Мальчишка выл на одной ноте, а Питер его обнимал и молча по голове гладил. Они давно уже плюхнулись на диван, сидели в плотной связке минут пятнадцать, а Хейл все еще успокаивал Стайлза. Думая при этом, что трахать-то уже не хочется абсолютно, но отпускать – тоже.

Потом плакса на время затих, ничем не объясняя такой темпераментной истерики, а Питер уже перехотел в воспитательных целях рассказывать – что к чему.

Он окончательно понял – ему не надо было этого секса. Слишком... сложно. Запутанно. Слишком густо подведены глаза. Слишком розовая рубашка. Слишком толстая папка с историей болезни.

Пошевелившись и разрушив их асексуальное объятие, Питер смешливым движением, утрированно домашним, поправил Стайлзу его сиренево-розовый воротничок, успев еще раз удивиться столь быстрой метаморфозе, с которой их десятиминутный побег в его номер вдруг превратился из романтического в воспитательный.

Фантомная связь между ними, так и не ставшими в этот день любовниками, все еще существовала, как существовала только что осознанная Питером реальная между ними пропасть примерно в двадцать лет. Особенно сейчас заметная, когда от яркого света, включенного Хейлом, он раздраженно щурился, щеголяя на своем лице очаровательным букетом мимических морщинок.

С такими морщинами, мистер Хейл, вам только нотации читать, а не мальчишек соблазнять неопределившихся, думал Питер и неожиданно растроенно вспоминал, что кроме того самого обещанного кофе у него кажется ничего больше в запасе и нет. А “Несквик” напополам с молоком не помешал бы...

После такого – неловкого, не случившегося, стыдного – в панике убегают.

После такого немного ненавидят себя.

Но Стайлз, уже не удерживаемый крепкой рукой взрослого мужчины, бежать даже не порывался, как будто бы привык переживать стыд, намного мучительнее этого. Воспользовавшись правом, что дает невинная юность, на новые слёзы. Даже в этом конкретном случае, когда невинность так и не отобрали.

Плохих любовников необходимо изгонять из своей постели незамедлительно. Еще быстрее нужно избавляться от любовников хороших, если не хочешь обзаводиться зависимостями. Что делать с еще не повзрослевшими рыдающими на плече мальчишками, которые любовниками так и не стали, Питер не знал. Сидел рядом, подпихивая бумажные платки и просто заговаривал зубы, стараясь не упоминать проклятущий кофе, с которого все и началось.

- ...сейчас налью тебе чай, закажем из отельного ресторана эклеры – здесь вкусно готовят, попробуешь. И вытри глаза, смотри, опять все потекло...

Он властной рукой смахивал разводы туши с пылающих щек мальчишки и, вряд ли с задачей справившись, отправлял его умываться. Думал – читать мораль, тыкая мальчишку в какие-то его отношения нет у него права, и так нехорошо поступил, жестоко; пускай сам разбирается со своим парнем, но вот другие взрослые замечания так и просились на язык, когда Питер, не удержавшись, пристально смотрел, как немного качая бедрами, идет мальчишка к душевой, и отмечал с врачебной строгостью – а джинсы-то слишком узкие, как бы чего не передавили...

- ...вот объясни, зачем такое обтягивающее носишь? – спрашивал участливо, как только посвежевший Стайлз, умытый и отпоенный чаем, снова садился к нему на диван, вгрызаясь зубами в третий эклер по счету.

- Нравится, – мычал с набитым ртом тот и улыбался несмело.

Питер только сейчас замечал немного странный крой джинсовой промежности, и как скрывает он всякое напоминание о том, что Стайлз вообще-то мальчик.

- Вредно это. Яички себе передавишь и будут потом проблемы... Больно, наверно? – с понятливым ужасом спрашивал Стайлза и получал утвердительный кивок.

- Привычка нужна, – объяснял Стайлз пристрастие к облегающему стилю, а Питер чувствовал себя стариком – ну вечно эти дети впихивают свои и так заморенные диетами тела в какие-то немыслимо узкие, модные тряпки, что даже член не разглядишь, когда разглядеть как раз бы хотелось.

