Помимо всего прочего, он слышал, как тяжело дышит его спутник. И это тяжелое дыхание было словно бы воплощением самого упрямого страха Юко: не остаться в темноте, а остаться в темноте без Тристана. Без шанса выбраться. Без шанса снова услышать какую-нибудь странную сказку, способную заглушить собой грозу.

  - Поднимайся, - настойчиво попросил он. - Используй меня, как точку опоры. Все будет хорошо.

  - Подожди, - у Тристана дернулись плечи. - Дай мне... пару минут.

  Юко не видел, как - из ниоткуда - на запястьях его спутника возникают язвы, как они лопаются, а их близнецы распускаются алыми цветами по всему телу - там, под черными одеждами, и на висках, и на скулах, обнажая уголки челюстей. Как через миг они заживают, а потом возвращаются, и крупные соленые капли - вовсе не пот, кровь, - катятся по белой и прозрачной, так, что проступают синие сетки вен, коже.

  Тристана мелко трясло. Отодрав себя от пола - не поднявшись, как просил Юко, а именно отодрав, - он шагал осторожно и неуверенно.

  - Юко, - хриплый голос бил по ушам больнее, чем однажды била по ним вода. - Перила. Слева от тебя, кажется, вполне себе крепкие. Хватайся.

  - Тристан, - эхом отозвался мальчик. - Я его слышу. Он... кажется, идет сюда. Пожалуйста, поклянись мне...

  - В чем?

  - Поклянись, что он тебя не убьет.

  Воин Господень лишь отрывисто засмеялся.

  Было невыносимо жарко. Тонкая льняная рубашка на спине Юко насквозь промокла, но ему было некогда о ней думать; Тристан молчал, и мальчику померещилось, будто в этом его молчании проступало принятие возможной гибели. Мол, не стоит беспокоиться, Юко, экзорцисты умирают каждый день, и если я все-таки успею дотянуться до горла демона... то погибну не зря. Это будет превосходное расставание.

  Перила его не интересовали. Он сжимал, опасаясь, что она ускользнет, узкую ладонь своего спутника - и не собирался выпускать ее, даже если ради этого нужно будет умереть самому.

  - Тристан?

  - Я здесь, Юко.

  - Извини. Там, наверху, я повел себя очень плохо. Но у меня вовсе не было цели оскорбить твою любимую книгу и святое слово. Ты будешь читать ее мне, когда мы отсюда выберемся?

  - Хорошо. Конечно. И ты меня тоже извини.

  Прошло довольно много времени, прежде чем оба различили шаги. Размеренные шаги, вполне себе человеческие, вполне себе спокойные - словно тот, кто поднимался по лестнице, понятия не имел о парочке воинов Господних и о том, что по крайней мере один из них готовится размазать его по ступенькам, по самые брови перемазавшись алой кровью.

  А потом они увидели силуэт. Невысокий, несколько угловатый силуэт мужчины со сломанной рукой; беспомощная и бесполезная, она болталась на перевязи, и ее хозяина как-то странно перекосило влево. Длинные темные волосы - темнее, чем у Тристана, - обрамляли худое бледное лицо, на котором двумя яркими пятнами светились непонятного цвета глаза - мгновением раньше обычные синие, они резко выцвели до голубого, а голубой плавно ушел в серый. Серый медленно сменился багровым, а багровый - желтым; зеницы, поначалу больше похожие на кляксы, вытянулись вертикальным лезвием, дрогнули и утонули в радужке, сделав ее непроглядно черной.

  Миновала секунда, и Юко закричал.

  Зажимая ладонями уши, он кричал, не переставая, и Тристану почудилось, что мальчик двинулся умом. Что некто, вышедший из подземных коридоров, довел его до безумия; упрямо стиснув челюсти, он распахнул увесистую книгу на середине.

  - Господь, - удивительно твердо зачитал он, - создал всякую живую тварь: и человека, и ангела, но были Те, кто решился Его покинуть и уйти на землю. От Них произошел грех; вне всякой меры подверженные соблазну, этим соблазном Они вынудили свернуть с пути истинного племя людей. И огорчился Господь, и обратился к верному серафиму, и сказал: любое преступление, совершенное против Меня, будет жестоко наказано. Любое преступление, совершенное против Меня, повлечет за собой...

  - Тристан, - пальцы Юко сжались на его мантии. - Я слышу тысячи... тысячи голосов...

  Невысокий мужчина остановился.

  У него не было чешуи, не было рогов и не было когтей. Не было ничего, что отличало бы его от нормального человека - кроме этих сумасшедших глаз и манеры поведения. Он держался так, будто никто поблизости не читал святое слово, будто не кричал никакой ребенок, будто никто не сидел на каменной ступеньке, роняя капли крови на старые желтые страницы. Он держался так, будто бродил по своему дому и внезапно обнаружил какую-то преграду на пути; и надо бы от нее избавиться, но правое плечо сломано, а без него не подчиняются ни локоть, ни кисть.

  И тогда Тристана осенило.

  - Это не демон, - пробормотал он. - Юко? Не бойся его. Это не демон.

  Мальчик потянул его за мантию:

  - Тристан, пожалуйста... пожалуйста, давай отсюда уйдем. Вставай, я помогу тебе идти. Вернемся в монастырь, скажем, что мы не в силах избавиться от этой заразы... что нам не хватило смелости, или что лестница обрушилась, или... да какая разница, что мы им скажем?! Главное, что мы останемся живы, что мы...

  - Tare, - перебил его незнакомец, - dlasta na suar .

  Юко запнулся и повернулся к нему.

  Тысячи голосов, тысячи разных увещеваний. Тысячи вопросов, тысячи песен, а с ними - неподдельное веселье, или тоска, или отчаянный, горький стон, или смех. И сквозь плотное полотно чужих мыслей, образов и желаний - кроткое человеческое молчание.

  - Кто, - выдохнул мальчик, - вы?

  Проблески. В синем июльском небе - сплошные белые проблески, а в них - янтарные вспышки, и карминовый свет, и бледно-зеленое сияние. Нечто, похожее на комочки шерсти, катится по своей... тра-ек-то-ри-и, и у каждого такого комочка - свои черты. Своя широкая улыбка, или гримаса, или маска абсолютного равнодушия. Свой приветливый, или безучастный, или полный ненависти, или нежный взгляд.