«Только скорей бы… Не мучили», — мелькнула мысль.

— Бей! — кричали голоса.

Чернорабочий, схвативший Аню, держал себя как победитель, и оттого, что его жертва не оказывала никакой попытки к сопротивлению, в нем еще больше разгорался кровавый инстинкт хищного зверя.

— Стой, ребята, — закричал он, — моя! Зачем сразу бить? Помучим прежде…

— В реку ее. Потопить!

— В реку, так в реку! Тащи, ребята! — согласился рабочий.

Аню схватили за руки и потащили. Ее черная розетка упала в снег, и ее затоптала толпа; волосы рассыпались по плечам. Морозный ветер бил ей в лицо, играл ее волосами, но Аня не чувствовала холода. Она как бы умерла наполовину. Эти люди, которые с криками влекли ее, казались ей призраками. У нее не было даже ненависти к ним.

Аню протащили мимо храма Христа Спасителя, и толпа, грозно звеня враждебными криками, спустилась на лед.

— Руби прорубь! — кричал кто-то.

Раздались удары топора о лед.

И вдруг вся эта толпа сразу онемела и притихла, раздалась на две стороны, и в проходе появился изможденный человек в полотняном рубище, похожем на рубашку, босой и простоволосый, с деревянным посохом, сделанном в виде креста. Взгляд его глубоко впавших глаз остановился на Ане.

— Что делаете, православные? — спросил он глухим голосом.

Толпа замялась.

— Да вот жидовку поймали… Анархистку, — раздались нерешительные голоса.

— С бомбой которая! — крикнул голос посмелее.

Чернорабочий, схвативший Аню, бросил лом и стоял без шапки.

— Ну?

В глухом голосе старика прозвенела строгость.

— Прикончить хотели… Потопить, — потупившись, ответил чернорабочий.

— Кто дал вам право это на земле? — строго заговорил старик. — Господь пошлет с неба огонь, и этот огонь пожрет нечестивых… А вы кто? Мразь, пепел перед лицом Господа!

— Максим Максимыч! Максим Максимыч! — раздались в толпе робкие голоса.

Аня узнала его. Тогда, в храме «Чистого Разума», появление сумасшедшего капитана подняло в ней недоброе предчувствие, а теперь радость охватила ее и сразу вернула ей жизнь, вернула сознание.

— Максим Максимович! — вскрикнула она, вырвалась из державших ее рук и бросилась к старику.

Она схватила его за руку, в которой он держал крест, дрожащая, еще не верящая спасению, но уже чувствующая его.

Сумасшедший взял ее за руку.

— Она чище вас! — крикнул он, обводя взглядом толпу, которая не смела протестовать. — Кто из вас смеет бросить в нее камень?

Толпа молчала. Зверских лиц уже не было. Многие поснимали шапки.

Властным движением, перед которым вновь расступилась толпа, он повлек Аню к почти готовой уже проруби, заставил встать на колени и, зачерпнув горстью ледяной воды, он плеснул ею на голову Ани, проговорив:

— Крещу тебя для будущей жизни!

На улицах Москвы еще бушевал погром, с которым тщетно боролись вызванные и превосходно дисциплинированные солдаты, старавшиеся избегать большого числа жертв, а по набережной, по направлению к Кремлю, двигалась процессия, похожая на религиозную.

Впереди шел Максим Максимович и вел за руку Аню, в распущенных волосах которой сверкали и звенели льдинки, а за ними, без шапок, шла толпа.

Это были те самые люди, которые хотели убить и чуть не убили Аню.

Максим Максимович жил в монастыре, в маленькой келье, похожей на тюремную камеру. В ней не было никакой мебели, кроме аналоя и деревянного некрашеного гроба, служившего постелью для нового проповедника.

Монахи дорожили им. С появлением «блаженного Максима» довольно плохие дела монастыря быстро поправились. От поклонников и просто любопытных не было отбоя, в особенности после того, как Максим Максимович стал «прорицать».

Предсказателей вообще расплодилось много. Люди, изверившиеся в хорошем близком будущем, дрожащие за свою судьбу, старались приподнять туманную завесу и хоть немного заглянуть вперед.

Каждому хотелось узнать: стоит ли ждать, стоит ли жить?

