Дышала, проглатывала слезы, которые уже почти упали с каждой реснички мелкими кристалликами на бледное лицо.

Давай же. Давай, просто подними свои глаза, прошу тебя, умоляю, пожалуйста, СУКА, ПОДНИМИ ГЛАЗА.

Он держал письмо на вытянутой руке над собой, будто играл с ней, как с собачонкой. Она смотрела на его руку, ее губы дрожали, а кулаки были сцеплены, словно она кинется на него и разорвет на куски в эту самую секунду.

А потом развернулась и ушла.

В секунду.

Просто. Не посмотрела и не сказала ни слова. Ушла слишком быстро, словно боялась передумать, и спина ее была слишком прямой, и подбородок вскинула слишком высоко. Когда ты научился так хорошо читать ее, Драко? Когда она стала настолько внутри тебя?

Драко слушал звон в ушах и радостный крик Пэнси, которая выплескивала в ее спину одно ругательство за другим.

Он не чувствовал ничего. Никакой эйфории, никаких фейерверков в груди от того, что он заполучил что-то, принадлежащее Грейнджер, что-то, что может оказаться ее слабостью. Ему было плевать. Пустота внутри него только разрасталась, превращаясь в дыру.

Он тонул в крови.

Буквально.

Каждая попытка сделать вдох заканчивалась тем, что он глотал соленую, вязкую, горячую кровь и захлебывался ею, а потом снова глотал, проталкивал ее в глотку, пытаясь выбраться на поверхность. Казалось, этой воронке, этому океану крови нет конца, он не чувствовал, что может выбраться, его засасывало все глубже и глубже, щипало глаза, кожу разъедало от соли, а со дна словно кто-то тянул за ноги. Он чувствовал приближение смерти снова и снова, но еще чувствовал, осознавал, что не умрет. Не прямо сейчас, не в этой реальности.

Он пытался плыть. Пытался увидеть хоть что-то, но под веками пекло. Зато он слышал голос: тихий и спокойный, но лучше бы он был громким и разрушительным.

Тоненько, словно песня.

Драко. Драко. Дра-ко.

Только бы стало легче. Пытаться плыть. Кричать. Просыпаться. Только бы стыло легче.

– Тшш… Тшш, Драко. Драко. Что? Воды? Эй. Давай же.

В общей спальне было тихо, и Блейз говорил шепотом. Драко глотал ледяную воду большими глотками, чувствуя какое-то животное удовлетворение от того, как капли пропитывают пижамную футболку насквозь, как они охлаждают кожу. Словно это поможет сбросить остатки ужасного сна и избавиться от вкуса крови во рту.

– Который час?

Его сердце колотилось, как ненормальное.

– Почти четыре часа утра. Она снова снилась тебе?

– Говори тише.

Блейз выглядел так, словно и не ложился. Или он настолько привык подскакивать среди ночи, чтобы выдернуть Малфоя из дурного сна? Возможно. В любом случае, если бы не Блейз, Драко захлебнулся бы несуществующей кровью или сам себя удавил одеялом во сне. Он устал от этого. Не проходило, не исчезало, каждую ночь эта девчонка, Кэти Белл, она говорила с ним на непонятном языке, сидела внутри его головы и шептала что-то, пока он барахтался в океане ее крови. И не было мук совести, не было ничего, ведь это она, она сама виновата, не нужно было трогать вещи, которые ей не принадлежат. Но она снилась и снилась, и иногда Драко вообще забывал о том, что такое нормальный сон.

Он хотел, чтобы это прекратилось.

– Драко, – Забини забрал у него стакан и подмял под себя ногу. Только этот парень мог чувствовать себя так комфортно, сидя ночью в кровати Малфоя. Драко откинулся на подушку, приготовившись слушать. А чем еще заняться? Уснуть все равно не удастся, а так хоть ночная дурь выбьется из головы. – Ты не думал о том, чтобы поговорить… поговорить с…

Драко вскинул брови:

– С Грейнджер?

Блейз замялся и покосился на храпящего на соседней кровати Гойла.

– Вдруг будет толк?

– И каким священным хуем мне поможет разговор с Грейнджер?

– Ну, потому что она… Ну… Ты знаешь.

Драко потер глаза.

– Забини, мне только что приснилось, как я бултыхаюсь в крови Кэти Белл. Не мог бы ты изъясняться более понятно, блять?

– Она умная! И она явно читала обо всяком таком дерьме.

– Мерлин, да это же просто сны!

– Девчонка, которая чуть не откинула копыта по твоей вине, снится тебе, и ты плаваешь в ее крови!

