И после этой незначительной их встречи наедине (всего лишь поздоровались и перекинулись бессмысленными фразами), которая окатила Питера новой волной таинственности неизвестно отчего, градус заинтересованности странным мальчиком стал повышаться с каждым проведенным в психушке днем.

Фактор сдерживания – Дерек, срочно умчался на длительную конференцию во Фриско, и Питер понимал – любопытствовать теперь можно беспрепятственно. Наслаждаться мистикой места – свободно, как и разгадывать тайны его пациентов. Вот только на тайны не мастурбируют. А истории болезней не вплетают в грязные фантазии. Питер с досадой осознавал, что эти самые фантазии приобретают вполне себе отчетливый облик и знакомое лицо, и даже нагло трансформируются в навязчивые состояния, вот как сейчас, когда он отдыхал у себя в гостиничном номере, отказавшись соседствовать с Дереком в его мрачном лофте, смотрел себе ход интереснейшей операции на сердце и чувствовал неприемлемый в сорок зуд между бедер. К концу видео, когда неизвестный ему хирург уже накладывал ровные швы на микроскопическую артерию, изменив ход операции и передумав заклеивать ее по новейшей технологии лазером, Питер поставил запись на “стоп”, откинул тонкое покрывало и, сдавшись, со вздохом запустил ладонь под резинку трусов. Член мягко и тяжело лег в руку, еще не настолько эрегированный, чтобы от ласкающего движения допустить стон. Но мысленно Питер уже не сдерживался. Представляя не просто чьи-то возбужденные гениталии, а вполне себе конкретного человека. Отвлекала только малюсенькая деталька. Она была бледно-лилового цвета, атласной на ощупь и отчего-то противной. Ее Питер из своей начавшейся мастурбации исключил, как ненужную. Хватило белой кожи и ярких, испуганных глаз. Робости юношеской и тугости в определенном месте, которую представив, Питер тут же ощутил дикую потребность двигать рукой сильнее и четче, уже не растягивая удовольствие, а идя к нему напролом.

Кончая, Хейл несдержанно простонал, в потолок запрокинув голову, а его призрачный партнер, лежащий под ним с раздвинутыми ногами смущенно улыбнулся ему и двинул, поганец, плечиком так, что это атласное, гадко-змеиное непотребство, являющееся в реальности неизвестно чем, снова выскользнуло на свет божий, немного подпортив сладкий кайф.

Впрочем, это были незначительные мелочи. Никто мальчишку ни раздевать, ни трогать не собирался, просто потому, что сказано было – нельзя. И если хотелось старшему Хейлу немного подразнить племянника, то только по поводу его откровенной слепоты насчет ориентации Стайлза. Который двигался, как гей. Одевался, как гей. Манерничал, смеялся, флиртовал, как гей. И в последующие несколько случайных их встреч в коридорах был такой милой, робкой, влюбленной принцессой. Питеру так и хотелось показать Дереку язык и упрекнуть в некомпетентности. Потому что уж психиатр-то точно должен знать, какие бесы живут в головах его пациентов. Какие демоны. Которых не признавать – слишком опасно, особенно для самого себя.

Было в мальчишке что-то неестественное, на взгляд Питера; отголосок алогичного, какой-то глобальный обман, но Хейл всё списывал на двадцатилетний возраст, на тот океан сомнений, в котором и утонуть не сложно, особенно когда маячит в гейской юности где-то рядом спасительная мысль о том, что ты – а вдруг? – можешь все-таки оказаться нормальным.

В Стайлзе было, было это что-то неправильное, пусть Дерек и не признавался в его диагнозе, зная то, чего не знал Питер и уверовав в психическое здоровье мальчика абсолютно.

В общем, охотиться на маленького не-пациента обделенный информацией Питер не собирался. Фактор тайны уже не слепил глаза, не заволакивал дымкой разум, который начал с любопытства, а окончил вполне себе непристойными мечтами о сексе. Фактор тайны стал, если честно, уже неважен, уступив место простому инстинкту, который правит мужским сердцем – подчинять и завоевывать. Питер примитивно хотел с мальчиком секса. Он хотел и знал, что, в принципе, может. Добиться, склонить, завоевать. И свое нежелание идти сквозь тернии к звезде оправдывал так же просто – мальчишка стеснителен, робок, зажат. Он девственен. Работать и работать, как говорится. А стажировка подходит к концу. И скоро вернется разгоряченный дебатами Дерек. Да и нельзя. Нельзя, нельзя... Цель слишком сложна, труднодостижима и этим можно было успокаивать свое эго, давно простившись с агрессивностью себя прошлого, тридцатилетнего – не каждая добыча заслуживает того, чтобы окончить свои девственные дни в хейловской постели. Поэтому Питер всего лишь наслаждался теплом некоторых застенчивых улыбок Стайлза, которые тот зачем-то прятал, а они все равно как-то проскальзывали, осеняя темные коридоры психушки настоящим солнечным светом.