Но все эти «профессора будущего», эксплуатирующие публику, были ничто перед Максимом Максимовичем, являвшимся в образе бессребреника и подвижника.

Толпа проводила его и Аню до монастырских ворот и послушно остановилась, когда он махнул своим посохом.

Максим Максимович провел Аню в келью и указал ей на крышку гроба.

— Садись, дочь моя.

Он не узнал ее.

Аня села. Ей было холодно, ее начинала бить лихорадка, но она не имела силы не повиноваться теперь этому ненормальному человеку, который действовал на нее гипнотически силой своей больной воли.

Лед начал таять в ее волосах. Дрожащими руками она выбирала из них тающие льдинки и бросала их на пол. Они разбивались со слабым звоном.

Максим Максимович стоял перед ней, опираясь на свой посох.

— Я нашел тебя. Ты пойдешь отсюда и будешь проповедовать, потому что на тебе благодать. Слышишь ли ты меня?

— Слышу, — прошептала Аня.

— Имеют уши, и не слышат! Глаза — и не видят! — продолжал безумный. — Я открою тебе тайну. Мир погибает, но ты можешь его спасти. Ты дрожишь? Дрожи… это на тебя снисходит еще благодать…

— Максим Максимович, вы не узнаете меня? — попробовала перебить его Аня, но он сделал нетерпеливый жест рукой.

— Се человек, — указал он на себя. — Нет Максимов Максимовичей!

Он поставил в угол свой крестообразный посох, сел перед Аней на корточки и устремил в ее глаза свой блестящий, странный взгляд.

— Слушай тайну… Человечество должно проникнуть всех. Не нужно имен. Все люди… Когда поймут это, настанет царство Божие… Я сходил на землю и говорил людям. Но они не поверили мне и оставили имена. И придумали много новых имен… Много. От этого стало еще хуже, еще больше грехов и страданий. Каждый день родит новое имя, с каждым новым именем все меньше и меньше человечества. Я говорил это людям, и они… распяли меня…

Он закрыл лицо руками и задрожал от беззвучных рыданий.

Ане временами казалось, что она понимает его, но временами же на нее находило настоящее забытье, в котором она видела ясно только горящие глаза Максима Максимовича и его шевелящиеся губы.

Сумасшедший внезапно открыл лицо.

— Настанет день, — и он даст новое страшное имя, которого не было еще на свете! И мир содрогнется, потому что тогда умрет человечество! Земной шар разорвется пополам и подземный огонь вырвется наружу… И с неба тоже сойдет огонь. В огне погибнет все… Я устал говорить это людям, я ухожу… Возьми крест мой и гряди по мне.

Он схватил свой посох и с силой поднял Аню за руку, заставив ее взять этот посох.

— Да не будет имен, да будут люди! Иди!

Он указал ей рукой на дверь.

Аня полуоткрыла ее, держа в руке посох Максима Максимовича, и еще раз взглянула на своего спасителя.

Он стоял с повелительно вытянутой рукой и устремленным на нее взглядом.

Аня перешагнула через порог и закрыла за собой дверь.

На крыльце ее окружили монахи.

— Посошок свой отдали, — умиленно заметил ей пожилой послушник в замасленной скуфейке. — Взыскал блаженный…

— Вы им не сродственницей ли приходитесь? — с любопытством осведомился монах в черной камилавке и с седой бородой.

Аня хотела было отдать им посох Максима Максимовича, но раздумала: пусть он останется ей на память о ее спасении.

— Вы бы, сударыня, зашли в трапезную, пообогрелись да покушали, — продолжал монах, осведомлявшийся, не родственница ли она Максиму Максимовичу, — а потом отец-настоятель вам экипаж дадут, домой вас доставить. А то как бы опять чего не случилось.

— А это… кончилось? — спросила Аня с дрожью в голосе.

— Погром-то? Как будто тихо стало… Не стреляют… Наказание Господне. Истинно последние времена приходят из-за анархистов этих самых; мы их «антихристами» зовем по-нашему, по-монастырскому… Капищ понастроили. Истинно, грех великий!

Словоохотливый монах оказался, однако, любезным хозяином. В трапезной Аня кое-как привела в порядок свою голову, ей достали даже платок и в монастырской карете отправили домой.