В глазах пестрели строчки анализов мальчишки – у Питера была фотографическая память.

В глазах стоял он сам – слишком красивый для истинного гермафродита, а Питер пересмотрел множество фотографий, уверившись в том, что все эти люди, с одним и тем же диагнозом, они немного странны и где-то омерзительны.

Личная аномалия Стайлза удачно не оставила изъянов во внешности. Он был ... совершенством. Был мужчиной. Был женщиной. Был маленьким двуполым божком, прячущим свою силу под кожей, в венах, в которых текла особая кровь, насыщенная концентрированными гормонами.

Питер пытался читать больше анамнезов, чтобы понять. В памяти всплывали целые абзацы выдержек из заключений психологов, эндокринологов и психиатров. Но все это не помогало. Когда не знаешь пациента лично, сухие факты из толстой истории болезни кажутся единственно достоверной информацией, которой веришь и не сомневаешься в ней. Но Питер Стайлза знал, и даже слишком хорошо для того, чтобы не отвлекаться на детали. Перевешивало это – личное, ненужное, мешающее тому, чтобы трезво оценить симптомы. Химические показатели орали об одном, но Питер уже не хотел им верить. Но если не знаешь с чем ты борешься, лучше не начинать. Питер чуял, что враг есть, только не знал – кто он.

Любил Стайлза? Да нет... Нет.

Просто отчаянно не хотел верить, что тот смешливый, немного зажатый, накрашенный мальчишка, намертво засевший в его памяти, зачем-то ляжет на хирургический стол, и не дай бог решит там сдохнуть. Под чьим-то чужим, безымянным скальпелем.

Долгих четыре месяца Питер держал обещание и не мешал. Даже когда пришло ему однажды электронное письмо со знакомого адреса всего из нескольких слов.

“Привет. Как ты?”

Он даже не озаботился набрать простенький ответ на вежливые вопросы. Быстро оделся, пошел в гей-бар, нашел мальчишку побрюнетистей и долго – всю ночь – валял его по простыням.

Через неделю, открывая дверь на звонок, с досадой думал о том, что кажется, приглашал того безымянного мальчика к себе на кофе – “Заходи как-нибудь”.

Но на пороге, одетый в белую просторную футболку и черные джинсы, стоял Стайлз.

В раскрытую дверь пахнуло поздней весной, которая в Нью-Йорке пахнет горячей пылью, и Питер понял: всё, что он обещал Дереку – пыль. Вот эта самая – теплая, асфальтовая, оседающая на коже в конце рабочего дня тонкой, серо-коричневой пудрой. Проводишь немного влажной от пота рукой по усталому лицу, стирая ее, и становится легче. И, избавляясь от нее окончательно, идешь в душ, подставляя несвежее тело горячим струям воды, смывая историю, которую прожил за день, и готовясь к совершенно новой. Настоящей.

В эту минуту Питер как никогда понял, насколько коварны замыслы вселенной, заставившей его думать, что он в окончившейся истории никто. Прохожий, бредущий мимо. А оказалось – нет. Он тот, кто растоптав элегантной туфлей проклятое насекомое, в секунду уничтожил порядок существующего мира, тем самым создав мир другой.

“Как ты здесь, что ты, откуда, мальчик, мальчик... И почему ты – мальчик?” – все бормотал, по-глупому стоя в дверях, загораживая вход в квартиру, пускай неосознанно, но боясь вот этого – слишком горячего, что всколыхнулось внутри, сметая и неопределённость, и зависть, и обиду на парочку эту странную, теперь-то точно разделённую хотя бы расстоянием, на которое позволил себе Стайлз удалиться от своего сторожевого пса.

Он выглядел сейчас настоящим мальчишкой внешне, вдруг удалив из облика все женское до мельчайшей детали. Может, не захотел эпатажничать, шокировать попутчиков в дороге, а может... может...

Питер дернул мальчишку на себя, потащил его вглубь квартиры.

Коридор был длинный, Питер злился. Радовался лишь тому, что мальчик Стайлз теперь не очень-то сопротивляется. Руками тискает ему накинутую на голое тело рубашку, косит вишней глаза ниже, на мягкие домашние брюки, ясно и беззастенчиво обрисовывающие полувставший член. На ноги босые и, господи, дурачок, все старается не наступить своими припорошенными городской пылью кроссовками ему на эти голые ступни.