Питер мало понимал зажатость мальчишки, тот никак не провоцировал его на бОльшее – из боязни или же по какой-то другой причине, скрытой от Хейла – странно никак не стремясь к логическому продолжению, желанному для любого мужчины.

Секс.

Он оружие женщин, но для мужчин – источник удовольствия. Зачем искусственно отдалять неизбежное, играя чужую роль? Зачем так сильно вживаться в нее, имитируя поведение невинной девочки? Питер видел несоответствие, чуял легчайший налет фальши в этой игре, запрещенной всевозможными правилами, но делал вид, будто так и надо. Не планируя ничего серьезного, просто участвовал, просто не отказывал себе в удовольствии флиртовать в ответ: забавлялся, сверкая на пацана льдистой синью глаз, перестав анализировать каждый его шаг и изумляться, как это угораздило его самого, сорокалетнего, случайно проходящего мимо, влюбить в себя такого юного. Такого запретного. И мысленно поднимать руки в защитном жесте, упрекая племянника, в перспективе – всё прознавшего; упрекать в том, что если и запрещал он Питеру резвиться, то Стайлзу-то запретить не мог, вот он и резвился – мальчишка же! Хейл просто не устоял...

И чувство тепла между ними, жара даже, оно возросло в сто крат, когда однажды Стайлз, подойдя опасно близко чисто физически, прочел на болтающемся у Питера на груди бейдже знакомую фамилию, демократично не озвученную при знакомстве с группой.

- Вы что, тоже... Хейл? – спросил обалдело и тут же заулыбался, словно бы причастность к клану давала Питеру особые привилегии. Такие солнечные внеплановые улыбки, например.

Они сидели на подоконнике. Мисс Морелл, внезапно заболев, распустила группу до следующего занятия, и Стайлз всего лишь ждал отца, который должен был забрать его из клиники. Питер всего лишь тянул время своей унылой смены.

Одинаково хулиганисто взгромоздившись на насест, словно оба были старшеклассниками, они бездумно болтали, точнее болтал Питер, что-то рассказывал отвлеченное, как бывает в самые первые беседы, не нарушая отстраненной умиротворенности, установившейся в этот долгий их час наедине.

И вот, вглядевшись повнимательнее, определив в Питере – опасном без сомнения – что-то знакомое, услышав знакомую фамилию, Стайлз будто оттаял. Будто сошла с него вся эта напускная робость и стеснительность, сделав его еще... слаще. Роднее. Доступнее. Потому что теперь-то он, словно уверовав в себя окончательно, перестал казаться неопределившимся, скрывающим свою ориентацию в угоду другому Хейлу, отрицавшему его гомосексуальность. Стайлз стал гомосексуальным прямо сейчас, сидя на этом самом подоконнике на расстоянии вытянутой руки от хищного, опасного, чего-то наверняка замышляющего, но ХЕЙЛА.

Он мягко светился, готовясь приоткрыть все свои тайны, Питер видел это свечение именно так, уже забыв подозревать Дерека в излишней заботе над этим своим пациентом, так рьяно оберегаемом от чужих посягательств, включая историю его таинственной болезни.

Всем своим радостным видом Стайлз доказывал сейчас тесную связь непонятного толка с директором Дома Эха, готовясь только от одного звука знакомой фамилии выдать свою подпольную биографию с потрохами, а заодно – подробный рассказ о горестных подростковых недугах.

В общем, он не особо теперь стеснялся: влажно блестел ярким ртом и снова поигрывал плечиком, как и несколько дней назад облаченным в пушистый смешной свитер, в котором в своих фантазиях всегда представлял его Питер, для начала срывая с мальчишки абсолютно все – джинсы, трусы, кроссовки с носками, но неизменно оставляя на нем, голом, это вязаное недоразумение из восьмидесятых. Стайлз, прижимаясь обнаженной задницей к хейловским бедрам, казался голожопым цыпленком, очень пушистым, трогательным и желанным. И Питер желал его с завидной регулярностью вот уже который вечер.