– Извините… Я корреспондент, не подскажете, что произошло?

Девушка уставилась на нее огромными карими глазами, как у лани, и, развернувшись, побежала прочь. Ольга выругалась и пристроилась к семенящей пожилой даме:

– Подскажите, что произошло?

– Ой, детонька, я все видела, вот тебе крест! – всплеснув руками, поведала впечатлительная старушка. – Шла себе девочка, никого не трогала, и тут к ней трое, в масках! Давай бить ее, убивать, она кричит, милая, ужас! Страшно вспомнить!

– Значит, убили? – равнодушно спросила Оля.

– Да, да! – бабушка подхватила ее под локоть и зашептала заговорщицки:– Я тебе чего расскажу, тут пару лет назад…

Ольга едва выпуталась от прилипчивой женщины, которой не терпелось рассказать все и даже больше о жизни их дома, затерянного на задворках города. Она потыкалась еще в редких прохожих, похожая на слепого кутенка, но никто ничего внятного рассказать ей не смог. Тогда, набравшись наглости, Ольга сунулась к полицейским, которые чадили, как один огромный паровоз. Вокруг них горький сигаретный дым образовывал сплошное облако.

– Простите, сигаретки не найдется? – спросила она, очаровательно улыбаясь, припрятав фотоаппарат в рюкзак.

– Катись отсюда, девочка,– буркнул один, но его сосед, ткнув приятеля под ребра, протянул ей пачку. Склонив благодарно голову, она вытащила сигарету и приблизилась к протягиваемому огоньку спички, осветившему ее лицо мягким теплым светом.

– Спасибо. И я не девочка, а фотокорреспондент сайта «Сегодня». Не расскажите, что произошло?

Дождь разгулялся ни на шутку и тугими ледяными струями ударил прямо по ним, полицейские только чуть подобрались, но остались стоять, обездвиженные, и Ольга вместе с ними, похожая на вымокшую выброшенную старую шапку. Дождь окатил лицо холодом и потушил сигарету, и девушка выбросила сморщенный, промокший цилиндрик прямо на землю, куда, отчаянно сражаясь и в то же время смешиваясь с дождем, подползала кровавая лужа.

– Гуляй, все комментарии – у пресс-службы,– снова буркнул первый, но его более человечный напарник, пряча лицо под шапкой, спросил сочувственно:

– Чего тебе дома-то не сидится?

– Редактор, козел, отправил,– она обхватила себя руками, начиная дрожать под проливными струями. – Пока не соберу материал, домой нельзя. Уволят. А мне кормить мать с отцом,– и, подумав, добавила:– И трех собак. Дюже их люблю.

– Ну, собаки – святое,– сговорчивый полицейский улыбнулся ей тепло, по-мальчишески, и она поняла, что попала в точку. – Ладно. Только никаких приписок об органах, лады?

– Разумеется.

– Суицидница. Выпрыгнула из окна на девятом этаже. Ребята говорят, со слов мужа, что просто готовила обед, дочка рядом рисовала. Вдруг положила половник, встала, открыла окно и сиганула.

– Прямо вот так взяла и сиганула? – зубы стучали от холода, но Ольга представляла себе горячее какао с коньяком, и от одной мысли становилось чуточку легче. Ледяные ладони кололи кожу сквозь свитер и куртку.

– Ага. И ребенка не пожалела же… Каково ей сейчас, можешь представить?

– Нет, конечно,– Ольга попыталась совладать с лицом, но то ли от холода, то ли от усталости уголки губ поползли вниз, обнажая оскал, а глаза наполнились тяжелыми, жгучими слезами. – Спасибо за информацию.

И, круто развернувшись, уже не слушая его, что-то кричавшего вслед, почти бегом бросилась на остановку общественного транспорта. Дорогу она переходила как в тумане, надвинув низко на глаза темный капюшон, шепча себе что-то ободрительное, как и всегда не смотрящая по сторонам. Белые полосы пешеходного перехода на черном асфальте вселяли в нее суеверную надежду в собственной безопасности, поэтому, когда совсем рядом завизжали шины, она даже не восприняла мерзкий звук на свой счет. Она бы и продолжила бежать дальше, укутанная в тугой кокон из собственных боли и воспоминаний, если бы машина, из последних сил пытающаяся зацепиться лысыми шинами за мокрый асфальт, не ткнулась бы ей в ноги бампером, мягко, будто бродячий пес, подставляющий нос в репьях под теплую человеческую руку.

