- Там уже давно не мой дом.

- Ну как же! Клима, неужели ты перечеркнула все свое детство? Вспомни речку, мостки: третье бревно всегда гнилое, сколько его не меняй. А помнишь яблони у оврага? Мы забирались на самые крайние ветки и сидели над пропастью. А помнишь, как старшие ходили на кладбище, а из мелюзги вечно брали только тебя, надеясь напугать, а ты все равно не боялась?

- Ты вроде бы сказал, что уже не хочешь меня возвращать, – сухо проговорила Клима.

- Я всего лишь пытаюсь отыскать ту прежнюю девчонку в веснушках, с которой мы когда-то сговорились стать братом и сестрой.

- У меня были веснушки? Не помню.

- Были. И веснушки, и босые ноги в цыпках, а еще ты вечно нос задирала так, что любую другую девчонку поколотили бы, а на тебя почему-то рука не поднималась. Я же помню: кучу раз собирались, а как до дела доходило, словно забывали все и принимали тебя в игру. Потом ты водиться с нами перестала, только со мной иногда и со стариками на завалинке. А когда из Института приезжала, вовсе чужой сделалась, страшно слово сказать, но хочется... – Зарин осекся и молчал глухо, не размыкая губ, отдавшись этому занятию так же полно, как только что – быстрой горячей речи.

Клима остановилась. Они долго глядели друг на друга, замерев посреди пустой дороги под черным небом с еле заметным уже алым всполохом. Как две частички уютного мирка, давным-давно разбившегося вдребезги о время и расстояния.

- Ты сказал, мама дважды хотела уйти, – нарушила молчание Клима. – Мне известно только об одном, когда она ездила поступать в Институт.

- Про второй раз никто не знает толком, – Зарин отвернулся, тоже стараясь говорить буднично. – Отец обмолвился, что к твоей маме приезжал кто-то, но я тогда мало этим интересовался, не запомнил точно, в чем там штука была. Твоя мама могла уехать, но любила мужа и осталась, хотя поначалу горевала сильно. А потом ты родилась, не до горестей стало.

Они возобновили шаг.

- Пожалуй, мне и правда стоит наведаться домой, – пробормотала Клима.

- Одну не отпущу, с тобой отправлюсь.

- Непременно. Ты же теперь мой охранник.

- Так это было всерьез? – насторожился Зарин.

- А ты хотел бы меня охранять?

- Как этот... Хавес?

- Неужели тебе, моему названному брату, лестно сравнивать себя с каким-то Хавесом? – Клима усмехнулась. – Впрочем, пока что мне на земли Ордена не попасть. Многие уже хотят избавиться от меня. Оставайся со мной, Зарин, будь защитником, соратником, тем, на кого я смогу опереться. И я обещаю, мы ступим на родную землю, держась за руки. Ты нужен мне. Таких, как Хавес, много, а названный брат, который помнит про веснушки и мостки на реке, один.

...Когда Зарин клялся, и сияла зеленым его кровь, Клима думала, что сама ни за что не купилась бы на эту чепуху, хотя минутой ранее свято верила во все, что говорит. Какие мостки, какие веснушки? Идет война за власть, и обде нужна охрана. Удобно, когда верный охранник живет в соседней комнате, а не через несколько домов. Зарина высшие силы послали, не иначе.

Вот он улыбается, и горячие-горячие пальцы стискивают ее ладонь, бьется на шее жилка, соломенные волосы в густых сумерках кажутся почти черными. Крикнула под навесом дурная ворона, Зарин мимоходом обернулся, потом поднес к лицу еще чуть светящееся запястье, коснулся царапины губами.

“Интересно, доживет он до момента моей коронации или заберет своим телом какую-нибудь пущенную в меня стрелу?” – почти с безразличием размышляла Клима, глядя названному брату в глаза.

Почти.

В доме царила удивительная и непривычная тишина. Не струился с чердака дым сомнительного происхождения, не ворчала Ристинка, не топотал по второму этажу Гера, угрожая “этому беззаконному колдуну, который себя не бережет и сестру доводит” чередой физических упражнений на свежем воздухе. Ни пылинки на половиках, печь застелена здоровенной периной, кругом витает аромат тушеной зайчатины. Дверь в кладовку чуть приоткрыта, подрагивает на легком сквозняке, но даже петли не скрипят, словно тоже не желая нарушать столь редкий для этого места миг затишья.

