– А вот и наша Эмма!

Разумеется, взгляды присутствующих тут же обращаются к ней. Тяжесть невыносимая. Эмме очень хочется забраться под стол, но она заставляет себя подняться и сказать:

– Прости за опоздание, господин.

Кора поджимает губы и обмахивается веером, презрительно глядя в сторону. Аурус добродушно машет рукой.

– Все в порядке. Садись, ешь, пей, веселись!

Раздается чей-то негромкий смешок неподалеку от Эммы, она быстро кидает в ту сторону взгляд, но не успевает заметить, кто смеялся. Судя по всему, Аурус не успевает тоже, потому что поджимает губы по примеру супруги и сам наливает себе вина. Сам, потому что все рабы сидят за столами. Эмма снова обегает их взглядом и наталкивается на Регину. Та смотрит на нее в ответ из дальнего угла и чуть улыбается, приподнимая чашу, будто предлагает выпить за что-то. За праздник, конечно! Эмма в очередной раз сетует, что ей не на что купить подарок, и ответно улыбается Регине, вспоминая тот день, когда они в молельне дышали опиумным дымом. Сблизило ли это их? И если да, то насколько? Как проверить?

На протяжении всего завтрака, на котором подаются наивкуснейшие яства, Эмма пьет только воду, потому что хочет остаться с трезвой головой. На самом деле ей не так уж нравится алкоголь, но все вокруг употребляют его. Как удержаться?

Завтракать за одним столом с хозяевами – сомнительное удовольствие. Никто громко не разговаривает, не смеется, не встает, чтобы взять добавки. Половина и глаза-то поднять боится. Эмма переглядывается с Региной и с Робином и думает, когда это мучение закончится. Неужели Аурус не понимает, что это ни к чему не ведет?

Становится только хуже, когда появляется Паэтус. Он замирает в дверях, оглядывая собравшихся, трясет головой и громогласно хохочет. А потом заявляет:

– Вот уж не думал, отец, что у тебя сохранилась эта отвратительная привычка – есть вместе со скотом! – он обводит презрительным взглядом рабов. – Еще бы корыто поставил на стол для большего соответствия!

У Эммы сжимаются кулаки. Она видит выражения лиц гладиаторов, которые не смеют что-то возразить, и гневно думает, какое наказание ей выберут, если она прямо сейчас встанет и расскажет о кровосмесительной связи брата и сестры, чтобы заткнуть Паэтуса. Да, она обещала молчать, но она обещала это совсем другому Паэтусу, другому человеку – милому и доброму. Не ее вина, что он умер.

Паэтус уходит, не дождавшись ответа от Ауруса, продолжающего мирно завтракать, и Эмма склоняется к ближайшему гладиатору.

– Паэтус всегда был таким? – шепчет она.

Гладиатор качает головой и шепчет в ответ:

– Таким – нет. У него всегда был плохой характер, тяжелый, он мог наказать ни за что, но никогда не позволял себе публичных оскорблений.

Эмма думает, уж не из-за нее ли Паэтус так изменился. Ведь, насколько она понимает, никто до этого ему не отказывал.

Аурус доедает, вытирает рот и встает из-за стола. Рабы порываются подняться за ним, но он велит:

– Сидите и доедайте. Потом все уберете.

Он предлагает руку Коре, и вдвоем они покидают атриум, в котором практически сразу же после их ухода раздается всеобщий облегченный вздох. Рабы моментально расслабляются, начинают звучать шутки и смех. Кто-то пересаживается, кто-то принимается быстро есть, наверстывая упущенное. Эмме тоже становится легче, она расслабляется и снова смотрит на Регину. Та разговаривает с Марией и, судя по виду, дает ей какие-то указания. Мария кивает почти безостановочно, а потом вскакивает и убегает. Регина одобрительно глядит ей вслед и склоняется над своим блюдом. Эмма щурится, пытаясь смотреть на Регину пристальнее, будто это должно помочь в том, чтобы на нее обратили внимание, но тщетно. Она думает, не попытаться ли поймать Регину после окончания завтрака, но тут к ней подсаживается Август и спрашивает:

– Слушай, Эмма, надо решить.

