Он замолчал, подбирая слова.

– Что?

– Хочу попросить тебя быть осторожной.

Она разозлилась на него. Она хотела сбросить его с моста за то, что он поступил так с ней, за то, что сдался, не стал искать выход, не пошел за ней, когда мог пойти! Все наладилось бы. Все изменилось, и сейчас они стояли бы плечом к плечу, а не...

Видимо, он догадался, о чем она думала. Шагнул вперед и, облизав губы, тихо прошептал ее имя.

Гермиона зажмурилась. Она не могла этого слышать, не хотела. Он никогда не звал ее по имени, но сейчас, вдруг, так тихо, подцепив пальцами прядь ее волос. Сказал снова.

– Гермиона.

И она едва не заскулила от этого голоса – холодного, как сама зима. Но такого родного, такого привычного.

Ей хотелось о многом его спросить. Что теперь будет с ним? Что Волан-Де-Морт сделал, когда понял, что Малфой провалил все задания? Его наказали? Или наказание впереди, поэтому так низко опущены его плечи, а под глазами залегли тени?

Она отпрянула. Да, пришлось собрать в кулак все свои силы, сцепить зубы и отойти от него. Хотя хотелось наоборот. Подойти впритык, накричать, схватить за краешек пальто, вцепиться в его губы своими. Заставить почувствовать. Отдаться, впустить эти чувства, умолять не оставлять ее.

– Ты прав, Малфой, начинается война. И я тоже хочу кое о чем тебя попросить.

Ее голос дрожал.

– Я тебя слушаю.

– Если когда-то мы снова будем стоять вот так напротив друг друга... Держи свою палочку крепче. Потому что я дам тебе лишь секунду форы... За все, что ты сделал.

Его губы дрогнули в подобие улыбки.

– Ты убьешь меня?

Гермиона коротко кивнула.

– Да. Убью.

И вот она – слабость.

Слезы потекли по ее щекам, и она не пыталась их смахнуть. Лучше бы он не приходил. Лучше бы оставил все так, как есть, не мучил ее, не стоял напротив.

Потому что она лгала, господи, она лгала, она никогда не смогла бы. Не после того, что сделала.

Малфой отошел и потер лицо. Она видела, как внутри него борется желание схватить ее и не отпускать и желание попрощаться. Оставить, дать ей жить.

– Больше никто, Грейнджер, – прошептал он так тихо, что она с трудом услышала. – Больше никто и никогда.

Она поняла, о чем он. И внутри нее билось живой птицей осознание – для нее тоже. Никто и никогда. Это было единственный раз, и она сохранит это внутри себя, в своем сердце. Она будет вспоминать это с ненавистью, отвращением, но не вычеркнет, никогда не забудет.

Гермиона кивнула. Лицо горело, пришлось промокнуть щеки рукавом.

Они попрощались взглядами. Ни слова больше. До тех пор, пока он, вскинув подбородок, не поправил воротник рубашки. Начинался дождь, капли блестели в его волосах, а Гермиона радовалась тому, что ее колени слишком слабы, чтобы сделать шаг в его сторону. Когда он развернулся, чтобы уйти.

Да. Она ненавидела его всей душой. Он изодрал в клочья ее сердце. Он изменил ее, он сделал ее другой – такой, какой она никогда не была и не хотела быть. Она ненавидела его, но себя ненавидела еще сильнее – за то, что прощала и готова была прощать снова и снова, только бы он дал им шанс. Дал шанс сам себе.

«Ты не такой, Драко», – хотела сказать она, но он бы не услышал. Не поверил. Он считал себя таким – выпачканным в крови по локоть.

– Один вопрос, – сказала она, и Малфой остановился. Он повернулся, вскинув брови. Лицо его ничего не выражало. – Твоя амортенция. Ты сказал, что солгал про вишню, так чем она пахнет?

Губы слизеринца – теперь уже бывшего – тронула мягкая улыбка. Он поднял взгляд к небу, помотал головой. Она словно наяву услышала его мысли: «Снова ты со своими романтическими глупостями, Грейнджер».

– Розами, – сказал он, и в следующую секунду Гермиона смотрела в его глаза, пытаясь понять...

Боже.

Она коснулась ладонью своего плеча. Сжала в пальцах волнистую прядь и, повернув голову, втянула носом душистый запах.

Ее шампунь. Она не меняла его с двенадцати лет. Она любила его. Она никогда не смогла бы с ним попрощаться.

Никогда. Не смогла бы попрощаться.

Гермиона улыбнулась. Они были одной ногой на войне, они собирались покинуть школу навсегда. Все менялось в худшую сторону, и ее улыбка была совершенно некстати, но она не могла прекратить улыбаться, пока провожала Малфоя взглядом.

Поезд с шипением тронулся, набирая скорость. В их купе царило сонное молчание – каждый думал о своем. Гарри смотрел в окно, Рон клевал носом, а Гермиона гладила за ухом крепко спящего Живоглота.

– О чем думаешь? – спросил ее Гарри.

Она улыбнулась. Рон подобрался, открывая глаза. На нем была старая протертая на локтях кофта, связанная миссис Уизли, а на Гарри – огромные штаны его кузена, подвязанные шнурком. Они словно вернулись на шесть лет назад, ничего не изменилось, разве что они сами стали совсем другими.

– О том, что нас много, – ответила она.

Гарри вскинул брови.

– Правда?

– Да. Нас много, нас не трое. Нас гораздо больше, чем их. И скорее всего эта война изменит нас всех до неузнаваемости, но нас больше чем их, мы справимся. Мы победим.

Поезд набирал скорость, и окрестности Хогвартса медленно исчезали, оставаясь размытыми пятнышками на горизонте. Тучи рассеивались, обещая теплое лето впереди и целую жизнь. Трудную, полную ужасов войны, потерь и крови. Но жизнь – искреннюю, настоящую.

Конец.