Что-то ломается во взгляде Регины, и еще немного темноты проливается из ее глаз в дополнение к уже имеющейся вокруг.

– Я пожалела тебя.

К счастью, Эмма относится к чужой жалости совсем не так, как Регина, и подобные слова ничуть не задевают ее. Она просто сильнее обнимает Регину, хотя куда уж сильнее?

– Это все еще не равнодушие.

Она целует Регину снова: немного дольше, немного жарче, немного напористее. И отстраняется за миг до того, как губы Регины приоткрываются. Велик соблазн снова коснуться их.

– Тебе нравится, когда тебя жалеют? – спрашивает Регина.

– Если это позволит мне быть с тобой, то да, – выдыхает Эмма и добавляет: - Я бы все вынесла, лишь бы быть с тобой…

Они не двигаются, потому что обе понимают: если двинутся – все сломается. То, что они пытаются построить. Регина, впрочем, не оставляет надежды, продолжая сопротивляться.

– Но я не хочу быть с тобой, – шепчет она, и это так не соотносится с тем, как вжимается она в Эмму, что хочется смеяться.

– Так не хочешь, что почти отдалась мне пару дней назад?

Скулы Регины словно заостряются, лицо бледнеет. Эмма торжествующе улыбается.

– Не отрицай, Регина. Ты тоже меня хочешь.

Ощущение близкой победы распаляет кровь, бросает в жар, а мягкое женское тело, прижимающееся к ее собственному, вызывает в Эмме дрожь неугасимого желания. Она склоняется, чтобы еще раз поцеловать Регину, но та ускользает от поцелуя.

– Это неважно, – бормочет она, отворачивая голову. – Я – рабыня. Лишь хозяин может позволить мне…

Она осекается, словно не желает вспоминать, как именно хозяин может ей что-либо позволить.

– Давай рискнем! – жарко предлагает Эмма. – Что у нас есть, кроме возможности рисковать?

Что у них есть, кроме свободы встречаться вот так, не думая, в каком они положении, не вспоминая, что кто-то может запретить им даже дышать?

Регина внимательно и долго смотрит на нее, будто ждет продолжения. И приходится продолжить:

– Я не прошу отношений. Я только хочу…

Эмма запинается, не зная, как выразить свое желание лучше, а потом просто говорит:

– Тебя.

И это самая верная из всех истин, которыми она сейчас обладает.

Она хочет эту женщину.

Себе. Для себя. Под собой. На себе. Как угодно, лишь бы потушить тот невозможный огонь, что пылает внутри и грозит расплавить все, до чего дотянется. Эмма никогда не испытывала ничего подобного, ей кажется, что только Регина способна помочь ей.

Эмма едва ли не стонет, когда Регина вдруг касается большим пальцем ее губ, проводит по ним с нажимом, смотрит на них, а потом поднимает взгляд. И говорит то, что Эмма никак не ожидала от нее услышать.

– Если ты поклянешься, что никогда не влюбишься в меня.

Карие глаза пытливо и напряженно всматриваются в Эмму.

Один из масляных светильников тухнет.

Разве кто-то говорил о любви?

Эмма думает, что это легко. Она ведь не любит Регину. Она просто хочет ее, а это совсем другое. День, когда она говорила себе, что никогда не использует кого-либо для удовлетворения собственных потребностей, теперь слишком далек. Но ведь Регина не против.

– Я клянусь, – шепотом обещает она и бесконечно верит себе. Верит ей и Регина, потому что с видимым облегчением сдвигает ладонь на щеку Эммы, а палец на губах заменяет своими губами, и в этот раз пускает язык в свой рот. Эмма со стоном облегчения целует ее, безумно желая большего. Ее колено пробирается между ног Регины, голой кожей бедра Эмма ощущает, как горячо чужое тело. Регина порывисто отвечает ей, а потом резко разворачивается и приникает грудью к стене, словно не хочет видеть лицо Эммы. Или она выражает свою покорность? Может, ей так нравится?

Эмме не хочется размышлять. Ей дали дозволение. Она просто сильнее вжимает Регину в стену своим телом, а руки медленно задирают тунику, и вот уже пальцы касаются обнаженной кожи. Регина чуть расставляет ноги и прогибает поясницу, опуская ладони на каменную кладку. Она не вырывается и не злится, не говорит ничего, что могло бы заставить отступить. Эмма прерывисто вдыхает, напрягая и расслабляя бедра, подаваясь ими вперед и отводя их назад – снова и снова, как будто она мужчина, которому есть, что дать почувствовать. Она слышит, как дышит Регина, чувствует, как та откидывает голову ей на плечо и упирается в него затылком.

