Парни так устроены – они хотят трахаться. Они готовы делать это и без обязательных брачных игр, которые так необходимы девчонкам. А Стайлз глупо игрался.

Питер кривился, но прощал ему излишнюю манерность и напускную робость, списывая все на его невинность. Которой Стайлз почему-то гордился больше всего.

Не в двадцать же лет, немного кисло думал Питер, совсем не страшась эту невинность отобрать. Потому что, знаете, отбирая ее у девушки, ты как бы берешь на себя определенную ответственность. Лишая девственности парня... Ну как вообще вы это себе представляете? Да все мальчишки-подростки с тринадцати лет мечтают закопать ее на заднем дворе заживо!

Стайлзу было двадцать. Его надо было лишать, лишать и лишать. И эти препятствия в виде дополнительных эмоциональных игрищ, они Питера только злили.

“Скажи мне “да” и я уеду”, – без всякой логики думал он, отчетливо видя влюбленность мальчишки.

Он осязал ее; он сам был чуточку задет его ярким, полыхающим чувством; заражен им, как вирусом, поэтому и не стал спорить, а принял условия игры и несколько дней, помимо регулярных и вполне безобидных переглядываний на сеансах опостылевшей уже терапии, ухаживал за своим мальчиком, хищным волком таскаясь за ним по всей психушке. По-джентльменски открывая при случае перед ним двери, например.

В мечтах же затаскивал Стайлза в чей-то темный кабинет, прижимал к стенке и, терзая мочку уха легкими покусываниями, своей настойчивостью, своим недвусмысленным, ожидающим молчанием, выбивал из мальчишки согласие. На продолжение, понимаете. Что и требовалось доказать.

Ушки у Стайлза были прехорошенькие. Питер уже знал, мочки и одного, и второго проколоты. И это было хорошей возможностью подарить мальчишке на прощание пару серег. Если заработает, конечно.

Почему-то вспоминалась красивая девушка Дерека, и то, как маленькие бриллиантики ловко плясали в ее ушах, покуда Дерек ей что-то нашептывал. И странно ёкало в груди, тревожно намекало, подталкивало к разговору с племянником еще и об этой странной девчонке, но Питер, понимая, что теперь-то точно лезет совершенно не туда, не к месту и вообще без смысла, возвращался к своему придуманному удовольствию ухаживать за манерным педиком, стабильно мастурбировать на него и, уговаривая себя быть примерным сорокалеткой, которого принудили к подписанию возмутительной бумажки, не делать почти ничего, чтобы приблизить ожидаемый в конце каждого романа финал. Как оказалось, и первого их поцелуя было достаточно. Он очень непредсказуемо окончился признанием, которого Питер вот никак не ожидал...

- Питер, Питер... – зашептал мальчишка Хейлу прямо в губы, с очевидной силой молодого взрослеющего зверёныша выкручиваясь из его рук и чуть не грохаясь с подоконника. – Постой...

Питер послушно оторвался от яркого рта, от жаркого тела, к которому прижимался, плюнув соблюдать ненужный никому кодекс нежности, простой логикой рекомендованный для общения с девственниками.

- Что? – чуть иронично усмехнувшись, участливо спросил он.

Уже предчувствуя унылое нытье о том, что это просто ошибка, что Стайлз не “такой” и в общем-то, совершенно нормальный гетеро...

Но это было бы слишком просто для психа, конечно же.

- Ты должен кое-что знать, – серьезно выдал Стайлз, и ляпнул без предупреждения, – у меня, вообще-то, есть парень.

Вот так.

Хейл не успел спрятать идиотскую ухмылку, адресованную совсем не Стайлзу.

Конечно, милый, добрый, слепой Дерек, мальчик абсолютный не-гей.

И все же, как бы ни был готов Питер к такому повороту, наличие вполне себе реального соперника было весьма отрезвляющим нюансом.

Сначала он все же попытался пошутить: “Парень? Тогда мы ничего ему не скажем, детка”. Но мальчик-кокетка вспыхнул и окончательно вырвался из рук.

- Нет, нет, – забормотал, словно очнувшись, – ты просто не понимаешь, Питер. Я... не могу!

