— Всё. Хорошо, хорошо, не буду! Сама захочешь и всё расскажешь.

«Ага, сейчас я тебе расскажу! Наверное, «приятно» узнать, что твоя единственная дочь — лесбиянка! Мне страшно признаться, хотя она всё равно когда-нибудь об этом узнает. Я бы предпочла как можно дольше ей не рассказывать — по крайней мере, до того как мы с Викой помиримся.

— Чего замолкла? Ешь, давай. — Она пододвигает ко мне тортик.

Я отламываю ещё кусочек, кладу его в рот, но уже не чувствую вкуса. Мне ничего не хочется — только прижаться к Вике, почувствовать её тепло своим телом и снова стать живой. Хочу тереться об неё, хочу чувствовать её вкус. Хочу её больше всего на свете! Мечтаю о ней; мне кажется, я больна ею.

Но больше всего я хочу, чтобы она была счастлива, и потому не стану ей звонить. Сама позвонит, если поймёт, что без меня не может жить. А если так и не помёт… я сейчас расплачусь.

«Будь счастливой, Вика, и живи как можно дольше! Люблю тебя!» — чуть не в голос шепчу я, едва шевеля губами.

— Он что, тебе изменил? — снова гадает мама.

— Сашка? — теряюсь я.

— Ну да, а кто ж ещё? Или ты с кем-то другим встречалась?

Я густо краснею.

— Да нет, ни с кем, вроде. — Теряюсь, не знаю, что отвечать.

— Так что же? — допытывается мать.

— Нет, он мне не изменял.

— А что тогда… просто поссорились? Скажи, не молчи.

— Песня такая есть, — улыбаюсь я.

— Не уходи от темы, — насупливается мать. — Я должна знать, почему моя Юлечка плачет.

«Моя Юлечка»… Мама умеет подобрать слова.

— Ну-у-у! — подгоняет она меня. — Вы поссорились? Расстались?

Молча опускаю глаза.

— Я-а-асно. Поссорились, значит, и ты решила забухать в одиночку. Подруг бы хоть позвала, пообсуждали бы его, какой он козёл и как он тебя не ценит.

— Мам, всё не так как ты думаешь, — пытаюсь я выкрутиться. Нужно было заранее продумать, что говорить, чтобы сейчас не «плавать».

— Ты ему изменила? — смеётся мать.

— Ну-у-у-у, в общем да, можно и так сказать… — Я пытаюсь больше ничего не выдавать.

— В жизни не поверю, что моя Юлечка способна на такое — разве только это папкины гены.

— Ой, не вспоминай о нём! — перебиваю её я.

— И не буду. — Она качает головой. — Но меня не проведёшь. Я никогда не поверю, что ты способна на измену. Тихая домашняя Юлечка не стала бы изменять. Зачем тебе это?

— Ты меня не знаешь… Чёрт, я запуталась, совсем запуталась! — Я что, это вслух сказала?

«Приди в себя, дурёха, и не вздумай болтать лишнего!» — ругаю сама себя.

— И чем он лучше Сашки? Да как это вообще возможно, чтобы кто-то был лучше Сашки?!

«Не он, а она, не он, а она», — подсказывает «добрый» подсказчик у меня в голове.

— Нет никакого другого парня! — зарубаю я этот опасный разговор. — Нет, и точка!

— Да я знаю! — улыбается мне мамка. — Конечно, знаю! Ну не могла моя Юлечка изменить. Это не в твоём стиле!

Говорит обо мне так, будто меня рядом нет.

— Юль, что случилось? Ну, матери-то хоть признайся. — Она смотрит мне в глаза.

— Пожалуйста, не допрашивай меня! Пожалуйста, мам, а то я сейчас заплачу!

— Ну что у тебя случилось, доченька? — Она и сама сейчас заплачет. Ничего, порыдаем вдвоём.

— Ничего, всё в порядке. Всё в полном порядке, — натянуто улыбаюсь я.

— Не надо врать. Тем более, ты не умеешь этого делать.

— А что мне сказать?! — У меня в глазах уже блестят слёзы.

— Правду. Скажи матери правду. — Она берёт меня за руку и смотрит мне прямо в глаза. — Юлечка, что случилось?

«Мама, я стала лесбиянкой, я девочек люблю, понимаешь?» — А что мне ещё говорить, если правда звучит именно так?

— Пожалуйста, прошу тебя, можешь меня не допрашивать? Мне от этого только хуже. Ну, я же очень прошу.

— Конечно, нет! — возмущается мать. — Я должна знать, что происходит с моим ребёнком.

