Вечером Тьелкормо пришел в Климину комнату и застал обду сидящей у окна и меланхолично взирающей на разруху во внутреннем дворе. Как и боялся Артаресто, магнолии не уцелели.

Из окна напротив было хорошо видно и слышно, как Майтимо уговаривает Макалаурэ надеть кольчугу и штаны с броней вместо любимой мантии, а еще наручи с сильмариллами. Как это, зачем? Пригодятся! И вовсе не тяжелые, и лоб не обожгут – нечего пот на лице запястьем вытирать! И на кой, во имя всех Валар, в бою нужна лютня? Лучше бы шлем взял! И Финдекано, которому арфа в похожей ситуации все-таки пригодилась, это не аргумент! Да, в будку с лютней можно, а в бой нельзя. И нечего пререкаться со старшим братом, а то еще и полный доспех заставит надеть. Как это “за что?” Чтобы на лютню сил не осталось!

- Сумасшедший день, – сказал Тьелкормо, садясь рядом.

- Вовсе нет, – хмыкнула Клима. – Дома у меня еще веселее. Здесь я отдыхаю просто.

- Нелегко тебе живется.

- Привыкла. Я ведь обда, я должна быть несгибаемой, должна все за всех решать, потому что меня окружают одни, как ты тогда выразился, идеалисты. Тьелко, ты себе не представляешь, как прекрасно, когда правитель не ты!

- Не представляю, – вздохнул Тьелкормо.

- Может, и к лучшему. Зато у тебя есть время носить бирюльки и навещать меня по ночам.

- Этим и живем, – фыркнул эльф.

- Обними меня, Тьелко. И не будем в эту ночь говорить о делах, – Клима произносила эти слова с величайшей бережностью, словно перекатывая по бархату хрупкие хрустальные бусины. Лишь в далеком иномирском городе она могла позволить себе хоть на одну ночь забыть про дела.

Три дня, тринадцать часов и тридцать три минуты спустя.

Распугивая и по мере возможностей уничтожая все встречные отряды орков, грозное войско добралось до стен Тол-ин-Гаурхот, расположившись лагерем на некотором расстоянии. Ждали появления “технической” поддержки. Та, естественно, запаздывала, ввиду очередных “интересненьких” причин.

- Тенька! – ругалась Клима. – Я же тебе десять раз на карте нарисовала, куда нужно переместить этот ваш регулятор! Почему у тебя вечно все идет наперекосяк?!

- Это естественная погрешность в ходе любого эксперимента, – вяло оправдывался колдун из недр палантира. – Я ничего не могу с ней поделать. Погрешность – единственное проявление естественных свойств, которое не поддается ни одному из типов искажений. Хотя наш регулятор...

- Где он, ваш регулятор? Почему я не вижу его перед собой?

- Нам всего три километра осталось, – Тенька старался говорить виновато, но выходило больше рассеяно. – Сейчас Курво под правые колеса рельс проложит...

- Какой еще рельс? – схватился за голову Майтимо, тоже слушавший разговор.

- Палка, по которой колесо едет. Они такие интересненькие получились, потому что надо было распределить вес по тяге, обычные колеса не годились, и тогда я вспомнил рассказы жены о поездах...

- Я его когда-нибудь четвертую, – устало пообещала Клима лорду Химринга и снова обратилась к палантиру: – Чтобы самое большее через час вы были здесь. Вместе с регулятором, рельсами и прочим оборудованием. И чтобы все работало!

- Будем, – пообещал Тенька. – Раз ты сказала – точно будем!

И правда, вскоре в задних рядах войск началось изумленное движение, а затем показалась всеми ожидаемая троица: Тенька, Куруфинвэ и регулятор.

Это была явно новая, сильно усовершенствованная модель: арматурный каркас загибался в некое подобие раковины, из которой торчало огромное дуло с оптическим прицелом. Внизу к “раковине” были приделаны двенадцать маленьких колес, шесть с каждой стороны. По ровной земле конструкция могла ехать сама, но при малейших кочках и канавах приходилось подкладывать длинные прямые рельсы, коих у изобретателей имелось целых четыре штуки. Регулятор не требовалось толкать: Тенька прикладывал к специальному ответвлению в арматуре скрученный из толстой проволоки дрын с шариком на конце. Соединение пускало зрелищные искры, и регулятор, скрипя всеми сочленениями, ехал вперед по рельсам.

