Стена треснула, посыпались камни; в черное зияющее отверстие в несколько аршин, образовавшееся в ней, хлынули обезумевшие люди.
Выход был дан.
Взрыв оглушил Александра Васильевича, продолжавшего сидеть на тротуаре. Мимо него проносили убитых и раненых, клали их на снег и потом уже разбирали по каретам скорой медицинской помощи.
Наконец, Александр Васильевич поднялся. Он был весь разбит, с трудом сделал он несколько шагов по тротуару, запруженному людьми, и остановился, пораженный, перед лежащей без чувств на снегу девушкой.
Аня!
Он упал на колени и склонился над нею; она слабо дышала.
А из окон опустевшего здания выбивались клубы дыма: в нем разгорался пожар.
К утру от храма «Чистого Разума» остались одни почерневшие развалины.
X
Бред или правда?
Александр Васильевич привез Аню к себе, вызвал по телефону врачей. Перед тяжелым положением любимой девушки он забыл собственное недомогание.
К счастью, доктора не нашли у нее серьезных повреждений; толпа только смяла ее, но тем не менее ей был предписан полный покой.
— Необходимо отсутствие всякого шума, даже громкого разговора, — сказал профессор, осматривавший больную. — Все зависит от того, насколько ее нервы выдержали это потрясение. При крепком нервном организме она оправится через несколько дней, при худших же условиях…
— Говорите откровенно, — перебил его Александр Васильевич.
Профессор посмотрел на него.
— При худших же условиях, — продолжал он, — возможна нервная горячка.
Аню привели в чувство.
— Она зовет вас, — сказала Александру Васильевичу вышедшая из комнаты больной, недавно приехавшая сиделка.
Александр Васильевич осторожно вошел в свою маленькую гостиную, превращенную теперь в комнату Ани.
Шторы были опущены, сдвинутая в один угол мебель придавала всей комнате странный, опустошенный вид; пахло эфиром, на столе лежали и стояли пузырьки. На подушках кровати он увидел голову Ани с бледным лицом и разметавшимися волосами. Она лежала, как в сиянии, и показалась ему слабой, маленькой и беззащитной, как больной ребенок.
Он почувствовал острую жалость.
Аня лежала с закрытыми глазами; из-под опущенных ресниц медленно скатывались слезы. Она не подняла их, когда он вошел, но почувствовала, что он здесь, и тихо прошептала:
— Александр…
Он подошел к ней, боясь, что разрыдается сам, пересиливая в себе охватившую его жалость.
— Ты спас меня… да? — продолжала она. — Там все кончилось… Какой ужас.
Ее грудь заволновалась.
— Не беспокойте себя… вам это вредно, — прошептала стоявшая у изголовья сиделка.
— Ничего… Скажи мне, много погибло?
Она тихо высвободила руку из-под одеяла. Он понял, что она ищет его руки и осторожно коснулся ее холодных, влажных пальцев.
— Какой ужас, какой ужас, — опять проговорила она.
— Аня, не волнуйся, — заговорил он. — Поверь, все будет хорошо. И никто не погиб. Забудь. Засни, дорогая…
Она опять начала забываться.
Он присел на стул у кровати, боясь высвободить свою руку из ее тонких пальцев, чтобы не потревожить больную. Так прошло несколько минут.
«Она выздоровеет… Она непременно выздоровеет, — почти молитвенно думал Александр Васильевич. — Это будет счастье. Господи, какое это будет счастье!»
Аня вздрогнула и открыла глаза.
— Дикгоф, — проговорила она. — Дикгоф! Остановите корабль.
— Что ты? — испуганно спросил Александр Васильевич.
— Бредит! — делая ему знак, прошептала сиделка.
Аня сжала руку Александра Васильевича и смотрела на него широко раскрытыми глазами, но он видел в них только выражение ужаса. Она не узнавала его.
— Остановите же корабль! Я не хочу! — вскрикнула Аня. — Кровь! Кровь!
— Аня! Очнись, успокойся. Здесь я… Нет никакого корабля, — пересиливая спазму в горле, проговорил Александр Васильевич.
— Корабль… воздушный… Наш корабль… Вот он. Ах! Будет взрыв… Остановите!
