Она спускается по ступенькам и осторожно подходит к Регине. Всматривается в ее глаза, ищет там подтверждение собственным надеждам, но видит то, что не может понравиться.

Регина опять раздражена. Тем ли, что пришлось прийти среди ночи, или тем, что услышала от Суллы?

– Что говорил тебе Сулла? – спрашивает Эмма пытливо, будто нет ничего другого, о чем бы ей хотелось спросить. Но как-то нужно завязать разговор.

Регина качает головой.

– Это не твое дело.

Эмма не согласна.

Это ее дело. Они с Региной связаны – боги знают как, но связаны. Хотя бы той ночью в атриуме, или жадными поцелуями в молельне, или откровениями под опиумом – все равно, чем. Эмма вновь чувствует острую необходимость в том, чтобы защитить Регину. Возможно, что и от себя самой тоже. Но это позже. Сейчас речь должна пойти о другом.

Эмма подступает к Регине еще на один шаг и говорит:

– И все же. Чего хотел от тебя Сулла?

Она словно пытается отодвинуть то, что ей действительно хочется знать.

Регина скрещивает руки на груди, и это воздвигает между ними моментальную преграду. Эмме даже приходится подавить желание отшатнуться.

– Ты ведь хотела поговорить о чем-то другом, – Регина выжидающе поднимает брови. – Либо говори, либо я ухожу. Я не настроена докладывать тебе о том, что тебя не касается.

Она упряма, Эмма давно успела это понять. И иногда лучше просто смириться, чем попытаться докопаться до истины. Может, Регина расскажет потом. А может, в том разговоре с Суллой действительно не было ничего важного.

Эмма быстро облизывает сухие губы.

В ожидании встречи она успела обдумать очень много всякого. И прийти к выводу, что настала пора говорить открыто. Еще более открыто, чем раньше. Поэтому сейчас она набирает в грудь воздуха, сжимает дрожащие от волнения пальцы и произносит, не отрывая взгляда от Регины:

– Если я скажу, что хочу тебя?

Она тут же понимает, что неправильно построила фразу. Если она скажет… А если нет? Что это за очередная попытка отступления?

Выражение лица Регины не меняется, разве что чуть тянутся кверху уголки губ. Во всяком случае, она не убегает. Стоит на месте, хоть и не опустила рук. А потом отвечает размеренно:

– Можешь попробовать.

Эмма понимающе усмехается.

Ответ достоин вопроса. Не к чему придраться.

Она снова глубоко вздыхает.

– И ты скажешь, что не хочешь меня?

Это не будет концом жизни. Или концом мира. Но услышать такое Эмме не хочется совершенно. Она не думает, что готова снова получить отказ.

– Можешь спросить, – спокойно повторяет Регина. Она опускает руки, и невидимая преграда между ней и Эммой медленно рушится.

Эмма щурится, снова облизывая губы.

Это какая-то игра, правила которой ей неизвестны? Тогда ей не нравится. Она в проигрышном положении. От нее ждут первого шага, но шагнут ли навстречу? Кто из них смелее?

Но разве Эмме еще есть, что терять?

Может быть, не нужно разговаривать? Может, нужно взять то, что хочется? Но Эмма не понимает, как это сделать. Она не представляет, как берет Регину силой - она ведь не мужчина. И Регина не заслужила такого. Да и уподобляться Лупе и остальным римлянам Эмма не горит желанием. Ее пламя иного рода.

Светильник за спиной Регины принимается чадить.

– Ты ляжешь со мной?

Глупо. Как же глупо спрашивать о том, что они уже разделили!

Эмма не узнает собственного хриплого голоса. И он… дрожит.

Она боится услышать ответ. Будто еще ничего не было между ними, будто она не помнит, как они двигались с Региной вместе на той кровати, не помнит прикосновений ее рук в купальне.

Но страх упустить свой шанс еще больше. И именно он заставляет Эмму стоять здесь и сейчас и смотреть в темные глаза Регины, в которых все проще утонуть.

Эмма помнит слова Робина. Помнит, что может подвергнуть опасности их обеих. Но все забывается, когда она рядом с Региной. Хочется верить в лучшее.

Регина вздергивает подбородок. К счастью, в ее улыбке, коснувшейся губ, нет презрения или гнева. И голос тоже вполне мирный, когда она спрашивает:

– Зачем бы мне это делать?