Прядь темных волос выбивается из прически.

Эмма целует подставленную шею.

Пальцы проскальзывают дальше, под набедренник, и медленно погружаются в горячую влагу, от ощущения которой у Эммы сладко замирает в животе. Регина издает непонятный звук, моментально вызывающий в Эмме очередную бурю эмоций. Свободной рукой она обхватывает Регину за плечи, едва справляясь с желанием сделать все быстро.

А потом понимает, что все-таки обязана предупредить кое о чем еще.

– Мне сказали, что мы не должны этого делать, – задыхаясь, бормочет она на ухо Регине, одним пальцем медленно обводя по кругу набухшую скользкую плоть. – Сказали, что если нас обнаружат, то ты пострадаешь.

Она так уговаривала Регину, а сейчас понимает, что должна позволить ей узнать все. Позволить принять решение. Она ласкает, не разрешая уйти, оставляет последнее слово за ней, готовая подчиниться, пусть даже неудовлетворенность потом пожрет ее с потрохами. Но готова ли она отпустить на самом деле? Или снова возьмется уговаривать?

В голове зреет образ собственного белого тела против оливковой кожи Регины.

Перевесит ли страх быть пойманными желание получить удовольствие от древней, как сам мир, игры голых тел?

Эмма не узнает себя. Прошло не так уж много времени, чтобы она из растерянной девчонки, боящейся лишних прикосновений, превратилась в задыхающуюся от страсти женщину, ласкающую другую женщину в комнате, которая отведена богам.

Спасибо Лупе.

Спасибо Сцилле.

Спасибо всем, кто причастен к этому.

Ей нравится чувствовать то, что она чувствует.

Эмма не ощущает в себе страха или раскаяния, будто на ее месте – какой-то другой человек, потерявший голову от разрешенного. Она не знает, хорошо это или плохо, она думает лишь, что не хочет это утратить. Но ей придется, если Регина скажет «нет».

Регина дергает бедрами, и пальцы Эммы проскальзывают ниже, к самому входу, где замирают в ожидании. Сама Эмма тоже замирает, невольно и глубоко вдыхая сладковатый аромат миррового дыма. Голова кружится еще и от него.

Регина молчит, неспешно потираясь о руку Эммы, и становится все сложнее не шевелиться. Эмма отчаянно хочет узнать, каково это – оказаться внутри женщины по-настоящему, не с помощью игрушки.

– Пусть решают боги, – просевшим голосом отзывается Регина, наконец, и Эмма облегченно выдыхает, немедленно соглашаясь с ней. Губами она горячо прижимается к шее Регины, кончиком языка касается кожи, а пальцы вновь приходят в движение.

Эмма думает, что некуда спешить. До рассвета еще много времени. Она хочет насладиться Региной. Хочет изучить ее, сыграть на ней, как на кифаре, перебрать все возможные струны и извлечь звуки. Она гладит, надавливает, сжимает и теребит податливую плоть и с восторгом слушает, как отзывается Регина на ее ласки. Ей хочется придумать для Регины какое-то нежное слово, но в голове только дурман предвкушения, и он заполняет собой все возможное пространство. Эмма губами находит мочку уха Регины и зажимает ее, касаясь языком. А через мгновение Регина сама направляет ее руку так, как ей, должно быть, нравится. Эмма потрясенно выдыхает, чувствуя, как средний палец вот-вот скользнет внутрь. Короткие волоски на шее Эммы встают дыбом, она напрягает запястье, пытаясь продлить удивительный момент, и лишь каким-то чудом слышит быстрые шаги, раздающиеся за пределами молельни. Видимо, Регина тоже их слышит, потому что торопливо отталкивает Эмму от себя, одергивает тунику и устремляется в центр помещения, успевая опуститься на колени буквально за один вздох до того, как входит Кора. Эмма, воспользовавшись тем, что взгляд знатной римлянки сначала устремляется на Регину, быстро распрямляется, придавая себе скучающий вид – но как же сложно этого добиться.