И после этого бессмысленного для Питера монолога Дерек более спокойно завершал свои указания:

- Ты можешь думать, сколько хочешь, я, знаешь, очень уверен в тебе... В твоем стремлении, в том, что ты всегда знала, кто ты, даже несмотря на то, что твой отец понимал это превратно. Но мы же убедили его, помнишь? Да, он так и не принял тебя полностью, но... Мы убедим его позже. Надо только продолжать слушать себя. Не отвлекаться на всякие...

И тут Дерека технично заткнули.

У звука невидимого поцелуя был характерный мокрый и почти осязаемый привкус ментоловой жвачки – Питер знал, как маниакально тщательно следит племянник за гигиеной своей ротовой полости. Дерек в принципе тщательно следил и за всем остальным, как оказалось, включая судьбу красивой своей девушки.

Надо же, пять лет отношений! Питер и не знал.

Как не знал и того, что Дерек настолько терпеливый любовник, а девушка его – довольно взрослая на вид дама – все еще наполовину девственница, стыдливо в постели соглашающаяся по непонятным причинам лишь на что-то неполноценное.

Питер кисло улыбнулся – их с Дереком столь похожие друг на друга проблемы были подтверждением того, что Хейлам легко не бывает. У них либо сложнейший, почти неоперабельный миокард, либо девственники в постели, и неизвестно еще – что из этого хуже.

И стало неуютно, будто бы он, Питер Хейл, вспомнивший подслушанный непонятный разговор, брал на себя двойную ответственность, хотя никакого отношения к той наполовину невинной девушке не имел.

Но Стайлз, сиренево-лиловый, нежный, женственный, был абсолютно точно на его совести. Как и его мальчишеская девственность.

Питер был предельно сосредоточен, когда выверенным движением впечатывал его, тоненького, в дверь спальни. Когда запускал пальцы в растрёпанные черные волосы и уверенным движением другой руки жадно нащупывал под хлопком рубашки твёрдый торчащий сосок. Грудь... вся грудная мышца была странно припухшей, мягкой. Но Питер не отвлекался на эти мелочи: целовал стыдливо уворачивающегося из рук мальчишку, который бормотал и бормотал что-то о том, что трогать его не надо, пожалуйста, пожалуйста, он сам... сам...

Питер, плюя на такую несправедливость, на то, что какой-то юнец диктовал тут ему – что надо, а что нет, эгоистично прикладывал его безвольно висящую руку к своей вздутой ширинке. Где Стайлз неожиданно жадно стискивал пальцы, с жарким любопытством комкая ткань брюк в потной своей ладони. Тискал чужой член и еще больше плыл, а Питер со злостью думал – вот почему именно ему, а не вечно отсутствующему бойфренду, вдруг выпала подобная честь забрать девственность мальчишки? Вот что у них за наказания с Дереком, одно и то же на двоих – лишать невинности капризных малолеток по их правилам?

Он что, ходячий дефлоратор, что ли?

В голове назойливо крутилась какая-то неприятная мелодия, вторя разрозненным мыслям, которые никак не могли так ясно гулять в хейловской голове, потому что когда ты готовишься к сексу, мысли вообще не гуляют. Но если мужчина способен думать, когда ему вовсю стимулируют член, то значит... значит, плохо стимулируют!!!

Питер все еще не мог признаться себе, что все эти интриги и закулисные тайны дерековской психушки, неделями ранее вызывавшие у него приступы подростковой эрекции, теперь имели обратный эффект. Топя сознание в вопросах, которые все – все – оставались без ответа.

Сейчас напрямую требовать у млеющего Стайлза озвучить название его диагноза было бы редкостным идиотизмом. Стайлз, с забавным рвением ковыряющийся в хейловской ширинке, был просто молодчинка, сам все испортил, или наоборот – прекратил наконец их обоюдные мучения.

Он, разобравшись с тугими пуговицами Питера, с похвальной готовностью резво сполз на колени и жарко дохнул в разрез раскрытой ширинки. Тихо, не поднимая головы, но с явным восхищением от увиденного, хрипло предложил:

- Я отсосу тебе, хорошо? Без траха... Можно? Я хорошо умею...

И отчего Питеру сразу показалось, что обещанный ему леденец нагло заменяют всего лишь обсосанной сладкой палочкой, на которой он, сахарный да целенький, держался?

