Ильич ответил насмешливо и кратко: «Революции не нужны историки».

Об этом рассказал мне несколько лет спустя Коба. Он не знал, откуда эта фраза, но я был в курсе. Я много читал в юности о Французской революции, будто предчувствовал – пригодится! Ильич попросту процитировал фразу прокурора, отправившего в дни террора на смерть великого Лавуазье со словами «Революции не нужны ученые».

Но обо всех этих тщетных просьбах о помиловании и об ответе Ильича я узнал много позже. Потому удивился, когда Николай Михайлович, проходя мимо меня, вдруг остановился. Он, видно, понял, что я здесь человек не случайный и к солдатне не отношусь.

Он сказал мне:

– Передайте, сударь, вашему господину, что он весьма заблуждается. Историки очень нужны Революции. Хотя бы для того, чтобы рассказывать вам, господа революционеры, чем она для вас всех. – Он повторил с нажимом: – Для вас всех закончится.

Конвойный красногвардеец грубо велел ему не останавливаться. Великий князь, будто не слыша, погладил котенка и осторожно опустил на землю. Помню, котенок опрометью бросился назад в теплое помещение.

И только после этого князь продолжил путь к месту расстрела…

Стоял невыносимый ночной декабрьский холод, но они шли, не ежась, в своих легких пиджачках.

Их расстреляли за стеной крепости на Кронверкском полигоне, близ Головкина бастиона. Подвели к вырытой могиле, где уже лежали расстрелянные заложники. Из-за стены на них глядел собор, в котором были похоронены их предки.

Тогда любили символы. По замыслу Ленина тени погибших в крепости революционеров и повешенного брата Ильича вместе с тенями их убийц, покойных царей, должны были увидеть это возмездие нашей Революции…

Расстрельный взвод во главе с бывшим царским тюремным надзирателем исполнил постановление ЧК о расстреле «бывшей императорской романовской своры» – так назвала приговоренных великих князей «Петроградская правда». В грязной яме близ Головкина бастиона до сих пор находится тайная братская могила Романовых.

Самого расстрела я не видел. Точнее, не захотел видеть. Не потому, что чувствовал угрызения совести. Просто было поздно, мне требовалось выспаться перед дальней дорогой. Но потом я часто вспоминал фразу великого князя.

И опять горькие деньги и кровавые бриллианты не помогли. Пока я добирался до Будапешта по стране, охваченной гражданской войной, наступил конец очередного миража. Венгерская республика пала. Драгоценности Романовых понадобились товарищу Беле Куну и его сподвижникам только для того, чтобы бежать в Австрию.

Товарищ Бела, фанатичный коммунист (как я восхищался им тогда!), нашел приют у нас. (Через двадцать лет этого беспощадного отца венгерского коммунизма расстреляет другой беспощадный коммунист, мой друг товарищ Коба.)

В том же кровавом марте 1919 года умер самый доверенный человек Ильича – Яков Свердлов.

Каждый раз, возвращаясь в страну, я слышал имя Свердлова, связанное с самыми кровавыми событиями. Он подавлял мятеж левых эсеров, беспощадно расстреливал казаков, конфисковывал хлеб в деревне… Но мы, старые партийцы, знали: все это приказывал Ильич… Ильич был мозгом Свердлова, Свердлов – руками Ильича. Помню, Ленину сообщили о восстании крестьян в Пензе. Он тотчас набросал на бумажке распоряжения Свердлову: «Начать беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев… организовать концентрационные лагеря». Все моментально исполнил неутомимый Свердлов. Мы преклонялись перед его умением исполнять беспощадные ленинские приказы, «якобинские приказы» – как называл их сам Ильич.

Когда Ленин болел, заседание Совнаркома проводил Свердлов. Однажды я присутствовал на таком заседании (меня отправляли в Берлин с царскими драгоценностями). В перерыве Троцкий, приехавший с фронта, спросил Свердлова:

– Кто все-таки решился расстрелять всю царскую семью?

Свердлов помолчал (я был в комнате). Но потом посмотрел на меня и громко ответил:

– Мы тут решили. Екатеринбург должен был пасть, и Ильич считал, что нельзя им (белогвардейцам) оставлять живого знамени.