В первый момент Эмма теряется. Зачем? Потому что они обе хотят друг друга, есть ли смысл и дальше это скрывать? Должно быть, та ночь в атриуме всему виной. Эмма уверена в этом. Не случись тогда то, что случилось, она бы и помыслить о Регине не смогла. Да и зачем ей было бы это делать? Но боги распорядились ее судьбой по-своему.

– Ты уже лежала. И тебе понравилось.

Они стоят совсем рядом. Можно просто протянуть руку, чтобы коснуться Регины. Чтобы притянуть ее к себе. Чтобы поцеловать. Но Эмма ничего из этого не делает.

Регина качает головой.

– С чего ты взяла?

Масляные светильники бросают танцующие тени на ее лицо. Из-за этого Эмма не может прочесть эмоции. Ей, впрочем, хватает и своих, которые уже почти захватили и голову, и сердце, и то, что находится между ног. Наверное, неприлично и некрасиво хотеть Регину именно сейчас, но Эмма ничего не может с собой поделать. Ее тело честнее, чем она сама. Оно не думает и не размышляет, оно просто реагирует.

Регина ждет ее ответа. И, судя по ее терпеливости, она заинтересована в нем.

Эмма чуть подается вперед.

– Потому что ты оказала мне ответную услугу.

Регина усмехается, явно собираясь что-то сказать, но Эмма не дает ей возможности, подступая еще ближе, и теперь уже меж ними с трудом можно просунуть ладонь. Эмма практически слышит, как часто бьется чужое сердце. Или это ее так стучит?

– И не пытайся отрицать, Регина, – шепчет она, жадно всматриваясь в желанные глаза. – Я прекрасно помню твои слова. Ты кончила подо мной.

Она смутно узнает себя. Там, дома, нашла бы она в себе смелость произнести такое, глядя на женщину? Да и на мужчину тоже. Это не она должна добиваться – это к ней должны свататься. Но в Риме словно все перевернуто с ног на голову. И самое странное, что Эмме это нравится. Теперь – да.

Что может сделать сейчас Регина? Развернуться и уйти, если все это так не нужно ей, как она пытается утверждать. Но она стоит и держит взгляд, и ее совсем не коробит то, что говорит Эмма. И даже голос ее больше насмешливый, чем рассерженный.

– Какая ты стала смелая, Эмма, – говорит Регина, и что-то проскальзывает в ее словах, что заставляет Эмму ощутить: она на верном пути.

– Спасибо Лупе.

Эмма думает, что Лупа тоже внесла свою лепту во все это. Именно тогда она сравнила ее и Регину и поняла кое-что важное.

– Ах да, – кивает Регина, будто спохватившись, – я и забыла.

Она ничего не забыла, это видно по ее взгляду. И Эмма не успевает ничего сказать до того, как слышит:

– Мне неинтересно это.

Регина раздумывает над чем-то и добавляет:

– Мне неинтересна ты.

Отчего-то эти слова совершенно не ранят Эмму. Может, из-за того, что она чувствует их неискренность. Слишком спокойно они произнесены. Слишком мягок взгляд Регины, устремленный на нее.

И тогда Эмма обнимает ее и привлекает к себе, готовая к сопротивлению. Регина же только кладет ладони ей на плечи – и все. Она не вырывается, не раздает пощечины, не бросается обвинительными словами. Но и не отвечает на поцелуй, который предлагает ей Эмма. Их губы соприкасаются на упоительно сладкий миг, а потом Эмма с силой толкает Регину к стене, перекрывая ей пути к отступлению, и говорит то, что прямо сейчас может их снова рассорить:

– Ты лжешь. И прекрасно знаешь об этом. Если бы ты ничего не чувствовала ко мне, то не предупредила насчет Паэтуса.

Они шепчутся в полумраке молельной, и ощущение разделенной тайны будоражит Эмму. Она крепче прижимает ладони к спине Регины, впитывает ее тепло, забирает его себе и хочет отдать взамен все, что попросят. Но никто не просит. По крайней мере, не вслух.

Регина усмехается, чуть запрокидывая голову, упираясь затылком в стену.

– Это было…

Эмма перебивает ее, слегка встряхнув:

– Это было желание помочь, я помню. Но не помогают тем людям, к которым испытывают равнодушие.