Я наблюдал забавнейшую картину. Горел камин, у камина стоял Ильич. Напротив него Чхеидзе читал приветствие от имени Совета. В приветствии выражалась надежда «на участие гражданина Ленина в развитии революционной демократии». От большевиков с краткими приветствиями выступили Шляпников и Коллонтай.
Все это время Ленин вел себя вызывающе. Демонстративно зевал, показывал, как ему скучно слушать все эти речи. Наконец, наступила его очередь. Начал он зло и сухо:
– Пора кончать разговоры о Революции, пришла пора ее делать.
Чхеидзе с изумлением уставился на него, громко ответил:
– По-моему, Революция уже произошла, и именно поэтому гражданин Ленин стоит сейчас в Царском павильоне!
– От Революции буржуазной, – будто не слыша, продолжал Ленин все громче, все злее, – пришла пора перейти к Революции социалистической. Впереди борьба! Не на жизнь, а на смерть. Борьба пролетариата с буржуазией. И в этой борьбе нет места социал-предателям. – И он прокричал толпившимся у входа матросам караула: – Нам не по пути с прислужниками капитала!
Чхеидзе возмущенно посмотрел на меня и на Кобу, молча повернулся и пошел прочь.
Ленин успел крикнуть ему вслед:
– Долой прислужников буржуазии! Да здравствует социалистическая революция!
Потом Коба говорил мне с восторгом:
– Что такое настоящий Вождь? Они ему протянули руку, а он в нее сунул камень. Тот ему морду для поцелуя подставил, а он в нее харкнул. Учимся, понемногу учимся!
Теперь он все чаще повторял эту присказку…
Итак, один грузин ушел в ярости, а двое – я и Коба – поспешили вместе с Ильичем на площадь…
Коба поставил великолепный спектакль. Мрак прорезал прожектор, прибывший на площадь вместе с броневиком. Осветил площадь, забитую рабочими и матросами. И фигурку маленького лысого, лобастого человечка (буржуазную шляпу он догадался снять, мял ее в руке).
Всего год назад это было бы бредом, фантазией сумасшедшего. И вот оно, свершилось: тысячная толпа, прожектора, броневик… И руками матросов караула он уже вознесен на башню грозного броневика. На пик Истории. Говоривший до этого разве что перед десятками эмигрантов, Ленин впервые в жизни увидел вожделенные толпы. Думаю, в этот миг он и стал Вождем. Как власть имеющий, с броневика, грозящего войной, Ильич призвал к будущей крови:
– Да здравствует победа социалистической Революции!
В ответ – рев толпы и привычное в эти дни «ура!». Они не очень понимали, что говорил Ильич и что они славили, эти матросы и рабочие, приведенные на площадь моим другом Кобой. Они жаждали митинговать и, только митингуя, то есть крича «Ура!», чувствовали себя уверенными и счастливыми…
По замыслу великого режиссера Кобы броневик со стоящим на башне Вождем должен был медленно двигаться по Петрограду. На улицах было полно народу – город теперь мало спал. И когда потом я читал воспоминания очевидцев о том, как, стоя на башне двигавшегося броневика, Ильич кричал в толпу: «Да здравствует социалистическая Революция!», всегда вспоминал пословицу «Врет, как очевидец!». Двигаться, стоя на башне, по булыжной мостовой впору было только циркачу. На самом деле Ильич через несколько метров спустился с башни и уселся рядом с водителем броневика.
Жена Надюша вместе с чемоданами ехала впереди, на извозчике…
Только когда машина остановилась у особняка Кшесинской, Ильич с помощью водителя вновь взобрался на башню. Маленькую фигурку лысого лобастого человечка выхватили прожектора – на этот раз с Петропавловской крепости. Ослепленный, счастливый Ильич вновь выкрикнул в собравшуюся толпу:
– Да здравствует социалистическая Революция!
И толпа охотно ответила: «Ура!»…
Во дворец Ленина внесли на руках. На втором этаже был накрыт стол.
Ильич подозвал Кобу, чуть приобняв, что-то шепнул.
– Товарищ Ленин будет говорить в зимнем саду, – объявил Коба.
Перешли в зимний сад – в эту сказку в античном стиле: мрамор, хрустальные люстры, огромные зеркала, экзотические, увы, увядшие растения вдоль стен… Разместились на все тех же обитых белым шелком, нынче основательно запачканных стульях. Для президиума поставили стол у окна. Место за столом занял Каменев.