Только вот удар вышел немного посильнее – ноги ее подломились, и Ольга совершенно равнодушно рухнула на дорогу, сначала встав на колени, а потом и вовсе коснулась ледяного дорожного покрытия бледной щекой. Столь тесное знакомство с лужами и грязью было воспринято ею почти ностальгически, и Ольга замерла, зажмурившись, поняв, что еще мгновение – и она не выдержит, закричит так громко и сильно, что городу придется затыкать уши сильным ветром, лентами вырывающимся из пальцев сплетения дорог и одинаковых домов.

Ей не было больно, удар был почти детским, да и на дорогу она скорее рухнула сама, хотя, приложи хоть капельку усилий, она бы удержалась на ногах, но ей самой захотелось ткнуться в ледяную воду, как в прорубь на крещенские купания, и просто замереть на дороге безжизненным кулем. Глаза ее были широко распахнуты, но в них не отражалось ничего, кроме черноты, поселившейся где-то у самого сердца.

Ольге вдруг вспомнился мужчина в тяжелом пальто, который перенес ее через дорогу тысячу лет назад и бросил прямо в сугроб, маленькую девочку со смешно торчащими кривыми косичками. Она позволила губам дрогнуть, подумав о том, что так и не научилась смотреть по сторонам, проходя по переходу, как по коридору из безопасности и надежности. Глупая.

Рядом хлопнула дверца автомобиля, но звук донесся приглушенный, гулкий, будто откуда-то из небытия, из другого мира, и Ольга лишь равнодушно моргнула, продолжая обнимать чернеющий асфальт. Еще одна дверь, торопливые шаги, и голос, такой противный, высокий, визгливый:

– Ты же ее уби-ил! Толя! Уби-ил! – и рыдания, несколько театральные, но все же напуганные.

– Заткнись! – рявкнул другой голос совсем близко, и чьи-то руки потянули ее на себя, переворачивая прямо под беспощадные струи дождя, заставив окаменевшее бледное лицо уставиться в низко нависшее небо, по которому безудержно плыла чернота, сменяя более мягкий оттенок на антрацитовую космическую бесконечность. Ольге вдруг до одурения захотелось увидеть звезды: маленькие, хрупкие, колкие в своем ледяном превосходстве.

Напуганный человек заслонил свое небо, склоняясь над ней, посиневший от испуга – наверняка водитель. Он мягко провел ладонью по ее щеке и зашептал испуганно:

– Девушка, вы в порядке? Боже, простите, я не успел затормозить…

Рядом с ним затопали, загомонили люди, кто-то выпутал ее тонкую, синюшную руку из теплого рукава куртки и считал пульс, кто-то звонил в скорую, визгливая девушка, видимо, пассажирка автомобиля, все голосила, что есть мочи, упиваясь собственной трагедией.

– Глянь, какая бледная, точно убил,– шепнула бабулька, и Ольга с омерзением узнала голос старой сплетницы, что цепко держала ее под локоток.

– Да нормально все, моргает же. Алё! Прием!

– Бомжиха какая-то, грязная вся, мокрая,– брезгливо поделился кто-то собственным наблюдением.

– Шура-а,– растягивая гласные, возразили ему:– Ну, до-ождь же. Вот и мокрая-я.

Ольга моргнула, стряхивая с себя оцепенение, и попыталась приподняться. Водитель, отчаянно молящийся шепотом, который попрощался уже и с правами, и со свободой, чуть не рухнул перед ней на колени, помогая подняться.

– Куда! – рявкнул кто-то неизвестный, и Ольга вновь чуть не упала в лужу перед бампером. – Лежи, вдруг сотрясение аль чего похуже!

– Нормально,– сипло каркнула Ольга, опираясь на крепкую мужскую руку.– Живая и здоровая.

– Ой, бандит, чуть девку не угробил! – присоединился кто-то к визгливому воплю молоденькой пассажирки. Водитель затравленно оглянулся и шикнул на рокочущую толпу.

– Девушка, как вы себя чувствуете? Голова не кружится? – с преувеличенной, испуганной заботой уточнил он, продолжая держать ее с таким трепетом, будто хрупкую фарфоровую чашечку. – Давайте я вас в больницу отвезу, на обследование.

– Ага, в больницу, как миленький гайцов будешь ждать, дебил! – торжествующе заорал еще один голос. – Давите пешеходов, как тараканов, а потом стелитесь перед ними!