— Я уже взрослая, и меня не нужно опекать. — Говорю, а сама не верю своим словам.

— Скажи, он бросил тебя?

— Нет, я же говорю, всё не так. Я сама предложила расстаться. Сказала, что нам нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах. — («Больше телешоу смотри, и будешь ещё более топорными штампами разговаривать»).

— Не ври мне, дочка. Всё, я поняла: он тебя бросил.

— Нет, я же говорю, Сашка ни в чём не виноват.

— А ты как влюблённая дурочка его ещё и защищаешь! Ой, дурёха! — Мама картинно хватается за голову.

«Честно говоря, неплохая версия, можно за неё зацепиться. А то, если продолжишь препираться, она обо всём догадается».

— Только не говори никому, пожалуйста! Я тебя очень прошу, мамочка! — У меня и впрямь катятся слёзы.

— Ну что ты, дочка, я же хочу тебе только добра, — успокаивает мать.

Она встаёт и ищет какую-то настойку в навесном шкафчике, наливает мне рюмку воды и капает туда несколько капель.

— На, выпей, — говорит. — Валерьянка.

— На спирту? — спрашиваю я. — А, может, не надо?

— Надо, дочка, надо. — Это тоже из какого-то фильма? Да мы все, походу, штампами разговариваем!

Я выпиваю валерьянку, и мне, правда, кажется, что стало легче. Или это потому, что с мамой поговорила по душам? Я ни в чём сейчас не уверена.

Обнимаю её. — Спасибо, мамочка, спасибо!

— Да не за что! — Она гладит меня по волосам. — Дочь, ты тортик доедать будешь?

А у меня даже аппетит проснулся.

— Да, да, конечно!

Сессия

Первый день после майских. Дико волнуюсь. Опять собираться, опять краситься, опять в институт. Снова за парту, снова учиться. А меня прям трясёт. Хотя чего мне бояться? Я же умничка, я же весь год хорошо училась, меня же все преподаватели любят. Из трёх экзаменов у меня два «автоматом». А на третий нужно просто явиться и вытянуть билет. Думаю, пятёрку за так поставят. За красивые глазки и за умную головку. Я же реально умная, я столько всего знаю, столько всяких умных слов! И конспекты у меня чистенькие в сердечках, и в журнале одни пятёрки и минимум пропусков, я же не прогульщица. Ещё неделя семинаров и зачёты, а после — экзамены. Стершекурсники говорят, что поседели на этих экзаменах. Но что-то я среди них седых не видела.

Чего же я боюсь на самом деле, так это встретить Вику. Представляю, как я её увижу, и страшно, аж трясёт, ничего не могу с собой поделать. Не знаю, что буду ей говорить. А вдруг во мне опять проснётся то, что я с таким трудом задавила? Ведь последние пару дней я даже не плакала, а тут опять начну. Жалко себя. Я из-за этой Вики даже похудела, и хотя в похудении не вижу ничего плохого, но как бы себя до истощения не довести.

Я и других девушек бояться стала, вижу красивую девушку — и «душа уходит в пятки». Не понимаю, что со мной происходит. А мамка думает, что это я перед сессией такая. Но мне на эту сессию глубоко фиолетово.

— Ну что, готова? — спрашивает мамка, глядя, как я перед зеркалом прихорашиваюсь. А, ну да, я же забыла сказать, во что я одета. Хотя это не важно, куда важнее, что у меня сейчас внутри. Закрываю глаза и три раза глубоко вдыхаю. Я в интернете читала, что это помогает успокоиться.

— Ну, вроде да, — говорю.

— Ни пуха! — отвечает она.

Я спускаюсь по лестнице и выхожу на улицу. Меня пугает улица, всё вокруг подвижное, все на меня смотрят, мне прямо так и хочется побыстрее сбежать домой и забиться «в норку», запереться в своей комнатке и залезть под одеяло. Что же со мной не так?

Медленно дохожу до маршрутки. До семинара ещё есть время, и мне хочется, чтобы оно тянулось как можно медленнее.

Катька звонит. Пара глубоких вдохов, беру трубку.

— Да, — звучит мой испуганный голос.

— Ну что, готова? — спрашивает она.

— Ага, — выдыхаю я, а всё внутри аж трясётся.

— Ты как обычно, с Викой сядешь.

Делаю паузу, мне бы сейчас не расплакаться.

— Да, — отвечаю и меня запирает, прям не могу говорить.

«Вика, Викулечка, любимая, хорошая моя, солнышко моё…» Только бы сейчас не расплакаться. Меня всю трясёт.