Он давно перестал разделять себя и Ильича. Они с Ильичем стали «мы». И он хотел, чтобы все об этом знали.

Я был в Германии, когда эсерка Фанни Каплан стреляла в Ленина. Мне рассказали, как раненый Ильич лежал в кремлевской квартире, и Троцкий, всегда чувствовавший себя наследником, немедленно примчался с фронта. Но Свердлов отверг все попытки назначить «исполняющего обязанности Председателя Правительства».

Он сам занял ленинский кабинет и, в ожидании выздоровления Вождя, лично подписывал документы его именем. Пока Ленин приходил в себя, Черный Дьявол (он все чаще так себя называл) организовал месть – беспощадный красный террор. Расстреливали царских сановников, священников и просто аристократов. Пятьсот человек были убиты за одну ночь в Петрограде. Говорилось, что цель этого – «ужаснуть врага». А на деле – связать всех нас круговой порукой. Теперь впереди нас ждали победа или смерть.

Я вернулся из Берлина, когда Ильич начал выздоравливать. Доложил обстановку Свердлову. Мне удалось тогда многое, наша агентурная сеть заработала. Революционное движение в голодной Германии с пришедшими с фронта изувеченными нищими калеками было перспективным. Но Свердлов попросил меня забыть на время о Германии:

– Наше положение очень тяжелое. Ильич тревожится. Мы… – (опять «мы»!) – подумали здесь: организовать группу товарищей-боевиков… Вы должны обеспечить безопасность, если Ильичу и руководству партии придется бежать. – И добавил: – Если со мной что случится, паспорта и прочее – там… – Он указал на огромный сейф в углу кабинета.

Как я потом узнал от Кобы, «прочим» были золотые царские червонцы, часть царских драгоценностей из Екатеринбурга, кредитные билеты на огромнейшую сумму и заграничные паспорта.

Я, как и все мы, считал, что Ильич души не чает в воистину верном псе…

И вот Свердлов умер. Одни говорили, что это была жалкая простуда и он попросту «сгорел» на работе, организм не выдержал ночных бдений и постоянной революционной ярости, в которой пребывал. Другие называли «испанку», косившую тогда людей. Я был на похоронах. К моему (и общему) изумлению, прощаясь с любимым соратником, Ильич произнес лишь сухие, обязательные слова: «Товарищ Свердлов один исполнял работу огромного коллектива…» и так далее.

Все решили, что это весьма обычное свойство необычного человека: Ленин попросту сердился на Свердлова за то, что тот так не вовремя умер, лишив его верного помощника…

Место оказалось вакантным. «Мы» более не существовало. Но было ясно: Ленин уже не мог без «мы». Требовался столь же работоспособный товарищ, умеющий так же безоговорочно воплощать в жизнь ленинские решения. Все знали – Ильич его тотчас начал искать.

Эта ленинская сухость совпала со странными разговорами, вскоре поползшими по ЧК. Вдруг начали вспоминать и обсуждать обстоятельства прошлого покушения на Ленина. И удивляться… Дело в том, что покушавшаяся злосчастная эсерка Фанни Каплан была полуслепой (во время какого-то эсеровского теракта ее задело собственной бомбой). И тем не менее она, с трудом различавшая предметы, умудрилась не только ранить Ленина, но и ловко исчезнуть! Задержали Каплан… через несколько кварталов от места преступления! Удивлялись и тому, что взамен кропотливого расследования было торопливое следствие, закрытый суд и смертный приговор. И это странно поспешное следствие проводили люди Ягоды, одного из руководителей нашей ЧК и… мужа родной сестры Свердлова. Да и сам расстрел Каплан показался всем тоже очень странным. Большой друг Свердлова комендант Кремля Мальков вывел полуслепую Каплан во двор Кремля. Как рассказали находившиеся при этом наши сотрудники, было ощущение, что она не знает, зачем ее вывели. Шла спокойно, как на прогулку. И тут Мальков немного отстал, вынул револьвер и сзади торопливо выстрелил ей в голову…