С мальчиком оказалось приятно просто сидеть рядом. Воспоминания о поцелуях скрасили неудовлетворенность. Доеденный за Стайлзом эклер оставил на языке необходимую сладость. Стейк, заказанный после ухода мальчишки, унял аппетит.

Всё было совсем неплохо.

Если не знать о том, что ошибки хирургов всегда очень дороги. Они нередко оканчиваются смертью. Но Питер, на следующий день садясь в самолет, конечно не думал о маленьком прямоугольнике своей элегантной визитки, как об ошибке, которую он допустил, оставив Стайлзу для непонятных целей. Да может просто, как сувенир.

====== Глава 5 ======

Бывает, что именно раcстояние сближает, сделав всю работу. Бывает, что простые слова, сказанные в онлайне, становятся важнее взгляда и заменяют прикосновение.

Питер уже не жалел, что дал свою визитку грустному Стайлзу, бонусом добавив к электронке и свой Скайп, который мальчишка не очень любил использовать, а если использовал – предпочитал маячить на периферии снимающего картинку глазка.

Питеру, впрочем, было неважно. К детальной визуализации отношений – если это были они, он не стремился. Так было... безопаснее. Так было проще. Не только не видеть, но и не обсуждать ничьих психических отклонений, включая влюбленность. Хватало мягкого тембра голоса и пожеланий доброй ночи. И вот в какой-то странный мистический момент, уставший, злой, невыспавшийся после неудачной операции, Питер вынужден был очень специфично пошутить, никак на понимание не рассчитывая, но получил от Стайлза именно это – умеренный смех и ободряющее молчание, как будто через расстояние, их разделившее и все расставившее на свои места, они узнали, наконец, друг друга окончательно.

Оказывается, это так важно, чтобы тебя понимали. Оказывается, даже одиночество, которое не тяготит, становится в тягость, как только узнаешь ты иное – общность.

Узнаёшь человека, без шанса испортить всё сексом и через какое-то время уже понимая – даже плохим испортить не выйдет.

Питер был совершенно теперь уверен – секс был бы хорошим. Стайлз-далёкий, Стайлз-невидимый оказался совсем другим. Его неприкосновенность куда-то улетучилась. В его письменную электронную версию хотелось прорасти и остаться там навечно – в его ладно скроенные смешные фразочки, в его “Приветы” и прощания, в его бродячие рифмы, проскальзывающие тут и там, в него самого – своими мыслями, руками и... членом.

Теперь Питер думал совсем иное о том неуверенном ни в чем мальчишке, который, обходя в их переписке острые углы, ненужные намёки о романтическом, стал ближе и роднее, чем если бы в каждом своем письме признавался в любви.

Влюбленность сквозила, но легким бризом. Как будто бы умный мальчишка знал – у Питера на нее аллергия и сыпь.

Сквозило и нечто иное – бесплотная тень все еще теплившейся в двадцатилетнем юноше невинности, чуть покореженной неловкими и неуверенными руками сорокалетнего мужчины, который отчего-то не довел дело до логического конца.

Зачем-то оберегаемая Стайлзом, она не была отдана и кому-то еще. И Питер думал с жестоким закономерным презрением к более слабому самцу о странном бойфренде Стайлза, уже наделяя его, как соперника, чертами неудачника, втихую удивляясь на слепоту, с которой ухажер накрашенного мальчишки не видел происходящего у него под носом и не торопился первым сорвать немного перезрелый цветок.

Они не обсуждали ничью жизнь так глубоко, чтобы затрагивать эти темы – Питер был только рад общаться легко, невесомо, уже привыкнув к простым пожеланиям доброго утра и пожеланиям сладких снов, которыми Стайлз подписывал свои письма. И наполнение их, самая важная смысловая серединка текста, как будто ускользала из памяти каждый раз, неважная и неинформативная. Хватало того, что этот текст был; что Стайлз трудился, набирая его, порхая своими тонкими пальцами по клавиатуре, рассказывая о прошедшем дне, привыкнув уделять внимание далекому другу ежедневно.

Всё это было до смешного возвышенно, и совершенно точно – глупо. Но безопасно и ненавязчиво.