Он, сидя рядом с жующим и успокоившимся мальчишкой, нет, нет, да и ощущал легкое покалывание в районе промежности. Такое чувствуешь, когда через секунду у тебя должно встать; когда уже встаёт не в полную силу, но достаточно, чтобы вызвать неловкость.

Питер был не из тех, кто будет извиняться за непредумышленную эрекцию и все же сжимал коленки, боясь показать физиологический интерес – поздно было играть в самцовые игры: чай был подан, сладкое ребёнку предложено, нотация о вреде слишком тесного белья прочитана. И Питер странно не хотел, в отличие от своего сомневающегося члена, былой статус любовника возвращать: было, наконец, хорошо; было комфортно. Болтать с мальчишкой ни о чем, кормить его пирожными и краем уха слушать журчание переливчатого тенорка.

- ...когда вы первый раз пришли на занятие, я сразу понял, что Джексон вам не понравился. А если вам не нравится Уиттмор, вы автоматически начинаете нравится мне. И вы мне... нравитесь, в общем. Понимаете?

- Угу.

- А можно спросить?

Питер кивал – давай, спрашивай.

- Вы же... Вы гей. Или... А с женщинами у вас было?

Конечно было, мальчик, продолжал кивать разморенный неожиданной эмоциональной нирваной Хейл, но мне показалось, мы немного отклонились от темы.

Совсем непредумышленно – сама ситуация располагала к такому – хотелось интимные темы исключить; хотелось советовать и наставлять, хотелось успокаивать и делиться опытом. И Стайлз послушно, словно мысли читая, тихонько откровенничал:

- Вы знаете, как это трудно – быть таким...

- Я мог бы, конечно, что-то посоветовать, – вещал взрослый опытный Хейл, прекрасно понимая проблемы мальчишки, – да только каждый должен решить сам – когда и как заявлять о себе миру. Это мой первый и единственный тебе совет.

Питер ласково смотрел, как подсыхает так и не вымытый развод туши на левой мальчишеской скуле и тянулся к щеке рукой.

- С косметикой у тебя беда... – смеялся, вытирая черный след ладонью.

- Да сдуру распродажную тушь купила... – ответно смеялся с радостным облегчением Стайлз.

Питер игриво хмыкал – так уж естественно мальчик копировал девичьи повадки, играя тембром, так умело...

- Значит, вам не противно? – переспрашивал снова и снова, поправляя тесемку, сползающую с плеча, а Питер качал головой – нет.

А потом снисходительно улыбался – наши сущности не изменить, так задумано природой. Отчего же должно мне быть противно? Я и сам не святой.

- Я не оцениваю людей по половому признаку, особенно если люди эти мне нравятся. Я не навешиваю ярлыков. Поэтому...

- ...да, да, – частил Стайлз, перебивая, – не в этом дело, а только в самом человеке, понимаете? Важно лишь это, да?

Питер кивал, соглашался, прочь отгоняя мысли о членах, особенно таких резвых, молодых.

А между ног уверенно твердело, он придвигался неосознанно ближе, трепал мальчишку по черным волосам, касался машинально – хотелось касаться, очень...

- А вы на Дерека совсем не похожи. Ну, внешне, – трещал Стайлз, меняя тему и обрывая хейловские касания очередным холодным “вы”. – У вас глаза синие. Красивые синие глаза. У вас русые волосы. Золотой оттенок. У вас... фигура...

Он ярко смущался, до красноты. Того наверно, что сравнивая телосложение двух Хейлов, впервые отдавал первенство не богоподобному директору Дома Эха.

Питер же, слушая похвалы (вот так, Дерек, иди-ка ты на хуй), плыл по течению, охотно принимая солнечные ванны внепланово, потому что в сорок влюбленности – односторонние ли, взаимные – они редкость. Они не так часты, как в двадцать. Их надо принимать, хочешь ты или нет, потому что какая-то из них, возможно, окажется в твоей жизни последней.

Уже провожая Стайлза к вызванному такси, Питер тихо душил в себе позывы к расспросам, снова отчетливо осознав то самое первое чувство, с которого все началось. Любопытство.

Секса так и не случилось. Тайны Питер не выведал. Наверно поэтому остался между ними легкий налёт недосказанности, незавершенности, которых было не жаль.