Человечек, побывавший в Карлосии, оказался простым смекалистым москвичом, сохранившим в себе дух конца XIX столетия. И жил он в деревянном домике с мезонином, похожем на голубятню, чудом сохранившемся в одном из переулков Якиманки. Звали его — Степан Петрович Курицын.

Приятели приехали к Курицыну, когда он только что вернулся с патриаршей службы из Кремля и пил чай с просфорами.

И самовар, и сам Курицын, и его толстая жена, все это напоминало о былом, сытом, купеческом московском обиходе.

Пронский поздоровался и познакомил с хозяевами Александра Васильевича.

— В какой партии теперь, Степан Петрович? — спросил хозяина Пронский.

— В какой? Известно… мы монархисты, — ответил тот.

— А как же в социал-демократы попали?

— Коммерция. Для видимости, все равно, как в гильдию. В Карлосию-то не пустили бы. А теперь, как нам надобности нет, то мы по-старому.

Александр Васильевич с любопытством смотрел на этот новый тип оборотистого дельца, но этот «новый тип» был ему давно знаком.

— Умилительно сегодня патриарх служил, — вздохнул Курицын, с треском отгрызая кусочек сахара. — Сахар-то ноне сорок копеек, а в Карлосии фунт одну минуту стоит, — заметил он. — Анафему сегодня отступникам возглашали.

— Ведь и вы, Степан Петрович, отступник, — ехидно заметил Пронский.

— Что это вы?.. Господь с вами! — воскликнула жена.

— Мы по коммерции поступали, — невозмутимо ответил Курицын.

В деньгах он решительно отказал.

— Не могу-с. Времена не такие… Попробуй-ка вексель ныне учесть? Когда-то вон за тринадцать процентов в тюрьму сажали, а теперь государственный банк восемнадцать сам берет. Какие у меня деньги?

— Так не дадите, Степан Петрович? — спросил Пронский.

— Нет-с. Нет денег! В Карлосию поезжайте, хе-хе-хе! Там заработаете.

— А вы знаете, кто он? — неожиданно спросил Пронский, указывая на Александра Васильевича.

— Нам это все равно-с.

— Анархист.

Степан Петрович поставил блюдечко. Он был смущен и не хотел показывать этого.

— Так, ведь, не экспроприатор же? — заметил он не без робости.

— Александр Степанович, он шутит, — перебил его Александр Васильевич, путая имя.

— Уверяю вас, — стоял на своем Пронский.

— Меня зовут Степан Петрович… Так вы, значит, не анархист? — Он пытливо посмотрел на Цветкова, видимо, не веря его словам. — А сегодня я в Кремле слышал, что появился корабль воздушный анархистов, с крыльями. И как бросят с него бомбу — от целой улицы с переулками мокро становится.

— Страсти какие! — вздохнула жена. — Последние времена настали.

— Как же, это нам давно известно, — продолжал шутить Пронский, — он сам с этого корабля.

— Да будет вам, Сергей Петрович! — рассердился, наконец, Александр Васильевич.

Но, вследствие каких-то неизвестных Александру Васильевичу соображений, Курицын в конце концов дал ему двести рабочих часов под вексель в тысячу двести рублей, нажив, таким образом, пятьдесят процентов.

— Испугался анархистов, — смеялся на обратном пути Пронский. — Как теперь это действует! Все терроризовано! Полиция и жандармы бегут в отставку. Ждут нового закона, карающего трехлетним заключением в тюрьме всякого чиновника, подавшего просьбу об отставке. Иначе некому будет служить. А теперь вон корабль какой-то выдумали.

— Это не выдумали, это правда, — ответил ему Александр Васильевич.

— Правда?

— Такая же, как у меня в бумажнике лежит чек в контору Юнкера на двести рабочих часов.

— В таком случае, дело серьезно, — заметил Пронский.

В тот же день весьма многие видели пролетевшую над Москвой очень высоко гигантскую птицу. Она сделала круг и скрылась на горизонте. А через несколько часов стало известно, что это была вовсе не птица, а управляемый воздушный корабль анархистов.