– Ты, блять, еще бы вышел и посреди гостиной заорал, Блейз.

Забини заткнулся. Потом почесал ухо. Рыкнул и посмотрел на Драко так, словно тот его бесит.

– Ты не переломаешься пополам, если задашь грязнокровке вопрос.

– Не буду я ни о чем ее спрашивать. К тому же, она все равно со мной не говорит.

Драко выругался сквозь зубы, когда Забини сверкнул в его сторону любопытным взглядом.

– То-то я думаю, чего ты баллы снимаешь со всех, как озверевший.

– Просто забудь об этом, ясно? Блейз. Ты понял меня? И сам с ней заговаривать не смей. Понял?

Забини пробубнил себе под нос, что он понял, и поковылял в свою постель.

Гермиона чувствовала себя ужасно не выспавшейся. Сама виновата – меньше нужно было бродить по замку ночью. И, уж тем более – убегать из него, одолжив Карту Мародеров из рюкзака Гарри. Но что она могла поделать с тем, что сны теперь приходили к ней исключительно после прогулки? Потому что только так она могла выбросить из головы все мысли, мешающие спать.

Завтрак пропустила. Заняла места для себя и Гарри в первом ряду в кабинете профессора Макгонагалл и уселась, разложив на столе принадлежности: свитки пергамента с домашней работой, чистые листы для конспектирования, перо, чернила, волшебную палочку, учебник и несколько книг из дополнительной литературы.

Когда все было готово, до начала урока оставалось еще почти десять минут, поэтому думать пришлось. Приш-лось.

О Малфое – чтоб он провалился в ад, где ему самое место.

О Паркинсон – глазастой идиотке, которая взяла письмо.

И о самом письме, конечно же.

Нет, она убеждала себя, что волноваться не о чем. В конце концов, Виктор всегда был джентльменом с ней, он не написал бы в письме ничего недостойного. Но Малфой… И Паркинсон. Этим людям хватило бы и уголька, чтобы спалить дотла весь лес.

Им хватит заботливого «Герми», теплого «думаю о тебе» и веселого «однажды я научу тебя играть в квиддич», чтобы растоптать ее, сделать из нее посмешище школы, заставить чувствовать себя униженной еще сильнее.

Она повторяла себе, что плевать. Даже не так. Говорила грубо, чтобы дошло, наконец. Говорила «по-хуй», пусть подавятся своим ядом, ей нечего стыдиться, она не сделала ничего плохого, так что… Пусть идут к черту. Но потом все равно думала и думала, и каждый раз, когда слизеринцы попадались на ее пути, ей казалось, что они смеются ей в спину. Хотя, чего она боялась? Такие люди смеялись бы ей в лицо.

В общем, было подозрительно тихо, и Гермионе казалось, что под ней на стуле как минимум бомба, способная взорваться в любую минуту.

Был еще один повод для беспокойства. Вещь, которая ела ее изнутри, заставляя совесть бить молоточком по вискам. Кэти Белл. Гарри подозревал Малфоя, а Гермиона знала о Метке на его руке, и почему-то молчала, как самая последняя трусиха. Она презирала себя за это. Возможно, расскажи она Гарри, все было бы иначе, и Кэти не пострадала бы, а ей самой не пришлось бы просыпаться ночью от чувства, что она подставила ее, что это по ее вине Кэти сейчас в Мунго – если бы знал хоть кто-то, все можно было бы изменить.

Почему она до сих пор не сказала? Даже после всего, что произошло? Гермиона всегда была слишком умной, и, возможно, временами это делало из нее непроходимую идиотку, но почему-то уверенность в том, что она должна молчать, не покидала. Даже теперь, когда все это начало заходить слишком далеко.

Иногда ей казалось, что Гарри что-то подозревает. Например, вчера они занимались вдвоем в библиотеке, и в какой-то момент она поймала на себе его настороженный взгляд. Гарри сразу же опустил глаза, улыбнувшись, но потом смотрел на нее так снова, и Гермиона не знала, что она должна сделать – попросить его прекратить? Обвинить его в недоверии? Или рассказать обо всем? Вот только к чему привела бы сказанная ею правда? Никто не поверил бы ее словам или словам Гарри, а насильно проверять Малфоя на наличие Метки профессор Дамблдор бы не позволил – скорее их обоих исключили бы из школы. Она успокаивала себя тем, что импульсивность Гарри не позволит им подойти к проблеме со всей осторожностью, но продолжала мучиться, не в силах уснуть по ночам, прекрасно понимая, что это всего лишь жалкое оправдание.