“Но как же хочется!” – так и хотел продолжить за него Хейл, потому что он знал и понимал вот этот взгляд и это беспомощное, загнанное выражение лица, с которым смотрел на него сейчас мальчишка.

Ты можешь иметь парня и в какой-то момент неожиданно понять, что любовью всей твоей двадцатилетней жизни вдруг оказался совсем не он. Питер тоже не претендовал. Знаем мы этих двадцатилеток – у них на каждый год взросления до самых тридцати в наличии по одной любови.

И пусть невнятное наличие парня (так и хотелось спросить – и кто же он?) добавило пикантности к остальным тайнам и приправило необходимой остротой моральный аспект их недо-отношений, охотой Питер перестал вдохновляться. Еще одному сдерживающему, отрезвляющему фактору, вдобавок к приехавшему племяннику, отчего-то злому, как черт, Питер был только рад, а то трезветь, наблюдая за юрким мальчишкой, совсем не хотелось. Хотелось представить, как будет гримасничать он в постели, когда надумает кончать. Всё чаще – гипотетически.

Запутавшись в себе окончательно, не зная – хочет ли доводить до греха или нет, Питер был только рад осознать в себе дрожь предвкушения, случившуюся с ним от звонка знакомого профессора, который железобетонно обещал Хейлу преинтереснейший миокард.

Стайлз как почувствовал смену приоритетов. Он был смышленым, умненьким мальчиком; он был сообразительной занозой. Уже давно вызнавшим откуда-то дату его отлета, его специализацию и немногочисленные интересы. Питера всю жизнь интересовал только скальпель и секс. Стайлзу такая простота, казалось, нравилась. И он старался не подавать вида, как огорчен близкой разлукой. Даже имея парня, да. А Питер чувствовал себя немного задушенным этой приближенностью их странных, никак от его бездействия не развивающихся отношений к гетеросексуальным. Знаете, как бывает с девчонками – ты трахаешься с ними, а потом уезжаешь. Вот тут-то всё и начинается.

Питер никаких скандалов и слёз не хотел. Хотел лишь Стайлза, виртуозно ампутированного от своего бойфренда и всего остального дерьма, которое, Питер был уверен, в жизни мальчишки было навалом, раз уж он был приписан к психушке в качестве самого таинственного пациента. А тайны Питера уже никакие не влекли. Две недели назад он душу бы продал, увидев на столе Дерека опрометчиво оставленную им папочку – довольно толстую – с историей болезни пациента Стилински. Но именно в этот день Стайлз наконец (по воле случая или намеренно?) сидел в его машине примерной девочкой, сложив руки на стиснутых коленках и ждал его, чтобы быть отвезенным домой к отцу, который как назло не смог за ним приехать. Питер зачем-то вернулся в клинику, то ли ключи там забыл, то ли хотелось пораздражать напоследок неясными намеками Дерека... Но Дерека в кабинете не было. Была только она, толстая, гораздо толще всех остальных папка и жирная надпись на ней – М.Стилински (О).

====== Глава 4 ======

- Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя домой?

- Точно.

- Уверен?

- Я... да...

Диалог, в котором Питер выглядел мамочкой, а не коварным соблазнителем, случился у них сразу же, как он вернулся из клиники.

Пока выезжали со стоянки Дома Эха, Стайлз машинально все наглаживал и наглаживал себя по коленке, не решаясь что-то сказать. Питер, как истинный джентльмен, конечно же прервал его мучения, без особого пыла предложив мальчишке заехать к нему в отель.

- Попробуешь хороший кофе, – ласково нараспев сказал он и посмотрел в упор: надо же было как-то завершать охоту?

- З-зачем? – глупо переспросил его Стайлз и вцепился в ремень безопасности.

- Затем, что хороший кофе – редкость по нынешним временам, и в Старбаксе его не подают, запомни это, – хмыкнул Питер уж как-то чересчур по-взрослому, по-отечески и сам подивился на свой менторский тон. На своё откровенно топорное предложение и на то, как пошло вообще все это звучало. Настолько безыскусно и грубо, как будто, специально задев мальчишку кофейно-завлекательной банальщиной, Питер хотел, чтобы тот, оскорбившись, отказался.

Но Стайлз стерпел. Как стерпел и все последующие уточняющие вопросы Хейла, ставшего отчего-то тошнотворно заботливым.