– Ее ведь в Мунго увезли.

– Да. В Мунго, а не на кладбище.

Джинни не ответила. Гермиона хотела бы почувствовать стыд за то, что сорвалась на подругу, но не чувствовала. В ней кипел гнев. Эту историю с Кэти Белл мусолил весь Хогвартс уже почти неделю, ведь такого окончания зимнего праздника никто не ожидал. А еще все откуда-то знали, что Кэти была под действием чар, когда пыталась доставить профессору Дамблдору проклятое ожерелье, и оказалась проклята сама. И каких только догадок не было! От фантазии некоторых уши сворачивались в трубочку.

Парвати и Лаванда были уверены, что заколдовали Кэти еще в начале года, на квиддиче, именно поэтому Слизерин победил. Они, оказывается, давно замечали за ней странности. А Астория и Дафна сплетничали на Зельеварении о том, что Кэти сама нарвалась. Якобы она строила глазки дружку Милисенты Булстроуд, за что и поплатилась.

Все эти версии были настолько смешны, глупы и нетактичны, что Гермионе хотелось ударить каждого, кто заговаривал о Кэти в ее присутствии.

Принесли почту. Гермиона, получив свою газету, принялась жадно ее читать. Новые нападения, о которых теперь писали открыто, не скрывая подробностей и догадок, были делом рук Волан-де-Морта и его прихвостней. Умирали люди. Беззащитные люди, которые не сделали ничего плохого в этой жизни, но вынуждены были платить по чужим счетам.

– Это Малфой.

Гарри сложил свой выпуск «Ежедневного пророка» вчетверо и убрал в сумку.

Гермиона слышала эту фразу миллион раз за эту неделю. Буквально каждый день. Ей настолько надоело, что она уже даже не вздыхала, когда Гарри снова заводил свою песню.

«Это Малфой, это сделал Малфой, я видел, как он входил в туалет вслед за Кэти, это он наложил заклятье на неё...»

– Доказательства? – тихо спросила она.

Гарри помотал головой и упрямо сжал губы.

– Мне они не нужны.

– Без доказательств твои слова – просто клевета на студента ненавистного тебе факультета. И Малфой – староста.

– Да плевать мне на то, кто он! – Гарри всплеснул руками, толкнув сидящего рядом Рона локтем. – Посмотри на него! Сидит, лижется со своей подружкой, как ни в чем не бывало, а будет ли Кэти в порядке? Кто-нибудь вообще выживает после такого?

Гермиона на Малфоя смотреть не хотела, поэтому поверила на слово.

– Я поищу информацию в библиотеке, но, думаю, все не так плохо.

Лианна, подруга Кэти, что была с ней в тот день, сидела в другом конце стола и понуро смотрела перед собой. Гермиона подумала, что ей сейчас еще труднее, ведь на нее все косятся, постоянно задают вопросы, ей приходится бесконечно выслушивать эти глупые теории и снова переживать тот день. Должно быть, это ужасно.

– Это твоё письмо? – Гарри протянул ей конверт. – Случайно смешалось с моей почтой. От Виктора?

Гермиона вскинула одну бровь и встала, перекидывая лямку сумки через плечо.

– Гарри Джеймс Поттер, ты подорвал мое доверие в тот момент, как только нажаловался Виктору на мою эмоциональную нестабильность. Так что даже не спрашивай.

С этими словами она выхватила письмо из его рук и пошла на выход.

– Как она сказала? – удивился Рон. – Эмоциональная что?

Пэнси накрасилась какой-то помадой, которая, как считала она, была с привкусом фруктов. Малфой слизал этот привкус в первую же секунду, но он так и остался у него во рту скатавшейся липкой хуйней, и это было отвратительно.

– Больше не крась губы, – он встал, и девушка поднялась вслед за ним, поправляя чуть смятую юбку. Пэнс была очень отзывчивой сегодня. Не удивительно, он ведь не прикасался к ней несколько недель – соскучилась.

Она проехалась пальчиками по его шее.

– Не говори, что тебе не понравилось.

– Мне не понравилось, – вполне серьезно ответил он и спрятал руки в карманы. – Я, блять, не шучу. Не целуй меня с этой хуйней на губах.

Пэнс моргнула, а потом кивнула, пряча обиду под слоем густо накрашенных ресниц.

Драко бросил взгляд на гриффиндорский стол.