Она конвульсивно поднялась на постели, простирая вперед обнаженные руки.
— Я не хочу! Я свободна! Я не хочу с вами! — закричала она. — Корабль «Анархия»… Остановите!
Она упала бы с постели, если бы Александр Васильевич и сиделка не удержали ее. Она еще билась, но уже изнемогая и, наконец, затихла, когда ей на голову положили лед.
Молитвенное настроение пропало; Александр Васильевич испытывал теперь только страх, страх за Аню и какое- то особенное тревожное чувство к ее словам.
«Она бредит, — стояла в нем неотвязная мысль. — Но в этом бреду какая-то правда. Она чувствуется. Корабль „Анархия?“ Неужели анархисты придумали какое-нибудь новое страшное средство для своей „пропаганды действием“, о котором знает Аня?»
И он с тревогой смотрел на успокоившуюся больную, а его воображение рисовало ему таинственный воздушный корабль анархистов летящим над Москвой и сеющим смерть и разрушение, как сказочный дракон, испепеляющий огнем все живое.
Управляемые аэропланы достигли уже в это время широкого применения, особенно в военном деле, а там, где прогресс техники постоянно призывался на помощь разрушителями существующего строя, там могли оказаться новые неизвестные гении, новые изобретатели, подарившие человечеству новое страшное творение их ума, которое должно было бы служить только для человеческого счастья.
«И она сама ужаснулась этого, — думал Александр Васильевич, всматриваясь в успокоившееся лицо уснувшей Ани, — ужаснулась под влиянием только что испытанной ужасной катастрофы. Но ведь это к лучшему!» — мелькнула в нем радостная мысль. Мелькнула и померкла перед ожиданием грядущих неведомых несчастий.
«Бред или правда?» — опять подумал он.
На другой день Аня чувствовала себя лучше, но была еще очень слаба. Опасность горячки миновала.
— Нервы у больной оказались крепкими, — сказал Александру Васильевичу профессор. — Это большая редкость в наш нервный век.
Он уехал, предписав Ане полное спокойствие.
Но Аня в тот же день заставила Александра Васильевича прочесть себе газету. Во всех изданиях были помещены подробные описания катастрофы на Арбате, снимки со сгоревшего здания, с трупов жертв и фотографии некоторых из уцелевших.
Подробности несчастья выплывали перед нею в памяти по мере того, как он читал.
— Как только я увидела Максима Максимовича, — сказала Аня, — я испугалась. Я поняла, что должно случиться что-то страшное. И оно случилось. Но как он ушел из больницы?
— Здесь об этом говорится: его освободила толпа черни, и не только его, но и всех больных выпустили.
Он не сказал, что в «Просветлении» Максима Максимовича описывали, как святого.
— Он жив? — тихо спросила Аня.
— Еще неизвестно. Пока его не разыскали. Погиб тот, кто, пожертвовав собой, спас большинство жизней.
— Это наш, — промолвила Аня. — В организации, вероятно, уже знают его имя. А нас считают человеконенавистниками!
Он хотел спросить ее по поводу ее вчерашнего бреда, но побоялся сделать сейчас этот вопрос и промолчал.
Аня заволновалась.
— Ведь я была не одна, — заговорила она. — Мы были втроем. Мои знакомые… живы ли они? Александр, справься об этом для меня, — прибавила она умоляюще.
— Зачем ты меня об этом просишь? — ответил он с легким укором. — Конечно, я сделаю все.
Она благодарно улыбнулась.
— Съезди в нашу коммуну… Это на Покровке. Я скажу тебе пароль. Там есть часовой магазин Светочева. Взойди туда и скажи потихоньку хозяину или приказчику: «Дик- гоф». Тебя проводят в квартиру. Справься там от моего имени о Горянской, Будкевич и Цорне. Он тоже там был. Скажи, что я жива.
Он наклонил голову, чтобы скрыть свое волнение. Слово «Дикгоф» напомнило ему вчерашнее.
«Бред или правда?» — опять подумал он.
XI
Три веры
Учение анархизма распространилось к этому времени, главным образом, в государствах менее развитых в правовом отношении. И если во Франции, Германии и Англии оставались умственные очаги этого учения, то последователей его насчитывали более всего в Турции, Персии и России.
