Зарин оглянулся и пожал плечами.

- Хавес дело знает. Он хвастун и задира, но за Климу любую глотку перегрызет. И Тенька рядом крутится, а он, ты помнишь, зимой у самой смерти ее выцарапал.

Гера поразмыслил.

- Ладно, пойдем вместе. Только в случае чего говорить буду я.

- Да, помню, высший балл по риторике, – улыбнулся Зарин. – Что это такое, кстати?

- Риторика?

- Не, то понятно. Я не настолько деревня. Баллы эти.

- Оценки в Институте, – охотно объяснил Гера. – Нам давали разные задания и смотрели, как мы их выполняем. За практику вроде полетов или езды на тяжеловиках были слова: отлично, хорошо, удовлетворительно, плохо. За теорию – цифры, от одного до пятнадцати. У меня по риторике пятнадцать.

- А чем эти оценки полезны? Кормят за них больше?

- Нет, кормили всех одинаково. А если баллы высокие… это почетно, хвалят, могут по окончании Института словечко замолвить, чтобы на хорошее место определили. Вообще, умным больше уважения.

- А Клима как училась? – Зарин спросил будто бы между прочим, но Гера понял, что ему любопытно.

- По теории блестяще. А вот с доской не ладила. Однажды даже чуть не отчислили из-за этого. Ты Теньку спроси, он тоже рассказать может.

- Тенька – балабол, – беззлобно отметил Зарин. – Конечно, за его изобретения многое можно простить, но ему очень повезло с сестрой.

Гера тоже находил Лернэ безупречной, и поспешил уточнить:

- Ты в каком смысле?

Зарин снова улыбнулся. Его улыбка была мягкая, добрая и чуть ироничная.

- Представь, если бы Тенька жил один.

Гера представил. Дом, превращенный в одну огромную лабораторию, разноцветные жидкости в кастрюлях вместо супа и жаркого, напрочь запущенный огород, где сорняком растет одна лишь одичалая ромашка, и сердобольных соседей, которые платят за услуги неприспособленного к быту колдуна готовыми продуктами. Пожалуй, умницу и хозяюшку Лернэ Теньке не иначе как высшие силы послали.

Потом юноша поглядел на Зарина и попытался представить его и Климу детьми. Получалось с трудом, особенно не давался образ Климы, беззаботно играющей в какие-нибудь салочки. Когда Гера поделился этими мыслями с Зарином, тот согласно кивнул.

- Клима всегда немного странная была. Редко с нами играла, зыркала только из-за маминой юбки. Это ведь мама Климу врать научила, ты знаешь? Хотя, да, откуда тебе знать. Так вот, нормальные бабы в лесу грибы собирают, а эти две уйдут в заросли на полянку, разложат карты, и давай тренироваться. Мы с мальчишками подглядывали. Иногда жуть брала: сидят, большая да мелкая, глазищи у обеих горят, держат по карте в рукаве и друг дружку за нос водят.

- Климина мама тоже была обдой? – не понял пораженный Гера.

- А кто ее знает, – Зарин пожал плечами. – Я ее плохо помню, тоже ведь мелкий был. Похожи они с Климой сильно, глаза, губы, фигура…

- Носы, – подсказал Гера.

- Не, носом Клима скорее в отца... Помню, когда она с нами играла, все ее слушались, как заколдованные. И взрослых очень любила обманывать. Поначалу бестолково, на нее вечно матери жаловались, ну а мать навряд ли ее ругала. А потом Климка так научилась, что и не докажешь ничего. Еще помню, как мы с ней впервые сговорились. Был конец осени, а в начале лета ее маму медведь задрал. Отец запил, мне он уже потом рассказывал, что первая жена его по жизни будто бы вела, цель находила, словно свет от нее шел и надежда на лучшее. Клима, сам понимаешь, тоже всех тут ведет, но иначе, более… жестко, что ли. Ее мать добрее была, это точно, хотя тоже сирота – в тринадцать без родителей осталась, бесцветка унесла.

- Откуда ты знаешь? – изумился Гера.

- Так деревня ведь. Их дом по соседству с нашим стоял. А Клима с того лета дикая сделалась – звереныш. Мать моя вспоминала: слоняется ребенок по деревне, глаза как у волчонка, а потом подойдет и такие недетские речи заводит, что страшно становится: крокозябры знают, чего творится в той голове. Потом корова эта…

- Какая корова?

