– Со мной все нормально,– устало буркнула Ольга, потирая ушибленные колени. – Я пойду, правда.

– Может, все-таки в больницу? – но глаза этого маленького, неприметного человека тут же зажглись счастливым огоньком облегчения. Ольга кивнула ему, механически, и побрела к остановке. Кто-то кричал ей, чтобы она дождалась скорую, кто-то проклинал водилу, а тот уже бежал со всех ног к своему автомобилю.

– Сядь, дура! – рявкнул он своей пассажирке, и, как только двери захлопнулись, отчаянно газанул, снова чуть не сшибив парочку любопытствующих. Люди расходились, бурно обсуждая бандита и не скупясь на прилагательные самых разных форм и оттенков в отношении всех водителей мира, уже позабыв про Ольгу. Кому до нее было какое дело.

Автобус же на остановке будто поджидал ее: старенький, отчаянно пыхтящий, он одним из последних должен был развозить заблудшие души по домам, и теперь приветливо светил на нее теплым светом из салона. Ворвавшись внутрь, она сунула смятую купюру в руки кондуктору и, не оборачиваясь, ринулась в самый дальний конец. Рухнув на продавленные, исписанные неприличными словами сиденья, она закусила шарф зубами и завыла так исступленно, будто вновь вдруг стала маленькой девочкой.

Фотоаппарат жег спину через куртку, через рюкзак, отпечатавшаяся в нем фотография маленькой девочки с постаревшими глазами взрезала грудину девушки и выкорчевывала ее зачерствевшее, тяжелое сердце. Ольга плакала прямо в голос, размазывая по лицу слезы, вся насквозь мокрая, продрогшая, чувствующая, как отчаянно дерет горло и как рыдания готовы вот-вот перейти в рвотные позывы.

На нее оборачивались редкие пассажиры, кто-то смотрел с недоумением, а кто-то и вовсе умудрялся осуждать. Ольге хотелось встать и ударить их прямо в брезгливо сморщенные лица, в поджатые тонкие губы, но сейчас она была способна только рыдать. Подошла кондуктор, молодая еще женщина с чернеными бровями и глубокими морщинами на лице:

– Эй… Все в порядке? Может, полицию вызвать? – и утешающее положила руку на плечо Ольге. Девушке мгновенно захотелось, как кошке, потереться щекой о простое человеческое тепло, но она смогла только отрицательно помотать головой и вновь завыла тихонько.

Кондуктор отошла, кидая на нее сочувствующие взгляды.

В квартиру Ольга почти заползла, шмыгая красным распухшим носом и растирая узкие щелочки зареванных глаз. Все лицо превратилось в красную, раздувшуюся, мокрую от слез и дождя маску, куртка прилипла к телу через несколько слоев одежды, и ее пришлось практически отдирать, влажную, от себя. Шарф – тяжелый, насквозь мокрый – бесформенным кулем упал рядом, следом полетели уже дважды перепачканные джинсы, колготки, свитер, футболка. Оставшись в одном белье, Ольга сползла по стене прямо на холодный линолеум в прихожей, поджав под себя синюшные, покрытые мурашками ноги.

Прямо как у трупа, подумалось Ольге, и она криво усмехнулась.

Телефон жалобно завибрировал и пополз к ней, выглядывая из-под вороха пропитанной дождем одежды. Девушка щелкнула по экрану, и на нее мгновенно посыпались многочисленные пропущенные вызовы, сообщения в социальных сетях и бог знает что еще, льющееся по экрану беспокойным, суетливым потоком. Лицо Ольги исказило почти судорогой.

Открыв контакт Анатолия Викторовича, с его коричневым сморщенным лицом и по-простецки подписанный «Редактор», девушка отправила ему сообщение о том, что материал будет готов в течение пяти минут. Телефон мгновенно взорвался припадочным воплем, и ей снова пришлось ответить:

– Да, Анатолий Викторович.

– Я через сколько сказал тебе материал подготовить?! – заорал тот так громко, что Ольге показалось, как она видит брызгающую на динамик слюну. – Двадцать минут! Прошел уже почти час!

– Я собрала всю информацию и подготовила такие фото, от которых у вас сердце остановится,– пробормотала Ольга, продрогшая, промокшая, зареванная, ведь последнее, что волновало ее в эту минуту – вопли редактора.

– Да мне наплевать! Ты просрочила все на свете! Я уволю тебя к чертовой матери!

