Мы очутились в зеленом раю. Здесь недалеко от кромки воды стоял шалаш (в таких живут крестьяне во время сенокоса).
Коба и сыновья Емельянова начали разгружать лодку. Носили в шалаш, как выразился Коба, «все необходимое для жизни наших Робинзонов».
Стояла полная луна. Робинзон Зиновьев прохаживался по берегу озера.
– Какая тишина, – восторженно шептал он. – Слышно, как шелестит трава. Слышите? И небо… Полное звезд… Такое в городе не увидишь.
Ильич, задумавшись, сидел поодаль, у воды. Я боялся нарушить его покой.
Но он заговорил сам, и куда менее поэтически:
– Построже надо в Совете с меньшевиками. Не будьте добреньким тютей-соглашателем. Никакого примиренчества с прохвостами. Надо все время разоблачать эту блядскую нечисть…
Наконец все привезенное перенесли в шалаш. Обнялись на прощание.
Мы с Кобой сели в лодку, сыновья Емельянова взялись за весла. Поплыли. Шалаш исчез во тьме.
Впоследствии Коба сделает этот шалаш одним из храмов коммунизма. На тысячах картин будет изображен одинокий Ильич, пишущий возле него бессмертные сочинения. Другой обитатель шалаша – Зиновьев – исчезнет из жизни и из картин. Не попадет на эти полотна и Емельянов, приютивший Ильича. Шалаш уничтожит потомство старика, поломает его жизнь. Оба его сына, привозившие на лодке еду печальным изгнанникам, слишком много знали о «другом» обитателе. Они получат пули в лагерях Кобы.
Но старику Емельянову рачительный хозяин Коба оставит жизнь (его исключат из партии, отправят в ссылку – и только). Когда же наступит тридцатилетний юбилей эпопеи с шалашом, Коба вернет Емельянова из ссылки. Он сделает старика живым экспонатом при музее…
Юбилей шалаша будут праздновать торжественно. Коба отправит меня наблюдать торжество.
Я увижу тысячную толпу экскурсантов, окруживших нетленный, вечно возобновляемый шалаш. Около него полуслепой, согнутый экспонат – старик Емельянов – медленно говорил заученную речь о великой дружбе великих Вождей:
– Дорогие товарищи, в тысяча девятьсот семнадцатом году в этом шалаше, спасаясь от злобных ищеек Временного правительства, поселился Владимир Ильич Ленин. Великий и мудрый товарищ Сталин спас для Революции великого Ленина. Он привез его сюда и не раз приезжал на лодке навещать товарища Ленина…
Но это все будет потом.
А тогда Коба смотрел во тьму удалявшегося берега. И вдруг озорно, по-мальчишески, сказал:
– А я ведь теперь остался… за вождя! – и прыснул в усы.
Коба примеряет костюм вождя
И действительно, одни вожди благополучно сидели в тюрьме, другие хоронились здесь, на озере…
А руководителем партии остался… Коба Сталин! Вот так великий шахматист Коба закончил очередную удачную игру.
Теперь Ильич пересылал свои инструкции партии только через него. И следующий съезд партии проводил исполняющий обязанности Вождя Коба.
Перед съездом выяснилось, что из одежды у него есть только ситцевая рубашка и старый лоснящийся, потертый пиджак. Он жил тогда у Аллилуевых. Постаревшая красавица мать Нади сказала решительно:
– В таком виде съезд проводить нельзя. Вы ведь теперь за главного.
Коба не удержался, важно улыбнулся.
Мать вместе с Надей отправились покупать костюм, рубашку и галстук.
Коба в новом костюме на голое тело стоял у зеркала. По обе стороны – Надя с галстуком и мать с рубашкой. И я – напротив, в качестве зрителя.
– Не надену, – твердил Коба. – Не уговаривайте! Может ли большевик носить буржуйскую удавку – галстук? Может ли товарищ Коба Сталин стать буржуем?
Надя чуть не плакала, она сама выбирала галстук.
– Какой же вы тяжелый человек, – вздыхала мать.
И тут Коба сказал:
– Вот если бы придумать что-нибудь военное. Ведь мы начали великий поход. Поход за мировой Революцией… Сапоги и френч – вот что надо!
– Ну это нетрудно, – обрадовалась мать Нади. – Мы вставим бортики у горла, выйдет наподобие френча Керенского.
Уже через день Коба стоял у зеркала в полувоенном френче и сапогах. И, глядя в зеркало, произносил речь:
– Мы выступили в поход – уничтожить старый мир. И создать новое небо и новые берега. Как учит нас товарищ Христос, «Я победил этот мир»…
Надя хлопала в ладоши. Она смотрела на него блестящими глазами-вишнями. Как горели ее счастливые глаза! Они потом исчезнут навсегда с ее лица.