Он торжественно предоставил слово Ленину. Ленин встал и… вновь набросился на Каменева, на его статьи в «Правде». Бедный Каменев пытался возражать, ссылался на Маркса. Ильич тут же обозвал его «штрейкбрехером» и после долго и беспощадно ругал. В заключение он еще раз объявил:
– Нынешняя Революция в России – это всего лишь приход буржуазии к власти и результат ошибки пролетариата! – И как заклинание: – Да здравствует грядущая победоносная социалистическая Революция!
После ужина Ленин и Крупская отказались переночевать в особняке.
– Мы с Надюшей договорились с сестрой. Туда и багаж отвезли. – Обратился к Кобе и ко мне: – Провожать нас поедут храбрые грузины. Кто знает, что придумали Керенские и Чхеидзе.
Коба был прав: Ильич не забыл наше удалое прошлое…
По рассветной улице мы ехали на автомобиле к его сестре.
– Надо же, а мы с Володей боялись, что в пасхальные дни нам не найти извозчика, – смеялась Крупская.
– Вместо извозчика подали броневик!
«Динь-динь», – заливался Ильич.
– А Володенька уверял, что с вокзала его повезут в Петропавловскую крепость, – продолжала веселиться Крупская.
– Когда этот офицер шагнул ко мне, я, батенька, подумал: крышка. – И опять «динь-динь». Добавил, обращаясь к Кобе: – За встречу спасибо. Но если снова напишете прежние глупости – уничтожу.
Именно в этот день Коба стал для Ильича очень близким человеком.
Великий ход Кобы
Через пару дней я увидел блистательный ход моего друга Кобы, завершивший всю шахматную партию.
В зимнем саду особняка Кшесинской собралась апрельская партийная конференция большевиков. В высоком зеркале над каминной доской – наши тогдашние лица, счастливые, полные надежды. И лицо Кобы, который через двадцать лет уничтожит почти всех делегатов, любовавшихся сейчас на свои отражения…
Пока рассаживались, прибежал матрос, сообщил:
– Явилась хозяйка дворца!
Накануне мы, действительно, получили грозное постановление суда. Оказалось, балерина и не думала уезжать из Петербурга. Когда первый страх прошел и власть порядка начала возвращаться в столицу, она подала на нас в суд. Сперва мы не обратили на это внимания. Но примадоннами просто так не становятся. У нее был стальной характер. После двух судов она дожала: добилась решения о возвращении особняка. Короче, нас выселяли.
Я отправился переговорить с мадам…
Навстречу поплыл аромат восхитительнейших духов. Она стояла в холле в очередной прелестной шубке и причитала, почти плача:
– Была знаменитая мраморная лестница, где она?
– Вот она, – сказал я, подходя. И не без удовольствия показал на заплеванные, все в окурках, ступени. Представился: – Комендант.
– Моего особняка?
– Бывшего вашего особняка.
– Этот ковер я привезла из Парижа… Он залит чернилами, а мои кресла и стулья…
Я сочувственно кивал. Она вскипела:
– Вы смеете издеваться! Вы за все заплатите! Я передам в суд весь перечень. Изуродовали «модный» шкаф. Вырвали дверцы, украли платья! Где мои шубы?! Тоже украли! Где рояль фирмы «Бехштейн»? Разве вы знаете, что это такое! – Наконец она сумела заплакать. – Зачем перенесли его в оранжерею и… и испортили крышку?! – И тут же, забыв про слезы, бешено сверкнула глазами: – Вы смеете молчать? Что это все значит? Я вас спрашиваю!
– Это значит одно: произошла Революция, гражданка Кшесинская.
– Это воровство! Вот что это значит! Сейчас я увидела даму… Она поднималась по лестнице в моем горностае и с моим ожерельем на шее…
– Вы ошиблись, – прервал я. – Это поднималась не дама, но все та же Революция. «У кого нож, у того и хлеб». Таков ее закон.
Огромные глаза сверкнули, она сказала сухо и повелительно:
– Надеюсь, вы получили постановление о возвращении моего особняка? Вы обязаны его освободить к завтрашнему дню. У вас двадцать четыре часа на сборы.
