Было больно даже смотреть на него.

Столько усилий, смерть Дамблдора, и все напрасно. Ей хотелось найти слова, чтобы поддержать его, успокоить, дать знать, что все еще можно исправить. Но, признаться честно, все они были слишком разбиты, чтобы поверить в это.

– Я не вернусь в школу, – после долгой паузы сказал он.

Гермиона посмотрела на Рона. Его спокойная улыбка дала понять – они думали об одном и том же.

– Ты хотел сказать «мы», – произнесла она.

Перед ней появилась тарелка с тостами и кубок с тыквенным соком. Аппетита не было, так что она принялась крошить тост на мелкие кусочки, чтобы чем-то занять руки.

– Я не могу просить вас о таком.

– Ты совершенно ничего не смыслишь в дружбе, Гарри Поттер, – произнесла она и впервые за последнюю неделю почувствовала в собственном голосе нотки веселья.

Рон стукнул своим бокалом о ее кубок. Потом сделал глоток и принялся жаловаться на недостаток сахара в лимонаде.

Все казалось таким привычным – то, как они препирались, шутили и смотрели друг на друга. Но в то же время, теперь все было иначе. Траур. Он простреливал каждый их вдох черной нитью, и никто теперь не улыбался искренне. Даже если очень хотел. Улыбка вырастала и гасла, как слабый уголек пламени.

Гермиона потерла глаза.

– Какой у нас план? – спросила она.

Гарри поднял на нее глаза.

– Вы серьезно хотите сделать это? Покинуть школу, отправиться на поиски крестражей со мной?

Рон запихал в рот виноградину и ответил, жуя.

– Ну, мне нужно выбирать между этим и перспективой провести каникулы, убирая дерьмо за драконами Чарли в Румынии. Твоя компания определенно приятнее.

Гермиона мягко рассмеялась в кубок.

Слезы навернулись на глаза, и она тряхнула головой, избавляясь от них.

Надо было дышать.

Дышать и стараться не рвать на себе волосы от тоски и скорби, от боли, от невыплаканных бесконечных извинений перед самой собой, перед ним за то, что сделала.

Надо было не думать. Паковать чемоданы и размышлять о том, что с ними будет дальше. Куда они пойдут? Все не будет просто – все никогда не было просто. Каждый раз они спотыкались на собственных же идеях, падали и сдирали колени. Война дышала им в спину, и Гермионе нужно было каждую минуту заставлять себе думать трезво. Искать решения. Учиться не вспоминать.

В ту ночь, когда Хогвартс погрузился в черный и все студенты, учителя, волшебные существа и даже привидения замолчали, отдаваясь скорби, Гермиона написала на листочке:

«Прости меня. Прости за то, что не послушалась. За то, что была строптивой и глупой. За то, что не дала нам шанса, за то, что не отговорила тебя, за то, что в последнюю нашу встречу посмотрела на тебя с ненавистью. Прости за то, что убила тебя».

В первую ночь она не спала. Во вторую – проснулась с раздирающим горло криком. В третью – сгребала футболку Джинни в кулак и, всхлипывая, шептала: «Пожалуйста, будь живым, будь живым».

На четвертый день до Хогвартса дошли слухи, что Малфой жив. Тут и там студенты шептались о новых действиях Пожирателей, а Гермиона вслушивалась, выдергивая слова, буквы, намеки из разных контекстов. Она заставляла себя дышать, потому что эта функция перестала работать автоматически, когда она увидела лужу крови под бездыханным Малфоем и черноту, смыкающуюся вокруг него.

Она так и не смогла найти то заклинание в других школьных книгах, хотя проводила в библиотеке все свое время.

Снейп исчез.

Учебник Принца-Полукровки исчез вместе с ним.

После обеда, выходя из гостиной, она наткнулась на Виктора. Он выглядел так, словно ждал ее тут, у портрета Полной Дамы, которая так же, как и все, до сих пор не могла оправиться от произошедшего.

Гермиона улыбнулась, шагнув в сторону Крама. На нем была его обычная одежда – джинсы и куртка. Никакой спортивной формы. За спиной рюкзак.

– Пришел попрощаться? – она спрятала ладони в карманы. Было неловко стоять с ним рядом и говорить после всего, что случилось, но Гермиона не держала зла на Виктора. Все, что он делал было только ради ее блага.

