К ним бежит букашка божья, бедной барышней бежит,

но у них к любви и ласкам что-то сердце не лежит.

К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,

но кузнечики не видят – пишут белые стихи.

Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек кропит,

шар земной на повороте отвратительно скрипит…

Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой

прорастает неизменно вещий смысл работы той,

и сквозь всякие обиды пробиваются в века

хлеб (поэма), жизнь (поэма), ветка тополя (строка) …

Шарманка-шарлатанка

Е. Евтушенко

Шарманка-шарлатанка, как сладко ты поешь!

Шарманка-шарлатанка, куда меня зовешь?

Шагаю еле-еле, вершок за пять минут.

Ну как дойти до цели, когда ботинки жмут?

Работа есть работа. Работа есть всегда.

Хватило б только пота на все мои года.

Расплата за ошибки – она ведь тоже труд.

Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют.

Оле

Он, наконец, явился в дом,

где она сто лет вздыхала о нем,

куда он сам сто лет спешил:

ведь она так решила и он решил.

Клянусь, что это любовь была.

Посмотри – ведь это ее дела.

Но, знаешь, хоть Бога к себе призови,

всё равно ничего не понять в любви.

И поздний дождь в окно стучал,

и она молчала, и он молчал,

и он повернулся, чтобы уйти,

и она не припала к его груди.

Я клянусь, что и это любовь была.

Посмотри – ведь это ее дела.

Но, знаешь, хоть Бога к себе призови,

всё равно ничего не понять в любви.

А как первая любовь – она сердце жжет.

А вторая любовь – она к первой льнет.

А как третья любовь – ключ дрожит в замке,

ключ дрожит в замке, чемодан в руке.

А как первая война – да ничья вина.

А вторая война – чья-нибудь вина.

А как третья война – лишь моя вина,

а моя вина – она всем видна.

А как первый обман – да на заре туман.

А второй обман – закачался пьян.

А как третий обман – он ночи черней,

он ночи черней, он войны страшней.

Ночной разговор

Оле

– Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.

– Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,

до Синей горы, моя радость, до Синей горы.

– А где ж та река и гора? Притомился мой конь.

Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?

– На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.

– А где же тот ясный огонь? Почему не горит?

Сто лет подпираю я небо ночное плечом…

– Фонарщик был должен зажечь, да фонарщик-то спит,

фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чем.

И снова он едет один без дороги во тьму.

Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам!..

– Ты что потерял, моя радость? – кричу я ему.

А он отвечает: – Ах, если б я знал это сам!

Песенка о Барабанном переулке

В Барабанном переулке барабанщики живут.

Поутру они как встанут, барабаны как возьмут,

как ударят в барабаны, двери настежь отворя…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?

В Барабанном переулке барабанщиц нет, хоть плачь.

Лишь грохочут барабаны ненасытные, хоть прячь.

То ли утренние зори, то ль вечерняя заря…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?

Барабанщик пестрый бантик к барабану привязал,

барабану бить побудку, как по буквам, приказал

и пошел по переулку, что-то в сердце затая…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?

А в соседнем переулке барабанщицы живут

и, конечно, в переулке очень добрыми слывут,

и за ними ведь не надо отправляться за моря…

Но где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?!

В чаду кварталов городских,

среди несметных толп людских

на полдороге к раю

звучит какая-то струна,

но чья она, о чем она,

кто музыкант – не знаю.

Кричит какой-то соловей

отличных городских кровей,

как мальчик, откровенно:

«Какое счастье – смерти нет!

Есть только тьма и только свет —

всегда попеременно».

Столетья строгого дитя,

он понимает не шутя,

в значении высоком:

вот это – дверь, а там – порог,

за ним – толпа, над ней – пророк

и слово – за пророком.

Как прост меж тьмой и светом спор!

И счастлив я, что с давних пор

всё это принимаю.

Хотя, куда ты ни взгляни,

кругом пророчества одни,

а кто пророк – не знаю.

Два великих слова

Не пугайся слова «кровь» —

кровь, она всегда прекрасна.

Кровь ярка, красна и страстна,

«кровь» рифмуется с «любовь».

Этой рифмы древний лад!

Разве ты не клялся ею,

самой малостью своею,

чем богат и не богат?

Жар ее неотвратим…

Разве ею ты не клялся

в миг, когда один остался

с вражьей пулей на один?

И когда упал в бою,

эти два великих слова,

словно красный лебедь, снова

прокричали песнь твою.

И когда пропал в краю

вечных зим, песчинка словно,

эти два великих слова

прокричали песнь твою.

Мир качнулся. Но опять

в стуже, пламени и бездне

эти две великих песни

так слились, что не разнять.

И не верь ты докторам,

что для улучшенья крови

килограмм сырой моркови

нужно кушать по утрам.

Ленинградская музыка

Пока еще звезды последние не отгорели,

вы встаньте, вы встаньте с постели, сойдите к дворам,

туда, где – дрова, где пестреют мазки акварели…

И звонкая скрипка Растрелли послышится вам.

Неправда, неправда, всё – враки, что будто бы старят

старанья и годы! Едва вы очутитесь тут,

как в колокола купола золотые ударят,

колонны горластые трубы свои задерут.

Веселую полночь люби – да на утро надейся…

Когда ни грехов и ни горестей не отмолить,

качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства

и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.

О, вовсе не ради парада, не ради награды,

а просто для нас, выходящих с зарей из ворот,

гремят барабаны гранита, кларнеты ограды

свистят менуэты… И улица Росси поет!

Как я сидел в кресле царя

Век восемнадцатый. Актеры

играют прямо на траве.

Я – Павел Первый, тот, который

сидит России во главе.

И полонезу я внимаю,

и головою в такт верчу,

по-царски руку поднимаю,

но вот что крикнуть я хочу:

«Срывайте тесные наряды!

Презренье хрупким каблукам…

Я отменяю все парады…

Чешите все по кабакам…

Напейтесь все, переженитесь