Не возникло проблем и с особо опасными преступниками, а также отъявленными рецидивистами, не нужно было их содержать до глубокой старости и смерти, если срок наказания – пожизненный. Списание позволяло решить проблему буквально за один день, без муторного содержания в ближайшие 20-50 лет. Была и другая сторона реформы, позволяющая преступникам, совершившим мелкие незначительные преступления или в юном возрасте, полностью реабилитироваться перед обществом и принести ему пользу. Тут же нашлись противники реформы, выступившие с акциями протеста по всей стране. Оппозиция убеждала, что у осужденного человека должно быть право выбора: отбывать установленный срок наказания в тюрьме или подвергнуться списанию…

Далее Андре прочитал Дарси первую и вторую главу своей книги. И на этом остановился.

– Не ожидала от тебя, – выслушав, произнесла Дарси. – Захватывает, и важно, что твоя идея уникальна, я никогда раньше такого не читала, не слышала, и не видела в экранизациях.

– Я боялся, что тебе не понравится.

– Ты воспринимаешь мир под творческим углом. Я ничего не могу создать. Могу только повторить по шаблону вторично, но зато умею чудесно критиковать и разносить всё в пух и прах. Продолжай писать. Произведения, как дети, – одни признанные, талантливые, живущие отдельно, своей жизнью, а другие непутёвые, без разницы талантливые или нет – они живут у тебя.

– Меня пугает критика.

– Чушь. Не слушай никого. Они не видят в своей голове то, что видишь ты.

– А если меня не поймут? Если до большинства не дойдёт, что я хотел сказать.

– Ничего страшного. Великие творят, не ориентируясь на толпу и потенциальный рынок. Как там, в цитате – человечество не обучаемо? Значит, следующие поколения может быть, поймут.

Дарси была осторожна с критикой, не ломала творческие крылья. И сейчас она так же не фальшивила, и не проявляла вежливо-лживый интерес. Хотя своей прямолинейностью она всегда наживала себе больше недоброжелателей, чем сторонников. Умела сказать правду в лицо и по глазам, вышибая с первого удара, но зато это отрезвляло от напрасных и бестолковых иллюзий. В этом не было проявления снобизма, хотя многим людям, едва знавшим её, так казалось, скорее они хотели видеть Дарси такой. Но в отличие от снобов, из Дарси не нужно было извлекать драгоценные человеческие качества.

– Знаешь, почему у тебя ступор?

– Почему?

– Не бывает творчества без надрыва, смятения, внутренних метаний. Ты, конечно, чувствуешь другую вибрацию энергетической волны, но ты спокоен. Если бы тебя сейчас разрывала на части горечь, то ты бы значительно продвинулся в написании книги.

– Я тебя услышал. Время позднее – уже пора спасть. – Андре пытался переключить внимание Дарси с книги на сон.

– Да, ты прав. А кстати, знаешь, чтобы я по-настоящему хотела? – Не унималась подруга.

– Боюсь даже спросить.

– Не спрашивай. Слушай. Мы уезжаем отсюда к океану – в Майами! Ты собираешь свои вещи, я еду к себе на такси и собираю свои. Потом мы мчимся по подлунному городу, расписанному блестящими ночными огоньками, встречаемся в аэропорту Логан. Садимся в самолёт – рейс Бостон – Майями и летим, на стальной птице, рассекая облака, но недолго – всего три часа двадцать восемь минут.

– Интересно?

– Очень. Продолжай.

– Самолёт удачно приземляется.

– Да ну?

– Так, мои суицидальные наклонности сейчас не в счёт, – улыбнулась Дарси и продолжила увлекательный рассказ.

Андре слушал, словно заворожённый.

– На чём я там остановилась?

– Самолёт приземлился.

– Не перебивай, я тебя внимательно слушала.

– Да, ты не только умеешь слушать, но и слышать – редкое качество.

