– Знай: я не хочу с тобой никаких отношений, Эмма. У меня уже есть тот, кому я должна повиноваться.

Если она не хочет отношений, то что ей нужно тогда?

Эмма почему-то думает, что Регина говорит про Робина, и это окончательно задурманивает ей голову. Она вспоминает, что Аурус предлагал ей Регину, вспоминает, что уже было между ними, и охотно верит, что это оправдывает ее. И она с облегчением отпускает себя.

С еще большим облегчением, когда понимает, что Регина говорит лишь о плотском удовольствии. А Эмме большего и не нужно.

Она целует Регину снова, и на этот раз ведет в этом поцелуе, а руками скользит по спине и ниже, и сжимает пальцы в неистовом желании ощутить как можно больше плоти. Регина ахает, выгибаясь назад, Эмма упускает момент, и они обе падают на пол. Основной удар достается Регине, она стонет – явно от боли, но Эмме хочется приписать эту заслугу себе, и она приписывает, поспешно зацеловывая Регине шею и грудь: ту ее часть, что открыта поцелуям. Регина выгибается, теперь уже непонятно, от каких ощущений, и цепляется за плечи Эммы. Они остаются лежать на полу, правой рукой Эмма через ткань ласкает грудь Регины, а губами возвращается к губам и целует их: снова и снова, то трепетно и нежно, то бурно и жадно, словно наверстывая упущенное. Регина сначала просто позволяет ей делать это, а потом начинает отвечать, и от ее действий у Эммы жар ползет по всему телу, и скручивает его в напряжении, и растворяется в крови, вызывая к жизни целую бурю ощущений. Эмма бесстыдно лезет пальцами Регине между ног, туда, где жарко, где горячо, нащупывает бугорок и сильно зажимает его, срывая у Регины невольный вскрик. Эмма знает, что не умеет доставлять удовольствие, но это ее не останавливает: нет времени для того, чтобы останавливаться. Регина вонзает ногти ей в шею, причиняя ответную боль, и это кажется правильным. Эмма жадно захватывает губами чужие губы, сминает их, пробирается в рот языком и устанавливает там свое господство, будто отыгрываясь за все остальное время, когда властвовать приходится не ей. Регина отвечает не менее жадно, ударами языка показывая, как ей нравится, бедрами зажимая руку, а пальцами пробираясь под косу Эммы и расплетая ее. В какой-то момент Регина перекатывает Эмму на спину, потом Эмма снова оказывается сверху, и они катаются так, то побеждая, то уступая, и полумрак и фимиам стоят на страже их запретных желаний. Эмма внезапно слишком остро чувствует сладкое томление внизу живота и позволяет себе прижаться к Регине, невольно вызывая в памяти их первый раз. Ей безумно хочется снова увидеть Регину такой: обнаженной, доступной, впускающей ее в себя. Дрожь пробивает спину сверху вниз, наконечником стрелы выходя в паху. Эмма выдыхает со стоном и без спроса задирает на Регине тунику, дрожащими пальцами поспешно развязывая набедренник, насквозь пропитавшийся влагой. Эмма помнит, как омерзительно ей было видеть такое у Лупы, но с Региной – совсем другое дело. И Эмму хватает на то, чтобы понять: как бы Регина ни сопротивлялась на словах, на самом деле она не против того, что ей предлагают. От этого понимания тело в который раз пробивает возбужденная дрожь, и больше нет никаких сил, чтобы сдерживаться.

Регина призывно смотрит на Эмму, ее глаза черны, как самая непроглядная ночь, скрывающая грехи, а спустя мгновение Эмму вдруг хватает кто-то за плечи и вздергивает вверх, чтобы затем отбросить прочь. Эмма, задыхаясь, падает на пол, шипя от быстрой боли, и приходит в себя, видя разъяренного Робина. Он становится между ней и скорчившейся Региной, отползающей назад.

– Вы сошли с ума?! – почти кричит он, но его взгляд не злой, а растерянный. – А если бы не я вошел сюда? Вы знаете, что могло бы быть?!

Эмма не знает. Она тяжело дышит, сидя на полу, и косится на Регину, которая тоже пытается отдышаться на верхней ступеньке. Ее туника все еще задрана, Эмма невольно скользит взглядом по обнаженному бедру, пока Робин не одергивает подол, целомудренно прикрывая Регину. Эмма отворачивается, хотя и понимает, что никто не застал ее за этим занятием.