Это стало чем-то вроде привычки – смотреть туда, чтобы убедиться, что ничего не изменилось: они все еще враги, Грейнджер все еще раздражает его до стеклянной крошки в глотке, а Поттер все еще косится с подозрением. Это делало его жизнь постоянной, размеренной – понимание того, что все идет так, как шло раньше. Он успокаивался.

Грейнджер встала, закинула сумку на плечо и поперлась к выходу, громко стуча каблуками форменных туфель. Ее волосы были распущены и пружинили, легко касаясь костлявых плеч. Драко выругался на себя, потому что это зрелище вызвало у него неприятный зуд в ладонях.

– Пойдем, – сгреб Пэнси, обхватив за плечи. Паркинсон дернулась, а потом прильнула к нему всем телом, продвигаясь бок о бок к выходу.

С грязнокровкой столкнулись у самых дверей. Она – как и поступала весь месяц – сделала вид, что его не существует, зато на Пэнси посмотрела так, словно та таракан. Паркинсон оскалилась, открыла было рот, чтобы возмутиться, но Драко дернулся, толкая Грейнджер плечом.

Черт его знает, что на него нашло. Ему просто нужна была хоть какая-то реакция на его присутствие. Просто порыв, и вот он уже толкает ее так, что она ударяется о стену, роняет сумку и, судя по сцепленным зубам, больно прикладывается затылком. А у него в голове пульсирует.

Заебала.

Ох, блять, как же заебала со своим тупым я-не-смотрю-на-него игнором, со своими выпученными глазами, с юбками, блять, по колено и копной херни на голове.

Заебала вечно воротить взгляд, заебала убегать, как только он появляется рядом. Заебала быть ВЕЗДЕ, в воздухе, под кожей, в голове, под веками, в груди. Хочется выскрести ее из себя, вырвать с мясом, выжечь, сделать что-нибудь, чтобы ее не было.

Блять, Грейнджер, ну ты и тварь.

Опутала, забралась в подкорку, поглотила сознание. Сволочь.

Пока она пыталась осознать, что только что произошло, Малфой жадно смотрел в ее лицо и ждал.

Потому что – неужели? Неужели все равно не посмотрит?

Даже сейчас? Унизил, при всех унизил. Черепушку свою гениальную не пробила, дура, нет?

Давай, заори, как ты умеешь, покажи зубки.

Поправила юбку и проглотила слезы гордости, крепко зажмуривая глаза. Малфою стало страшно от осознания, что она… охуенно красивая, когда ей больно.

Ебаааать. Боль делает грязнокровку какой-то до ужаса совершенной. До трясучки, до отказавших легких. Она словно оживает, когда чувствует боль, и Драко оживает тоже. Так нельзя, это глупо и неправильно, ведь Грейнджер – комок грязи, прилипший к его ботинкам и никак не желающий отлипать, почему? Почему он считает ее красивой? Да и что именно в ней? Перекошенное лицо? Молочную кожу шеи, выглядывающей из-под свитера? Родинку рядом с ухом, у самого края волос?

Пэнси захохотала, прилипнув к руке Драко, а потом вдруг заткнулась как-то резко, словно ей кислород обрубили, и присела, поднимая с пола белоснежный конверт.

Грейнджер напряглась.

Драко перевел взгляд с ее лица, на зажатый в пальцах Паркинсон конверт и улыбнулся.

Грязнокровка шагнула вперед.

– Отдай.., – сначала тихо, со звенящими слезами и одновременно раздирающим холодом в голосе. Потом громко, четко, как приказ. – Отдай.

И протянула руку.

Пэнс снова расхохоталась, прижимая конверт к себе.

– Разумеется! И кто же это написал нашей сладкой девочке? О, я попробую угадать. Один из твоих ёбарей. Только который из них? – Пэнс постучала по губе. Драко почувствовал, как завтрак подступает к горлу. – В тебе же столько их перебывало, что всех не упомнишь… Шлюха.

– Я сказала. ОТДАЙ.

Драко вырвал конверт из руки Паркинсон так резко, что та пошатнулась, а потом вылупилась на него во все глаза.

Грейнджер охнула и уставилась на его руку.

Ну же, сука.

Просто посмотри в глаза, и я верну его тебе.

Просто в глаза.

Это легко. Один взгляд, и он твой.

Блять.

Грейнджер, пожалуйста, мне нужно видеть…

Мне нужно.

Дышала, как будто сейчас умрет. От чего? От стыда? Разочарования, унижения, обиды? От чего, Грейнджер?