– Так, выключить фанатизм, – с улыбкой скомандовала Дарси, – мы в Майями – и это день осуществления моей, а может и твоей мечты. Берём такси и врываемся в отель. По дороге, конечно, мы наслаждаемся видом города и с нетерпением ждём встречи с океаном. Мелькают стильные и нестильные люди, дорогие машины, пальмы, шикарные отели, дома, и всё это щедро сдобрено солнцем. Итак, в отеле, ланч, мы его быстро уничтожаем, садимся в автобус и едем к океану. Приехали. Скидываем обувь. Да, да, с кедами нужно на некоторое время расстаться. Я знаю, родной, как ты их любишь и скучаешь по ним пять будничных дней. Я тоже без них не могу жить, кеды для нас обоих – это символ свободы, но пляж Майями бич очень просит. И мы идём, идём вдоль океана по кремовому песку, лишённого камней, позабыв обо всём. Так, важно – смена картинок идёт тебе на пользу, и ты начинаешь усиленно творить на берегу океана. Ведь ты не можешь вдохновляться и творить в пыльных стенах, без глотка свободы. – Умничала Дарси и ещё больше куражилась. – Сбилась с мысли.

– Смена картинок. Глоток свободы.

– Да, точно. Свобода – это путешествия. Нет, наоборот. Путешествия – это свобода. Свобода – счастье. А счастье – это смысл жизни. Всё. Спикер окончил выступление, ему пора спать.

– И всё?

– А что ещё ты хотел? Обратная увлекательная дорога, зашли в привлекательный бар, я переборщила с белым русским, ты с пивом. Два тела рефлекторно добрались до номера в отеле, секс. О, нет, нет – это я зря сморозила, извини. Действительно, пора спать.

Винкерт совсем забыл сказать о том, что отправится в путешествие по проспекту своих воспоминаний. Ему как-то и в голову это не пришло. Однако как только окончились ночные дебаты, дискутирующие совсем не собирались ложиться спать. Дарси сначала лишила Андре его личного пространства, затем приблизилась к нему ещё ближе и поцеловала в губы, он продолжал начатое. Ей даже понравилась эта податливость и взаимное стремление друг к другу, без сопротивления. Сопротивляться сил не было, влечение ошпаривало, словно кипятком, и кровь стремительно двигалась по телу, ставив рекорды скорости. Хотя Винкерт в глубине души понимал, что ничего хорошего из всего этого точно не выйдет. Но не смог устоять. Сегодня Дарси отчаянно забирала себе любовь, в любом её страстном выражении. Она знала, что на некоторое время душевные раны будут затянуты, а внутренние печали утолены. Способ был не совсем гуманный, ситуация подразумевала противоречие между убеждениями и поступками. Но в таких случаях Дарси так же ловила себя на мысли, что сожаление о не сделанном, гораздо мучительнее, чем горечь о совершенных ошибках. К тому же дружба, как и любовь близки между собой – они помогают убежать и скрыться от безразличия.

Мгновенно избавившись от рубашки, под которой совершенно ничего не было, Дарси вплотную приблизилась, к Андре, и придала ему натуральный вид. Она снова увидела его во всей красе – молод и прекрасен. Отлично сложенный парень с красивым лицом, телом и внушительными размерами детородным органом. Дарси руками наступательно трогала его тело – плечи, руки, которые были с выступавшими венами и прожилками, что особенно нравилось ей в мужчинах. Затем грудную клетку, живот, провела скользящим движением по его волосам…

Когда густое напряжение рассеялось сквозь стены квартиры, и отрезвило осознание, Дарси ощутила стыд с каким-то странным оттенком безумия, ей захотелось убежать и спрятаться. Она торопилась исчезнуть, и побыть наедине с собой, сейчас Стюарт это было нужно больше, чем запоздалый завтрак, ланч и неуклюжие, тяготящие диалоги.

– Мне пора ехать домой, послезавтра тебе возвращаться в свою кабалу, а мне в свою. Не провожай. Не надо.

Захлопнулась дверь и Дарси снова исчезла, но сейчас это расставание показалось более мучительным, чем прежде. Связь можно было воспринимать, как неверный шаг в сторону иллюзии, даже благоподаяние. Но была и другая сторона – Винкерт жаждал близости, осознавая, что за ней последует болезненное расставание. Это мучительная, зудящая из глубины боль, словно небольшая комиссионная плата за часы эйфории. Посеянные мысли в голове не давали покоя.

– Она снова меня бросила. Зализала раны и исчезла. Только вдобавок всё усложнилось – негласный дружеский договор был безоговорочно нарушен. Ей опять захочется чего-то нового. Она ещё сама не знает, чего именно: любить самой или очередного культа Дарси, но чувствую, все последующие пробы будут снова неудачными, опустошающими. Зачем я принимаю её условия? Тряпка, меланхолик, неудачник!