Тусклое здесь электричество,

с крыши сочится вода.

Женщина, ваше величество,

как вы решились сюда?

О, ваш приход – как пожарище.

Дымно, и трудно дышать…

Ну, заходите, пожалуйста.

Что ж на пороге стоять?

Кто вы такая? Откуда вы?!

Ах, я смешной человек…

Просто вы дверь перепутали,

улицу, город и век.

По Смоленской дороге

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.

По Смоленской дороге – столбы, столбы, столбы.

Над Смоленской дорогою, как твои глаза, —

две вечерних звезды – голубых моей судьбы.

По Смоленской дороге – метель в лицо, в лицо,

всё нас из дому гонят дела, дела, дела.

Может, будь понадежнее рук твоих кольцо —

покороче б, наверно, дорога мне легла.

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.

По Смоленской дороге – столбы гудят, гудят.

На дорогу Смоленскую, как твои глаза,

две холодных звезды голубых глядят, глядят.

Горит пламя, не чадит.

Надолго ли хватит?

Она меня не щадит —

тратит меня, тратит.

Быть недолго молодым,

скоро срок догонит.

Неразменным золотым

покачусь с ладони.

Потемнят меня ветра,

дождичком окатит…

А она щедра, щедра —

надолго ли хватит?

Старый пиджак

Я много лет пиджак ношу.

Давно потерся и не нов он.

И я зову к себе портного

и перешить пиджак прошу.

Я говорю ему шутя:

«Перекроите всё иначе,

сулит мне новые удачи

искусство кройки и шитья».

Я пошутил. А он пиджак

серьезно так перешивает,

а сам-то всё переживает:

вдруг что не так. Такой чудак.

Одна забота наяву

в его усердье молчаливом,

чтобы я выглядел счастливым

в том пиджаке, пока живу.

Он представляет это так:

едва лишь я пиджак примерю —

опять в твою любовь поверю…

Как бы не так. Такой чудак.

Черный кот

Со двора подъезд известный

под названьем черный ход.

В том подъезде, как в поместье,

проживает черный кот.

Он в усы усмешку прячет,

темнота ему, как щит.

Все коты поют и плачут,

этот черный кот молчит.

Он давно мышей не ловит,

усмехается в усы,

ловит нас на честном слове,

на кусочке колбасы.

Он не требует, не просит,

желтый глаз его горит,

каждый сам ему выносит

и спасибо говорит.

Он и звука не проронит,

только ест и только пьет.

Лестницу когтями тронет —

как по горлу поскребет.

Оттого-то, знать, невесел

дом, в котором мы живем…

Надо б лампочку повесить —

денег всё не соберем.

Мне в моем метро никогда не тесно,

потому что с детства оно – как песня,

где вместо припева, вместо припева:

«Стойте справа, проходите слева».

Порядок вечен, порядок свят:

Те, что справа стоят, – стоят.

А те, что идут, всегда должны

держаться левой стороны.

Это случится, случится,

этого не миновать:

вскрикнут над городом птицы,

будут оркестры играть.

Станет прозрачнее воздух,

пушек забудется гам,

и пограничное войско

с песней уйдет по домам.

Кровь и военная служба

сгинут навеки во мгле —

вот уж воистину дружба

будет царить на земле.

Это случится, случится.

В домнах расплавят броню…

Не забывайте учиться

этому нужному дню.

А. Шуб

Нева Петровна, возле вас – всё львы.

Они вас охраняют молчаливо.

Я с женщинами не бывал счастливым,

вы – первая. Я чувствую, что – вы.

Послушайте, не ускоряйте бег,

банальным славословьем вас не трону:

ведь я не экскурсант, Нева Петровна,

я просто одинокий человек.

Мы снова рядом. Как я к вам привык!

Я всматриваюсь в ваших глаз глубины.

Я знаю: вас великие любили,

да вы не выбирали, кто велик.

Бывало, вы идете на проспект,

не вслушиваясь в титулы и званья,

а мраморные львы – рысцой за вами

и ваших глаз запоминают свет.

И я, бывало, к тем глазам нагнусь

и отражусь в их океане синем

таким счастливым, молодым и сильным.

Так отчего, скажите, ваша грусть?

Пусть говорят, что прошлое не в счет.

Но волны набегают, берег точат,

и ваше платье цвета белой ночи

мне третий век забыться не дает.

На белый бал берез не соберу.

Холодный хор хвои хранит молчанье.

Кукушки крик, как камешек отчаянья,

всё катится и катится в бору.

И всё-таки я жду из тишины

(как тот актер, который знает цену

чужим словам, что он несет на сцену)

каких-то слов, которым нет цены.

Ведь у надежд всегда счастливый цвет,

надежный и таинственный немного, —

особенно, когда глядишь с порога,

особенно, когда надежды нет.

Б. Ахмадулиной

Рифмы, милые мои,

баловни мои, гордячки!

Вы – как будто соловьи

из бессонниц и горячки,

вы – как музыка за мной,

умопомраченья вроде,

вы – как будто шар земной,

вскрикнувший на повороте.

С вами я, как тот богач,

и куражусь и чудачу,

но из всяких неудач

выбираю вам удачу…

Я как всадник на коне

со склоненной головою…

Господи, легко ли мне?

Вам-то хорошо ль со мною?

Главная песенка

Наверное, самую лучшую

на этой земной стороне

хожу я и песенку слушаю —

она шевельнулась во мне.

Она еще очень неспетая.

Она зелена, как трава.

Но чудится музыка светлая,

и строго ложатся слова.

Сквозь время, что мною не пройдено,

сквозь смех наш короткий и плач

я слышу: выводит мелодию

какой-то грядущий трубач.

Легко, необычно и весело

кружит над скрещеньем дорог

та самая главная песенка,

которую спеть я не смог.

Песенка про дураков

Вот так и ведется на нашем веку:

на каждый прилив по отливу,

на каждого умного по дураку, —

всё поровну, всё справедливо.

Но принцип такой дуракам не с руки:

с любых расстояний их видно.

Кричат дуракам: «Дураки! Дураки!..»

А это им очень обидно.

И чтоб не краснеть за себя дураку,

чтоб каждый был выделен, каждый,

на каждого умного по ярлыку

повешено было однажды.

Давно в обиходе у нас ярлыки