– Выходи, – приказывает Робин и повторяет громче и злее, когда видит, что Эмма не спешит повиноваться: – Выходи, я сказал!

Он снова хватает ее за плечо, заставляет подняться и толкает прочь из молельни. От него пышет яростью и дурной энергией, она опаляет Эмме спину. Хочется обернуться и посмотреть на Регину, но Эмма не позволяет себе поступить так. Робин может злиться на нее – но не на Регину. Она ни при чем.

Желание все еще плещется в крови, безумно хочется вернуться. Кончиками пальцев Эмма ощущает тело Регины, нежность ее кожи. На губах жарким пламенем горят поцелуи. Эмма почти получила то, что хотела – и снова неудача. Словно боги отводят ее от чего-то, что она уже не сумеет исправить. Но одно ей удалось понять точно: Регина хочет ее. Что бы она ни говорила, от чего бы ни отстранялась. И это тоже своего рода удовольствие, от которого Эмма уже не собирается отказываться. Может, находись она дома, ничего этого не случилось бы. Но здесь будто сам воздух напоен запретными страстями, и он давно растворился в крови так, что нет возможности отказаться от собственных желаний.

С каждым шагом, впрочем, дурман рассеивается.

– Прости, – виновато говорит Эмма в спину Робину, когда они уже идут по верхней галерее. – Я помню, что ты и Регина…

Она искренне думает, что он злится из-за этого. Потому что она и сама злилась: еще тогда, когда не имела на Регину никаких прав. Но разве сейчас имеет?

Робин резко останавливается и разворачивается, подступая к Эмме слишком близко.

– Дело не во мне и Регине, – тихо и очень внушительно говорит он. У него серьезный взгляд, который заставляет Эмму насторожиться.

– А что тогда? – так же тихо спрашивает она.

Робин осматривается, убеждается, что никто их не слышит, потом ерошит пятерней волосы.

– Лупа выбрала тебя для своих утех, Эмма. В каком-то смысле ты принадлежишь ей.

Это звучит дико. Еще более дико оттого, что при мысли о Лупе сразу пропадают страсть и вожделение, что только что плескались в крови.

– Я – гладиатор Ауруса, – пытается возразить Эмма, и Робин кивает.

– На арене и в лудусе – да. Но не в постели! – он подступает еще ближе и берет Эмму за руку чуть выше локтя. – И Аурус не защитит тебя от гнева знатной римлянки, доведись тебе прогневать ее. Он даже не узнает, что она задумала, все будет проделано в кратчайшие сроки и совершенно незаметно.

В его взгляде – ни капли злости. Напряжение – вот что там есть. Робин искренне верит в то, что говорит. Но этому не хочет верить Эмма и яростно мотает головой.

– Она не владеет мной! – шипит она, не в силах принять то, что и здесь ей чинят препятствия. Где же предел ее несвободы?! Почему все остальные могут спать с Региной, а ей нельзя? Она не знает, кто эти все, она не видела Регину ни с кем, кроме Робина, но злость кружит сознание и заставляет думать не совсем о том, о чем надо бы.

Робин притягивает ее к себе очень близко – хотя куда уж ближе.

– Не думаешь о себе – подумай о Регине, – очень и очень тихо говорит он. – Если тебя застанут с ней, может быть, похоти Лупы хватит на то, чтобы сохранить тебе жизнь. Но за Регину я не поручусь.

Его шепот – как пронзающий ночь кинжал с каплями яда на острие. Эмма мертвеет, когда слышит его, когда понимает его.

И впрямь… Ее отобьют от наказания – Лупа или Аурус. Она нужна им обоим – по разным поводам. А вот Регина…

Рабы не могут распоряжаться собой. А возможность спать с тем, кого выбрал сам – разве это не кусочек свободы, которая может принадлежать только римлянам?

Перед глазами всплывает тот удар, которым Аурус наградил свою управляющую. Что придумает он ей в случае, если все будет так, как говорит Робин?

Робин отпускает Эмму, продолжая очень внимательно смотреть. Он словно цепляет Эмму к себе взглядом, и она не может уйти.

Как не может она и подставить Регину из-за собственных желаний.

Что случилось бы, войди в молельню не Робин?