В Кремле и около всех присутственных мест были поставлены электрические мортиры для стрельбы по новому чудовищу. Город волновался. Многие начали уезжать из Москвы.

Отъезд Александра Васильевича в деревню замедлился. Он не мог уехать, оставив Аню одну. Правда, она поправилась довольно скоро, но была еще слаба, а теперь настало такое время, когда Александр Васильевич должен был особенно за нее бояться. Воздушный корабль анархистов «Анархия» держал в осаде всю центральную часть европейской России. Говорили про ужасные истребления, которые совершал этот корабль. Бомбы падали с неба на все казенные здания и разрушали их до основания.

В Москве с «Анархии» была брошена бомба в здание военно-окружного суда, но разрушительный снаряд по ошибке попал в соседний частный дом и разрушил его до основания вместе с обитателями. В Москве и везде царила паника, как в осажденном городе. Люди ходили по улицам, то и дело поднимая головы кверху, наталкивались друг на друга, и каждая черная точка на небе повергала их в ужас.

Иногда такой точкой оказывалась простая ворона.

Вагоны метрополитена и трамваев перестали циркулировать, появились, Бог весть откуда, прежние допотопные извозчичьи пролетки, «ваньки», бравшие за конец не менее трех рублей.

— Потому «антихристова птица» появилась, — выставляли они непоколебимый аргумент.

Вся Москва была взрыта. Городская управа сооружала на каждой улице блиндажи, в которых могла бы спасаться публика, домовладельцы сооружали блиндажи на своих дворах, повсюду была проведена электрическая сигнализация, извещавшая моментально всю Москву о появлении страшного чудовища.

В городских блиндажах устраивались ресторанчики и магазины, за которые предприниматели платили бешеные деньги.

Полицейские участки также перебрались в блиндажи. Поспешно строили подземные помещения для тюрем, казарм и судебных учреждений, а также для банков.

Паника царила страшная.

Газеты были полны подробностями о покушениях, произведенных с «Анархии», и описаниями неизвестного воздушного корабля, изобретателем которого называли анархиста Дикгофа.

Бред Ани оказался правдой, но она иначе смотрела теперь на эту «пропаганду действием», которая велась с «Анархии».

— Это ужасно, правда, — говорила она Александру Васильевичу во время горячих с ним споров, — но это так же необходимо, как операция при известных болезнях. Организм заражен, нужно оперировать зараженную часть.

— Так говорит Дикгоф, — иронически добавлял Александр Васильевич.

Аня сердилась, но не могла опровергнуть, что Дикгоф и на нее, как на всю коммуну, имеет огромное влияние.

Правительство вступило в открытую борьбу с анархистами. Введены были снова давно забытые военно-полевые суды, начались аресты. Брали за одну принадлежность к партии. Анархистам пришлось скрываться, и Аня принуждена была переменить имя. По паспорту, который достал ей Александр Васильевич, она называлась московской мещанкой Елизаветой Васильевной Прибыловой.

Она оставалась жить в квартире Александра Васильевича; на этом настоял он сам. Во-первых, она не настолько еще окрепла, чтобы приниматься за работу в редакции, да и газета, в которой она служила, была закрыта, а во-вторых, в квартире Александра Васильевича ей было безопаснее. Его знали как человека внепартийного. Несмотря на тревожное время, на то, что по вечерам опасно было выходить на неосвещенную улицу, в маленькой квартирке Цветкова было тепло и уютно. Аня хозяйничала, хотя сама посмеивалась над ролью буржуазной хозяйки, но само ее присутствие успокаивающе действовало на Александра Васильевича.

Однажды вечером они вдвоем мирно пили чай, как в передней раздался звонок.

— Кто бы это мог быть? — удивился Александр Васильевич, но встал и пошел отворять.

Едва он открыл дверь, как в переднюю ворвалась плотная фигура в черном меховом пальто.

— Саша, ты? — проговорила фигура. — Не ожидал? — И заключила его в объятия.

— Дядя!

— Он самый. Не ожидал? И я не ожидал. Удивляешься? Сбежал, братец… теперь нелегальный… политический… Три года тюрьмы за отказ от службы, да года четыре за бегство…