- Корова у них была. Пала от голода или еще чего. Климин отец как-то по пьяни рассказал, что дочка коровью тушу сырьем сожрала и кровью умылась. Некоторые верили, хоть и брехня. Мне Клима никогда волчонком не казалась, а тогда – скорее щенком, которого не стали топить, а просто на улицу выбросили. Худенькая, между бровей морщинка – уже тогда! Пришла ко мне и спрашивает, любил ли ты, Зарька, батьку своего. Любил, понятное дело, хотя тот на войне помер, еще когда мне пяти не стукнуло. Я, говорит, тоже маму любила. Только они теперь землей стали и под воду ушли, а нам с тобой, Зарька, жить как-то надо. Согласился я, а она дальше гнет: вон, у вас крыша в хате прохудилась, а ты пока вырастешь, чтоб починить, хата целиком развалится. А у нас, говорит, дом добротный, но я печку топить не умею и зимой с голоду помру. Хочешь, Зарька, чтоб я померла? И глядит жалобно. Кто ж скажет, что да? Вот и я отвечаю, не хочу, мол. А раз не хочешь, говорит, давай моего папу женим на твоей маме. Будет у нас дом добротный и еда зимой. А мы друг другу – брат и сестра. Я согласился. Ну а потом сам не понял, как Клима все устроила. Но это хорошо у нее вышло, отец с матерью до сих пор ладно живут, детей уже пять штук нарожали.

- В Институте она другая была, – Геру тоже потянуло на воспоминания. – Мила, учтива. Если речь шла не о занятиях и благе Ордена, вечно дурочкой прикидывалась. И ей верили. А при своих вся изнутри загоралась и говорила, что возродит Принамкский край, что у нее великое предназначение, а у нас при ней – великое будущее. Знаешь, я думал, не сомневаюсь, а сейчас, когда все начинает сбываться, понял, что никогда по-настоящему не верил до конца. Или не представлял толком, какое оно, великое будущее. И что такое обда на самом деле... Обда ведь не может быть другом, только госпожой. Она столько раз говорила это открыто, что я привык и перестал понимать. А потом поплатился.

- Ты о вашей размолвке из-за горцев, после которой перестал называть Климу по имени?

- Я не нарочно, – проворчал Гера. – У меня язык не поворачивается.

Зарин снова поглядел на небо, задумчиво.

- Мне кажется, тебе нужно принимать ее такой, какая она есть. Я вижу, как с ней обходится Тенька. Хитрый он, хоть и балабол. Никогда не спорит, ты замечал? И дает советы, только если она спросит. Но держится с Климой на равных, не требуя того же взамен от нее. А если говорит о своем подданстве, то обращает это в шутку, но произносит с таким серьезным видом, что не подкопаешься.

- Я не могу, как Тенька, – Гера покосился на спутника. – Да и ты тоже.

- Я – другое дело, – вздохнул Зарин. – Прошло время, когда я бегал за Климой на цыпочках и заглядывал ей в рот. Теперь мы выросли. Я с ней, потому что верю делу, которому она служит. Но не забываю, что сама Клима на самом деле не так уж изменилась, как кажется. Я бы сказал, теперь она меньше врет и скрытничает, чем прежде. А ты видишь в ней либо верного товарища, либо холодную жестокую повелительницу, для которой нет ничего человеческого. Клима на самом деле где-то посередине. Она всегда любила, когда к ней относились с почтением, а у тебя это никогда по-настоящему не получалось. Но ты присягнул ей, значит, признал за ней право тобой управлять. Так и доверься. Клима умная девчонка с отличным чутьем, она всегда смекнет, у кого может получить лучшее из того, что ей нужно. И если ей понадобится совет, который правильно дашь только ты, она спросит его именно у тебя. Жаль только… – тут Зарин осекся и умолк.

- Что? – решительно переспросил Гера.

Зарин с усмешкой развел руками.

- Что я не тот человек, у которого она может получить самую лучшую на свете любовь.

Гера серьезно посмотрел ему в глаза.

- Это еще неизвестно. А если ты намекаешь на Теньку, то ошибаешься.

Зарин ничего не ответил, но Гере показалось, что спутник неуловимо повеселел.

- Так значит, обда внезапно захотела мира, – холодно протянул Артасий Сефинтопала.