Нюрка Плачет Нюрка, живая душа, слёзы с кровью смешались на лапах. Ах, как Нюрка была хороша – самый тоненький чуяла запах. Плачет Нюрка, а птица летит, боевая железная птица. Плачет Нюрка, себе не простит. Но ведь плачет. И всё ей простится. Гладит Нюрку родная рука. Ей лизнуть бы хозяйскую руку: так знакома она, так легка, обречённая Нюркой на муку. Вертолётный врезается пол в иссечённое Нюркино тело. …Сотню раз она чуяла тол, а в сто первый – чуть-чуть не успела. По загривку прошёл холодок, когда запахом сбоку пахнуло, но на тонкий стальной проводок по расщелине лапа скользнула. И взметнулся огонь из камней, и запахло железом калёным, и хозяин, идущий за ней, опустился на землю со стоном. И ползла к нему Нюрка, ползла, и лизала его, и лизала, и хрипела – на помощь звала, и глазами всю боль рассказала. Подбежали к сапёру друзья, обмотали бинтами сапёра. Он сказал: «Мне без Нюрки нельзя». – «Нет, – сказали ему. Это горы…» Вертолёт прилетел поутру, их вдвоём погрузили в машину. «Ты не плачь, Нюрка, я не умру, ты не плачь, я тебя не покину». Но плачет Нюрка, живая душа… Ах, пуля, конечно же, дура… Ах, пуля, конечно же, дура, но это ещё ничего… Пьёт штабс-капитан из главпура с корнетом из Войск ПВО. Кремлёвские звёзды в оконце опять обратились в орлов, восходит трёхцветное солнце из красных, советских углов. В музейном Успенском соборе гремит литургия опять… И значит, за Чёрное море нам скоро пора отплывать. Сбежится с окраин Союза орда голопузых господ, стреляя в осевший от груза ооновский наш теплоход. А впрочем, куда торопиться, товарищи штабс- и корнет? Ещё мы успеем напиться и в землю зарыть партбилет… Русское море Нам опять уходить в наше Русское море из неправой страны, что Отчизной была. Нам опять поднимать в одиноком просторе на грот-стеньгах несдавшиеся вымпела. Нам опять вспоминать скалы русского Крыма, Севастопольский рейд и Малахов курган. Нам опять объяснять то, что необъяснимо, и сквозь слёзы глядеть в Мировой океан. Вот когда мы поймём наших прадедов горе. Спорить с волею Божьей и мы не смогли. Раз в три четверти века по Русскому морю из России уходят её корабли. Советник
Он сядет на поезд хороший, уедет служить в Ленинград. Он хочет не думать о прошлом, как года четыре назад. Не спит от колесного стука, хоть на ночь попил не чайку. В окошко уставился Жуков – советник в афганском полку. Он помнит, он помнит ту дату, когда в роковом декабре в полку взбунтовались солдаты и ждали его на дворе. И вышел военный советник, небрежно ремень теребя, а там под ремнём пистолетик – девятый патрон для себя. Глаза опускали сарбазы и пятились по одному: советник страшнее приказа, они подчинились ему. Своим пистолетиком малым сарбазов погнал он вперёд – туда, где за каждым дувалом мятежный строчил пулемёт. И шли, пригибаясь от страха, судьбу проклинали, но шли: советник страшнее Аллаха, когда он из русской земли. Так что ж ты, советник, не весел в экспрессе «Москва – Ленинград»? Мир тот же, из крови и песен, как года четыре назад. Не ты уезжаешь в разлуку, а мы с тобой разлучены… Спи, Виктор Дмитриевич Жуков, советник Советской страны. Пустыня Опять жара за шестьдесят, пески взметнулись и висят. И лезешь в бронетранспортёр как в полыхающий костёр, выхватывая из огня боекомплект шестого дня. А сколько их ещё – спроси пустыню. Шесть дней назад (сказал комбат) разведка видела отряд: прёт от границы прямиком, наверно, коротко знаком с оазисами на пути. И мы должны его найти. А сколько их ещё – спроси пустыню. Гудят вертушки день и ночь, они хотели б нам помочь, да разглядишь ли свысока среди проклятого песка, где разбежались и легли десяток тех, что ближе шли. А сколько их ещё – спроси пустыню. Во флягах кончилась вода – подбросят небом, не беда. Беда, что бьют из кишлаков: они чужие средь песков, там богатеи правят всласть, плевать им на Кабул и власть. И сколько их ещё – спроси пустыню. Шесть дней в песках искали тень, седьмой удачный выпал день: подул нам в лица наконец не тёплый ветер, а свинец – с бархана, с гребня, с бугорка ударили три ДШКа. А сколько их ещё – спроси пустыню. Пускай под семьдесят жара, сегодня лучше, чем вчера. Два взвода двинуты в обход, их прикрывает третий взвод, четвертый с пятым – на заслон, гранатометный взвод – на склон. А сколько их ещё – спроси пустыню. Прошла минута или час, какая разница для нас, когда окончен разговор, и тащишь в бронетранспортёр, перехвативши за приклад, в тебя стрелявший автомат. А сколько их ещё – спроси пустыню! |