Питер знавал приставучих любовников, заваливающих его тоннами смс, преследующих его повсюду, но регулярность писем Стайлза не была тем сталкерством, которого стоило опасаться – мальчишка тихо-послушно сидел в своём Бикон Хиллс, строчил электронные письмена и ни на что не надеялся. Он обладал удивительной по нынешним временам жертвенной преданностью Пенелопы, никак мужчинам не присущей. А то, что Стайлз ждал – Питер чуял. Не ожидая чуда, он страстно хотел увидеть Хейла вживую, и этим простым желанием были пропитаны все его пустые россказни, та самая серединка, в которую Питер никак не вникал, но ясно чувствовал интуитивно, даже не читая.

Никто Питера Хейла обратно не звал, но Питер Хейл зачем-то поехал. Нашлись какие-то ужасно важные дела в родном городе, ставшие совершенно неотложными к моменту, когда в письменных прощаниях Стайлза, придуманные влюбившимся окончательно Питером, стали сквозить, помимо реальной нежности, нотки бесплотного болезненного сожаления. Обреченность, печаль...

У Питера не осталось сомнений. В хирургии всегда так: решил резать – режь. По-живому, с кровью и болью. Удаляя негодное, вживляя необходимое. Прощаясь с рецидивирующим одиночеством, как с ненужным протезом и боясь делать первые шаги с новой, живой, пришитой неизвестным богом конечностью, которая, возможно, будет отторгнута организмом, не прижившись и начав отравлять кровь.

Питер рисковал – спокойствием своей устоявшейся жизни и целым миром юного мальчишки, который жизни никакой еще и не знал. Но это, как в хирургии: беря в руки скальпель – не сомневайся. Режь. Ампутируй. Извлекай. И шов не всегда может получиться ровным.

В воздухе пахло зимой, хотя в Калифорнии она, конечно, условная.

Питер с наслаждением дышал, чутко легкими определяя в воздухе концентрацию чистого кислорода намного бОльшую, чем в многолюдном Нью-Йорке. Прямо из аэропорта заехав в старый район города, где кучковались коттеджи эконом-класса, он медленно двигался в сторону центра. Свободное дыхание закончилось именно в тот момент, когда из окна своего авто – на этот раз Питер не стал арендовать безликую машину, выбрал позерский БМВ – увидел он бредущего по тротуару Стайлза, промокшего от начавшегося дождя насквозь. Он прятал лицо за капюшоном толстовки и торопливо перебирал тонкими ногами, обтянутыми мокрой джинсой слишком плотно и не сказать, чтобы красиво; прижимал к груди рюкзак, набитый книгами и, не обращая внимания, как кто-то с другой стороны улицы свистел в его сторону и что-то кричал не совсем пристойное, шел к своему дому.

Питер затормозил около, прикрывая боком машины, и опустил окно.

Хотел сначала сказать что-то смешное, немного пошлое, красиво ярко улыбнуться, вскинув руку в приветственном жесте, но увидев глаза замершего Стайлза – вишневые и недоумевающие, не стал придумывать ничего.

Сказал просто:

- Садись в машину.

Вложил в полуприказ-полупросьбу всё, что не было написано в этих их письмах ни о чем. Чего не сказали они друг другу по полуслепому скайпу и что наболело-назрело и дало Питеру право говорить именно так – жестко и немногословно.

Стайлз вздрогнул и шагнул к машине, а Питер, словно почуяв, что нужно сделать что-то непременно галантное, вылез прямо под струи воды, как был – в серой элегантной двойке, и распахнул для своего мальчика дверцу.

- Прошу, принцесса, – выдохнул нежное и, вероятно, правильное, потому что Стайлз ярко, солнечно улыбнулся и без всяких сомнений нырнул в теплый, уютный салон.

- Ты приехал, – сказал он, как только выехали они из тихого района.

Питер лишь вдавил ногу в пол, заставив машину взреветь мотором на слишком низкой передаче.

- И куда... куда мы... – кратко, рвано, малоинформативно произнес несмело улыбающийся Стайлз, немного растеряв беззаботную солнечность, потому что прекрасно наверно знал – куда и, главное – зачем.

В Питере сквозила та самая уверенность, которой так не хватало ему в прошлый их раз.

В Питере была возродившаяся хищность. В Питере был секс. А в навигаторе – тревожно красный огонек указателя ближайшего отеля, который оказался опасно рядом.