А у рукомойника сидели Даша с Лернэ и в четыре руки вытирали перемытую посуду. Чистые миски чуть позвякивали, соприкасаясь друг с другом в высокой стопке, но тишине это не мешало, напротив, придавало ей какую-то особую величественную глубину.

- Здесь случилось моровое поветрие? – осведомилась Клима, пока они с Зарином разувались у порога.

- Что ты! – ахнула Лернэ, испуганно прижав к груди тряпку. – Все живы-здоровы, не накликай! Тенька на чердаке, звукоизоляцию испытывает.

- Судя по всему, успешно, – отметила Клима. Прислушалась, но не уловила ничего, кроме все той же умиротворенной тишины. – Давно бы так.

- А вот мне уж непривычно даже, – вздохнула Лернэ. – Прежде он хоть шумел там. Шумит – значит, в порядке все, да не одна-одинешенька я дома. Сейчас-то повеселей, чем прежде, много гостей, вон, кладовку разобрали, на печи постелили Зарину, только крюк все шатается, того и гляди упадет, упасите высшие силы. А Даша мне помогать вызвалась, она у себя дома тоже за хозяюшку и...

- Так где остальные? – перебила Клима.

- Гера на стройке еще, – Лернэ охотно вернулась к прежней теме. – Ристя обиделась и наверх ушла, когда ей Даша на Холмы переехать предложила.

У Дарьянэ покраснели кончики ушей.

- А где Юрген? – повернулась к ней Клима. Ничего удивительного не было ни в попытке вербовки, ни в Ристинкином отказе.

- Он с утра хотел с тобой говорить, – Даша безуспешно попыталась скрыть острые алые уши под курчавыми волосами. – Но понял, что ты до вечера не явишься, и полетел на границу, утверждать новый договор и брать твою долю золота. Вернется завтра вечером.

- Я тоже не прочь “говорить” с Юргеном, пусть он имеет это в виду, – сообщила Клима и отправилась наверх, махнув Зарину, чтобы не отставал.

“Хозяюшки” снова остались наедине с тишиной, ароматом зайчатины и мокрой посудой.

- Тенька ведь не твой родной брат, – осторожно начала разговор Дарьянэ. Она уже поняла, что милое создание по имени Лернэ настолько наивно и доверчиво, что лучше держать его подальше от всяческих интриг. Клима, судя по всему, так и делает.

- Не родной, – согласилась Лернэ, аккуратно собирая капельки воды с ободка тарелки. – Тенькин отец приходится двоюродным братом свекра названой сестры племянника моей бабушки.

Даша честно попыталась воспроизвести в голове затейливую цепочку людского родства, но потом признала сию миссию невыполнимой даже для агента тайной канцелярии.

- Почему у тебя сильфийское имя? – этот вопрос показался самым безобидным. – Ведь ты человек.

- Мой дедушка был сильф, – улыбнулась Лернэ. – Мамочка увидела, что глаза у меня синие, как небо, и назвала по-сильфийски.

- Так ты прежде жила на Холмах?

- Нет, я родилась здесь. А вот моя бабушка жила в северной части Западных гор, и там втайне ото всех полюбила сильфа. Он тоже полюбил ее, но ненадолго, и улетел, а потом родился мой отец.

Лернэ говорила с одинаковой нежностью и о бабушке, и об отце, и о неведомом сильфе. Даша подумала, что никогда не поймет людей. По крайней мере, некоторых.

- Отец вырос, поехал воевать на границу, – продолжала Лернэ своим ласковым звенящим голоском. – В пути он останавливался здесь, у родителей Теньки, своих дальних родственников, и пережидал холодную зиму. Мне рассказывали, что наши с Тенькой отцы даже вдвоем ходили на медведя. Правда, медведь их испугался, и так спрятался, что они его не нашли.

- А кто такой медведь? Ваша лесная зверушка?

- Ну да, – мечтательно кивнула Лернэ. – Вон его шкура справа от печи лежит. Это четверть. А зубищи с мой кулак, из них много полезного вырезать можно.

Даша оценила мохнатый бурый половик солидных размеров и уважительно качнула головой. Но потом нахмурилась:

- Постой, ты ведь говорила, что медведя они не нашли?

- Так это Тенечка уже. Ему было семнадцать лет, и он отправился в лес, на капище, эксперимент ставить. А на полпути с медведем столкнулся. Он рассказывал, так перепугался, что до сих пор не может понять, какое колдовство сотворил. У медведя зубы расплавились, да и вообще все кости. А мясо и шкура остались. Вся деревня на это диво ходила смотреть.