Так и двинулись на штурм крепости: впереди поскрипывающий регулятор, словно ведомый Тенькой на поводке, нервно суетящийся вокруг Куруфинвэ с рельсами, а позади – прочее воинство, пешее, конное и знаменосное. Эльфы, особенно непривычные к веяниям прогресса жители Нарготронда, Гондолина и дремучих лесов, посматривали на чудо просвещенной мысли с явной опаской, некоторые даже потихоньку бормотали молитвы. Финдекано был вынужден проехаться по рядам и произнести пару-тройку речей в поддержку колдовства. Боевой дух удалось спасти.

У рва пришлось остановиться. На стену крепости поднялся высокий витязь в сочащихся тьмой доспехах. На нем не было шлема, и черные волосы полоскались по ветру как придаток плаща.

- Это Саурон, – пояснил для Климы Майтимо.

- У него Берен, я чувствую, – прошептала стоящая там же Лютиэн.

Саурон заговорил. Его голос разносился над округой гибельным эхом.

- Жалкие эльфы пытаются собрать остатки сил, чтобы бесславно сгинуть. Вы разобщены и умираете поодиночке. Вам никогда не одержать победу над великой Тьмой!

Речь лилась, презрительная, убедительная, заставляющая покориться. Над войском повисла тишина, и в ней раздался неунывающий Тенькин шепот:

- Можно я по нему из регулятора шмальну?..

Но тут вперед вышла Клима.

- Великое эльфийское воинство едино! Оно сокрушит Тьму и прогонит ее исчадия прочь! Здесь и сейчас в вечном зените славы мы возьмем эту крепость, а потом все прочие, занятые злом!..

Саурон подавился речью, но быстро опомнился и исхитрился перебить Климу, продолжив гнуть свое. Обда позиций не сдавала, и началось идеологическое противостояние, впоследствии прозванное Тенькой: “Кто кому больше гадостей накаркает”. Оба противника знали свою силу и были искушены в ораторском искусстве. Клима не обладала таким огромным жизненным опытом, как Саурон, но ее речи, благодаря таланту и поддержке высших сил, интуитивно выходили точнее и ярче. Под конец повелитель Тол-ин-Гаурхот незаметно для окружающих, но вполне ясно для себя и Климы начал сдавать позиции и выкинул из рукава припрятанный до поры козырь:

- Что толку в речах? Они пусты и глумливы. Но кто посмеет сравниться со мною в песнях? Один эльф из гнилого народа нолдор попытался намедни спеть со мною, и был брошен подыхать в волчью яму!..

- Это он об Инголдо, – догадался Артаресто, сжимая кулаки.

- И Берен с ним был, – Лютиэн исступленно прижала ладони к сердцу.

- “Брошен подыхать” и “подох” – разные вещи, – хладнокровно заметила Клима. – Значит, Инголдо еще жив.

- Ишь, стелет, – прошипел Майтимо с презрением и яростью. – На песенный поединок вызывает, время тянет.

- На какой поединок? – не понял Тенька.

- Известно, какой...

- ...Эльфы слабы, – вещал Саурон. – Никто не сумеет меня перепеть...

- Я сумею! – разнесся над притихшим войском звонкий твердый голос.

От пестрого монолита толпы отделилась синяя фигурка и быстрым шагом достигла края рва, замерев на высокой насыпи, у самой пропасти.

- Стой, куда?!! – слаженно выкрикнули Майтимо, Тенька и Куруфинвэ с Карнистиром. Но время было упущено, никто не успел удержать вызвавшегося.

Перед Тол-ин-Гаурхот, в отдалении от основных сил, один на один со смертью стоял Макалаурэ. Он так и не снял извечную мантию, хотя стараниями Майтимо на нее была надета длинная мифриловая кольчуга, подпоясанная чем-то подозрительно напоминающим обрывок конской уздечки. На запястьях менестреля сверкали сильмарилловые наручи, голову венчал остроконечный шлем. Из оружия у Макалаурэ имелась только лютня, с которой он сейчас деловито стягивал чехол.

- Что вы на него напялили?! – вытаращил глаза Тьелкормо, не успевший раньше толком рассмотреть облачение старшего брата. – Последний раз Кано так выглядел, когда еще в детстве мы с Курво и Морьо нарядили его Мелькором во время игры во взятие Утумно.

- Я самолично перед отъездом запихнул его в нормальные доспехи! – Майтимо стиснул кулаки. – Выехали, смотрю – он в мантии! Пришлось одевать в то, что под рукой было. Хорошо, я наручи догадался захватить. А лютню он вообще всю дорогу прятал. От меня!