– Увольняйте,– равнодушно произнесла Ольга, и вопящий редактор притих в трубке, видимо, услышав что-то в ее голосе. – Где вы еще такую дуру найдете, которая в свой свободный вечер, в ливень, в ноябре помчится на другой конец города, чтобы труп пофотографировать?

Трубка молчала – то ли он услышал ее срывающийся голос и забитый от слез нос, то ли капель дождевой воды с волос, которая барабанила по линолеуму, то ли абсолютно спокойный и бесстрашный тон.

– Если через пять минут у меня не будет фото и материала, зарплату в этом месяце не получишь,– ябеднически бросил он и отключился.

Ольга с трудом поднялась на ноющих, гудящих ногах, подхватила лямку рюкзака и пошла в комнату, волоча его за собой. Сбросила все фото ему на электронную почту, быстро отбарабанила всю полученную информацию и отправила следом.

«Молодец» – пришел краткий ответ, но Ольга только поморщилась, вспомнив его брюзжащий, истеричный, визгливый голос. Выключила компьютер, и экран потух с облегчением, погрузившись в черноту. Девушке тоже очень хотелось сейчас потянуть какой-нибудь рубильник, вилку, провод, только бы в ее голове установилось такое блаженное неведение, чернота, пустота, только бы вышибить из собственной памяти старые, мудрые глаза маленькой девочки, столкнувшейся с таким несоизмеримым горем.

С горем, которое пришлось пережить и самой Ольге.

Она стянула с дивана большое, толстое одеяло и закуталась в него с головой, пытаясь выгнать прочно поселившийся в костях холод. Опухшее лицо горело и саднило, а мыслей роилось внутри так много, что хотелось закричать, срывая голос. Но Ольга только прошла в совмещенный санузел, который она никогда, даже внутренне не называла «ванной», сбросила одеяло на пол и запрыгнула в душевую кабину, включая кипяток. На витой рамке стояла мыльница с дегтярным, вонючим, ядреным мылом, стаканчик с самой дешевой зубной пастой и старой, потрескавшейся от влаги щеткой, а также шампунь. Единственное, что знала о нем девушка – что он в зеленой пузатой баночке, он самый дешевый и она почти не глядя смахнула его в корзину со скудным набором продуктов пару недель назад. На этом пышность ее девичьего набора и ограничивалась – Ольга просто ненавидела водные процедуры, всегда пыталась сделать их максимально быстрыми и четкими.

Она почти выпала из душевой кабины спустя пару минут, красная, как рак, с уже не стучащими зубами, но все таким же смертельно уставшим от всего лицом, и села прямо на прохладную плитку, пуская пар из кабины царствовать в тесной комнатушке. Кожа парила и остро, резко пахла дегтярным черным мылом, но ей было плевать. Она снова заплакала, сама не зная почему.

Толстое пуховое одеяло промокнуло с багровой кожи горячие капли воды, и Ольга, замотанная, похожая на большую подушку, прошла на кухню, где тепло и приветливо вспыхнула лампа, где услужливо засвистел закипающий чайник, где в бутылке плескалась обжигающая нутро жидкость.

Открыв зубами пробку, Ольга вдруг вспомнила про отца – он спился и замерз в сугробе через пару лет после похорон матери. С тех пор еще маленькая Оленька постоянно жила у каких-то бабушек и дедушек, теть и дядь, но в итоге осталась совершенно одиноким человеком, которому даже в такой вечер некому было позвонить и просто выплакаться, хоть в телефонную трубку.

Ей вдруг остро захотелось прижаться к папе как тогда, в тот самый страшный день, когда ей отчаянно хотелось обвить его руками и ткнуться куда-то в живот, спрятавшись от всего на свете. После тех страшных мгновений на полу они больше никогда не обнимались – сначала отец пропадал сутками на подработках, принося в дом сущие копейки, все чаще предпочитая вечером достать из холодильника запотевшую прозрачную бутылку, остро пахнущую спиртом. Все чаще и чаще, пока не перестал выходить хоть куда-то из дома, а только сидел, обхватив бутыль, как самое важное и дорогое на свете. А потом просто исчез из ее жизни.

Кипяток смешался с алкоголем, и Ольга залила все внутрь себя, как лекарство, понимая, что вторую ночь подряд становится точной копией своего отца. Но сейчас ей было наплевать. Маленькое детское лицо стояло перед глазами, смешиваясь с ее собственным, пухлым лицом в обрамлении белоснежных косичек, и давило, давило на грудину.