– Мне здесь незачем оставаться.

Он не ответил ей улыбкой. И Гермиона заметила, что его акцент снова стал ярче, грубее.

– Куда отправишься?

Виктор пожал плечами.

– Пока не решил.

Они замолчали. Теперь между ними висели камнем недосказанность и тяжелое чувство вины. У него – за то, что запер, за то, что пошел против ее воли. У нее – за то, что так и не смогла найти в себе ответные чувства.

– Я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что.

Гермиона попыталась пошутить:

– Не заставляй меня садиться на метлу.

– Нет. Моя просьба гораздо проще. Я хочу, чтобы ты пообещала, что если все станет очень плохо или очень хорошо, то ты найдешь меня, где бы ты ни была. Будет достаточно пары строк, и я приеду. С любого конца света.

Его глаза сияли, когда он говорил это.

Гермиона мягко улыбнулась ему.

– Я обещаю.

И только после этого Виктор улыбнулся в ответ. Он взял ее ладонь в свою, склонил голову, как тогда, два года назад, приглашая ее на школьный бал. Осторожно коснулся пальцев губами.

– Я всегда буду ждать нашей встречи, Гермиона Грейнджер, – произнес он и, поправив рюкзак, развернулся, чтобы уйти.

Он сделал пару шагов, и вдруг остановился нерешительно. Повернул голову вполоборота, тяжело вздохнул. Он словно не хотел произносить этих слов, но был вынужден.

– Я поклялся, что больше не стану ему помогать, – произнес он. – Это в последний раз.

Гермиона нахмурилась.

– О чем ты?

Виктор на секунду прикрыл глаза.

– Каждый имеет право попрощаться, ведь так? – сердце забилось, как ненормальное. Он даже еще ничего не сказал, а Гермиона уже чувствовала, как тело предательски слабеет, колени становятся ватными, а в глазах начинают плясать темные пятна. – Будь на мосту через десять минут, Гермиона. Пожалуйста.

Это тихое «пожалуйста» было не его, Виктора просьбой. Она буквально видела, как это слово произносят чужие губы.

Во рту стало сухо, к горлу подступил ком. Весь замок словно сморщился и высох, стены стали давить на нее, а потолок со скоростью света опускаться на ее голову.

Она сделала вдох. Огляделась и, зажимая рукою рот, побежала.

Ей показалось, что прошло несколько лет. Так странно было видеть его. Он стоял и рассматривал гладь воды, опираясь локтями о бортик. Ветер зарывался в его волосы и бросал их ему на лицо, но он не шевелился, чтобы убрать их.

Гермиона остановилась, тяжело дыша.

Угомонить бешено стучащее сердце не было ни единого шанса. Ни единого.

Живой.

Настоящий и живой, из плоти и крови, все такой же высокий, надменный, красивый.

Он не мертв. Он перед ней.

Нужно было сказать что-то, чтобы обнаружить свое присутствие, и Гермиона выпалила первое, что пришло ей в голову:

– Знаешь, если Гарри увидит тебя здесь, то ты будешь мертв.

Губы Малфоя согнулись в полуулыбке.

– Ты тоже считаешь его избранным? – ответил он, не поворачиваясь.

Гермиона приблизилась еще на шаг.

– Не избранным. Но особенным. Он все изменит, Малфой, как бы вы ни пытались...

Это «вы» словно скребнуло по нему осколком стекла. На долю секунды он сморщился, но вскоре его лицо снова стало непроницаемым. И тогда он выпрямился, поворачиваясь к ней.

Она ждала, что ее натянутые словно струна нервы лопнут, и она упадет без чувств. Но стояла и смотрела, а он смотрел в ответ. Скользил взглядом по ее лицу, как будто выискивал что-то. Что он искал? Прежнюю Грейнджер? Ту, что никогда не влюблялась в него Грейнджер?

А ведь он сделал это. Она никогда и помыслить не могла, чтобы захотеть такого, как он. Полюбить такого, как он.

Это Малфой, это все Малфой. Он толкнул ее в эти чувства, не позволив даже сделать последний спасительный вдох. И вот теперь, год спустя, они тонули оба.

– Начинается война, Грейнджер, и я хочу...