- В гостиной есть диван, спальня – дальше. Куда? – невразумительно спрашивал Питер и наконец нелогично касался губами губ мальчишки, не давая ему возможности ответить.

Стайлз мычал в рот и жмурился – все равно ему было.

Питер менял траекторию и аккуратно вальсировал с ним к низкой софе у панорамного окна – если должно случится у них сейчас то самое, без недомолвок взаимное, то пусть случится красиво, с видом на огни соединившего их Нью-Йорка.

Стайлз скользнул к Питеру на колени, и две минуты они сосредоточенно целовались, сидя на узкой софе.

Комната погружалась в сумерки, и Питер через минуту уже проклинал свою современную электрику, которая, реагируя на темень, автоматически зажгла мощную наверху люстру, осыпав их ярчайшими бликами света.

Но Стайлза яркий свет не напугал. Он не планировал прятаться. Был не накрашен. Под глазами залегли тени естественного порядка. В ушах зияли маленькие проколы, там, где прежде играли бриллиантовыми гранями изящные пусеты, и Питер, осторожно касаясь, проверил и наличие ненужного белья под одеждой, так и не найдя под простой мужской футболкой никаких кружев. Рука свободно гуляющая вдоль позвоночника, скользнула за ремень джинсов и тоже не нашла там ничего – лишь плотный хлопок белых боксеров.

Стайлз был другим и тем же самым.

Стайлз был естественной выделки мальчиком. Который ерзал сейчас у Питера на коленях, опасливо и робко прикасаясь к его бедру одной своей рукой, другую держа у своего паха.

- Ты хочешь? – спросил без прелюдий Питер, стараясь вложить в свой вопрос другие вопросы – ты не боишься? Ты уверен? Ты точно согласен на полноценный анальный секс? Ты понимаешь, что буду я брать тебя мальчиком? Трахать, как мужчина мужчину?

Питер пытался не сорваться в глубокомысленные разговоры-допросы, включающие в себя упоминания о небезызвестных им обоим диагнозах. Он ясно давал понять, что будет у них нарочито голый гомосексуальный акт, в котором и поцелуя для начала было бы достаточно, и что-то он даже немного затянулся.

Стайлз послушно кивнул на вопрос и справедливо задал ответный.

- А ты?

Что ж, Питер мог не отвечать. Стайлз, осмелев, прижал свою узкую ладонь к красиво выпирающему бугру между его ног, погладил пальцами. Забавно улыбнулся: эрекция у Питера была устойчивой.

Хейл ловко повалил мальчишку на софу, оказавшись сверху. Вбил колено ему между ног, чуть надавил на промежность, задрал до шеи футболку, забывшись.

Холмики небольших грудей расплылись по туловищу, как-то сразу в таком положении растеряв объем, но соски... соски стояли, были припухшими больше обычного. И все же Стайлз казался плоским, Стайлз казался мальчиком и у этого мальчика стояло.

Не церемонясь – не извиняться же за то, что ты такой до автоматизма не романтичный, чёрт, даже с гермафродитами – Питер выпутал Стайлза из джинсов с бельем, оставив футболку и, раздеваясь сам – чуть медленнее, чуть вальяжней, покрасоваться же никто не запрещал – почувствовал себя потерявшим память счастливцем, воспоминания которого оборвались в тот самый миг, как только шестимесячной давности Стайлз покинул неприметный отель, в котором они переспали впервые. Последующие события как будто исчезли, растворились, превратившись в дурной сон – признания Дерека, признания Стайлза, дурацкий вечер втроем и ужасная правда, подтвержденная сухими выдержками анализов из истории болезни...

Сейчас всё вернулось обратно, соединившись для Питера в непрерывный поток альтернативных событий – они со Стайлзом, вычеркнув из истории перерыв на полгода, просто продолжили заниматься сексом, который тогда, в первый раз, немного не удался.

- ...все вспоминал тебя, твою маленькую дырку с нежными морщинками, как пахло у тебя между ног... сладко... мальчиком, моим мальчиком... и как сосал мне, тоже вспоминал... дрочил на тебя, на твой рот, на твою задницу, и ненавидел, ненавидел, ненавидел...