Он поздно и откровенно не вовремя снова вспомнил ничем не проверенную информацию, которой недавно снабдил его честный Стайлз, вдруг оказавшийся состоящим в непонятных, мутных отношениях. Еще дня три назад они нарушили идиллию их первого поцелуя, чтобы сегодня забыться совершенно под не такими уж настойчивыми руками Питера.

Поэтому, оскорбившись на столь щедрое предложение и нелогично растеряв эрекцию окончательно, Хейл тут же прикрыл свою временную несостоятельность ответным подленьким рассуждением.

- Не хочешь трахаться? Отчего же? А-а, у тебя же парень есть! Минет у вас, значит, за измену не считается...

Не лучший, скажем, ход за пять минут до вожделенного оргазма, упоминать... законного бойфренда.

То, что законный не уделяет Стайлзу должного – углубленного – внимания, было ясно, как день.

“И почему я должен?”, – подумал Питер обидчиво и нелогично, все еще пребывая мыслями в том временном отрезке, где Стайлз вроде как был готов на всё.

Но Стайлз, в том-то и дело, готов не был. Он так и стоял перед Питером полностью одетым, не позволяя прикоснуться к себе; не позволяя даже пуговицу расстегнуть, как будто был абсолютно уверен в своем каком-то непонятном уродстве. Как будто истово ненавидел себя и свое тело. Как будто стыдился его, восхищаясь при этом стоящим перед ним аналогом. С таким же мужским членом и яичками. С такими же волосами в паху и таким же мужским специфичным запахом гениталий.

Не понимаешь – не злись. Это Питер осознавал и злился только на себя и несостоявшийся кофе. На то, что глупо не послушался интуиции и просто не подвез мальчишку домой, решив забрать то, что вроде бы предлагалось.

Стайлз стоял перед ним замерший и красный. Вскочил с колен сразу же, как услышал упрек. Дышал возбужденно, но на ширинку Питера – все еще раскрытую, приглашающую – глаз уже не опускал.

- Я никому не... изменяю, – сказал неуверенно, и Питер вдруг сразу понял – ненастоящий парень этот есть. Он не придуманный. Он существует. И то, что раньше казалось ему смешной экспериментальной интрижкой, теперь приобретало статус полноценного любовного треугольника, который острыми своими углами способен был смертельно ранить каждого из них трёх.

- Да нет же, мальчик, изменяешь, – сказал убийственно прямо, сам признавая и не прощая себе же свое не очень красивое участие в свершающейся измене, удивляясь прежде всего тому, что ему есть до этого дело.

Будь Стайлз постарше, поопытнее, понаглее, наверняка бы возмутился – какого черта тогда, зачем было тащить меня к себе в номер, чтобы потом, вместо постели мораль читать?!

Но он был юн и беспомощен. Беззащитен. Он был виноват тем, что ступив в логово зверя, посмел предложить лишь жалкую оральную ласку, едва ли стОящую всех усилий взрослого опытного самца, которому ласка эта предлагалась.

Он так и стоял перед Питером – жаркий, вспотевший, нежно-сиреневый. С просвечивающей сквозь рубашку кружевной маечкой.

Она, эта крошечная женственная деталька, сорвала Питера в очередной раздраженный упрек:

- Зачем тебе это? – поддел грубым пальцем рельеф бретельки и сам не понял, а почему это кружавчикам досталось больше всего.

Стайлз всхлипнул, притиснул хрупкую кисть к груди, прикрыв просвечивающее непотребство и жалко выдохнул:

- Вам так противно? Да? Противно?

- Противно – что? – немного непонимающе переспросил Питер, выслушивая отстраненное “Вы” и уже жалея о своем выкрике, жалея совершенно явно – мальчишке шли кружева, к лицу были.

- Противно, что я... урод.

Пока он прятал лицо в ладонях, всхлипывая, у Питера не было возможности объяснить дураку, что вот измена – это противно, а это всё – красивые накрашенные глаза, и показная женственность – и есть рецепт его немного специфичной притягательности. Быть может, и противно чуточку и слишком остро, когда в коктейль так много специй добавлено, но для пресыщенного ловеласа самое то, надо лишь сделать первый глоток с закрытыми глазами.