Итак, у него было короткое имя, столь удобное для криков толпы – Сталин. И полувоенный костюм Вождя, с которым можно делать Историю.
Ленин будет носить такой же френч.
Октябрьское восстание и тайная миссия Кобы
Я пропускаю рассказ о нашем славном пути в эти несколько месяцев. Как из жалкой, гонимой, обвиненной в шпионаже маленькой партии с Вождем, убежавшим в подполье, мы преобразились в грозную силу. Мы стали этой силой к октябрю 1917 года. Но никто до сих пор не понял главной причины нашего возвышения. Даже мы тогда ее не понимали. Мы думали, народ возненавидел власть Временного правительства, потому что народу не дали желанного мира, а крестьянству – желанной земли.
На самом деле многое решило иное – тайное, неосознанное. Народ возненавидел новую власть, потому что… не стало самой власти. Народ, тысячелетиями живший при беспощадной власти, тосковал по ней, родимой. Временное правительство утопило власть в говорильне, свободах, нерешительности.
Власть валялась на земле. Ее подобрал Ильич.
Сначала мы захватили Совет. Его вождем стал быстро выпущенный на свободу Троцкий. Вскоре разнесся слух: Ильич вернулся в Петроград. Я его не видел. Он по-прежнему где-то скрывался, вроде как явился на заседание ЦК загримированный и потребовал от партии захватить власть…
Удивительный человек. Невероятно трусливый… и невероятно бесстрашный. Сколько испуганных голосов высказывались против восстания!
Но Ильич был неистов. Какими отборными ругательствами этот интеллигент клеймил противников! Шли лихорадочные совещания и голосования. Но голоса Кобы на них не слышали. Он голосовал вместе с Лениным, но молча, не выступая.
Бесстрашный Ильич победил и тотчас поспешил исчезнуть в подпольной квартире. Партия начала готовить восстание.
Захват власти осуществлял Троцкий. Он стал истинным отцом Октябрьского переворота… Помню, была глубокая ночь, в полутьме комнаты – Каменев, Зиновьев, Орджоникидзе, гигант матрос Дыбенко, этакий безмозглый мощный голем, и вечно простуженный, кашляющий прапорщик Крыленко. И конечно, Свердлов. Почти у всех торчат бородки клинышком, как у Троцкого.
Выступал Свердлов. Он был тогда вторым после Троцкого, главным оратором большевиков. И (повторюсь) верной ленинской тенью, исполнявшей любые его приказы.
Как преображает людей Революция! Свердлов уже не походил на тихого еврейского интеллигента, которого я знал в Туруханске. Революция – это театр, где люди начинают играть новые роли. Так я думал тогда… А сейчас я думаю: Революция – это нечто тайное, что прячется на самом дне души. Наша извечная жажда насилия, которая наконец-то вырывается наружу.
Свердлов стоял в полутьме, угрожающе черный. Жгуче-черные волосы, черные усы и бородка, черная кожа куртки, которую он сделал большевистской модой; на толстом носу поблескивали пенсне. Его так теперь и называли – Черный дьявол большевиков. Неукротимая энергия сжигала его. Он будто чувствовал, что жить ему недолго. Отчетливо помню, как в тот день Свердлов потребовал немедленного восстания. В ответ Троцкий… расхохотался! Он сказал:
– Забудьте это слово. Оставьте его Ильичу. Его дело – теория. Наше – практика! Наша цель: взять власть, но… никакого восстания! Восстание – это примитивно, да и много крови. Мы должны освоить новую тактику – по-мышиному, тихонечко вползти во власть. Для этого создадим при Совете Военный революционный комитет… Нет, нет, не для того, чтобы восставать и захватывать власть! Избави Бог! Но лишь для защиты Петрограда от немцев. – Хохочет Лев, покатываемся мы, хохочет Свердлов. – Объявим населению: дескать, Временное правительство задумало сдать город немцам и для этого хочет отослать части на фронт. Но мы, большевики, хотим защищать столицу. Поэтому войска должны оставаться в Петрограде. И перейти под командование Совета. Все – для защиты столицы! – Собрание опять гогочет. (Всех этих весельчаков приберет впоследствии Коба – все погибнут.) – Будем действовать малыми группами – ни демонстраций, ни баррикад! Не будет ничего такого, что привыкли видеть при восстаниях. Потихоньку-полегоньку захватим все артерии города – почту, телеграф, мосты, вокзалы. Мы вовлечем массы в переворот, а они… даже не заметят этого!..
