как крейсер, разбивала плотно слежавшийся снежный наст, не дрогнув на ледяном ветру, неслась вперед, сквозь шапки снега, припорошившие заборчики и колдобины, протаптывая новые глубокие и удобные тропинки, по которым за ней семенила Оленька.

Крепко вцепившись в материнскую руку, девочка, видевшая впереди лишь шуршащую ткань, все мечтала о чем-то высоком, радуясь тому, как тепло и комфортно идти за мамой – ледяная россыпь метели огибала их и уносилась прочь, не успев лизнуть раскрасневшиеся щеки, маленькие ножки не вязли в больших сугробах, и девочке вдруг очень захотелось провести всю свою жизнь вот так – в бесконечном беге рядом с мамой, растянуть дорогу до пугающей школы на целую вечность…

Из собственных размышлений малышку выдернула крепкая материнская рука – очнувшись от грез, Оленька подняла глаза на покрасневшее материнское лицо, сурово взирающее сверху. Оленька, совсем не глядящая на дорогу и доверяющая маме самой выбирать верный путь, ткнулась носом прямо в куртку и виновато улыбнулась. Мама широким жестом стряхнула с ее шапки прилипшие ледяные кристаллы и спросила:

– Главное правило пешехода?

– Перед дорогой посмотри по сторонам,– бодро отрапортовала Оленька, пока мама поправляла ей шарф. – Но я же за тобой иду, зачем мне по сторонам смотреть?

– Всегда нужно смотреть, а ты в облаках витаешь. Осторожней будь, хорошо?

– Хорошо,– согласно кивнула Оленька, разглядывая дергающегося красными огоньками человечка на табло светофора. Рядом с ними замер мужчина в пальто, то и дело бросающий взгляды на наручные часы, будто за пару мгновений они могли таинственно скакнуть вперед на огромный промежуток и заставить его бежать и дальше по своим делам, невзирая на движущиеся машины. Девочка почти не задержалась на нем взглядом, крепко уцепившись за материнскую руку.

Светофор мигнул и озарил все вокруг мертвенно-зеленоватым светом, роняя на притаившиеся у столба сугробы причудливые, переплетенные тени. Мужчина мгновенно ринулся вперед, почти побежал, будто подгоняемый в спину дышащими взрослыми делами и проблемами, далеко выкидывая вперед худые ноги. Мама, оглядевшись, осторожно ступила на дорогу, придерживая Оленьку позади себя.

Визг тормозов, крик, глухой удар… Все произошло так быстро, что они ничего и не успели понять – только мама, натренированная, словно боец в смертельно опасной пустыне какой-нибудь затерянной на карте страны, мгновенно отвернула детское личико от дороги и притянула к себе, заставив ткнуться Оленьку носом в куртку. Ткань мгновенно повлажнела и окаменела на морозе от теплого дыхания, и девочка попыталась вырваться, отчаянно сопротивляясь.