Эмма недоуменно смотрит на него.

– Что решить?

Август крутит в пальцах крошечную оливку.

– Твою роль на арене. У нас слишком много тех, кто сражается с мечом и щитом. Я вижу, что левая рука у тебя все равно работает хуже правой, но, может быть, все-таки попытаешься с двумя мечами?

В его голосе нет просительных интонаций.

Эмма тяжело вздыхает.

– А у меня есть возможность отказаться? – мрачно интересуется она. Август обнажает в улыбке крепкие зубы.

– Люблю, когда ты так быстро все понимаешь, – подмигивает он ей, бросает в рот оливку и говорит: – Жду на тренировке.

Он уходит, хромая, а Эмма остается: уже без особого настроения. Ей не нравится сражаться двумя мечами, она чувствует себя голой. С другой стороны – если все же заставить себя так посмотреть – вторым мечом можно вывести из строя гораздо надежнее, чем щитом.

Эмма вздыхает и поднимается. Толку-то теперь сидеть здесь? Август уже все испортил. И вообще – ведь сатурналии продолжаются! Почему она должна тренироваться?

Тренируется Эмма не одна: когда она приходит на арену, там уже топчется парочка новых гладиаторов. Эмма заприметила их еще в прошлый раз и удивилась, почему Аурус их купил. Они не выделяются ни статью, ни умениями. Конечно, и сама Эмма ничего не умела, когда только попала сюда, но при ней хотя бы оставалось то, что она женщина. Ну и какое-то предсказание оракула, о котором Аурус все еще вспоминает время от времени. Как забавно… Аурус говорил о предсказании. А вчера и Дис обмолвился о том же. Эмма, конечно, не верит, что он ясновидящий или даже бог – ха-ха! – но что если они с Аурусом ходили к одному оракулу?

Эмме становится интересно, что же такого могли услышать римляне. Она знает, что предсказатели всегда говорят расплывчатыми фразами, которые можно трактовать в чью угодно пользу. Поведал ли этот таинственный оракул о девушке с севера по имени Эмма или же просто предрек появление белокурого бойца, который принесет удачу и деньги тому, кто станет им владеть?

Август замечает Эмму, машет ей, призывая подойти, и сразу вручает два деревянных меча.

– Думай о нем, как о щите, – говорит он о втором. – Не пытайся пока работать в полную силу. Это щит. Просто узкий и не очень удобный. Почувствуй его. Пусть он приносит пользу, а не мешает.

Наставник уходит, а Эмма, выдохнув, становится напротив столба и смотрит на него так пристально, будто пытается представить живого противника. Затем идет в бой.

Удар, удар, удар – отступление.

Удар, удар, выпад – перекат.

Удар, удар, удар – «щит».

Удар, «щит», удар, «щит» – подкат – удар, удар.

Эмма не останавливается. Когда она только вышла на арену, ей было прохладно, теперь жар разливается по телу и заставляет его действовать. Затекшие за ночь мышцы разминаются, расходятся, движения становятся более плавными и упругими, конечности слушаются легче, в голове – только просчет ударов и ничего лишнего. В какой-то момент Эмма видит перед собой не столб, а Лилит, и с удвоенной энергией бросается на нее, стараясь обойти щит, поднырнуть под него, подцепить мечом. Лилит улыбается и не сходит с места, но как же трудно победить ее! Она словно колосс – непобедимый, неодолимый, недостижимый!

Эмма бьется против инеистой великанши с лицом старой знакомой и время от времени чувствует, как ледяное дыхание пробирается под набедренник. Тогда она ускоряется, чтобы не замерзнуть на половине движения, и колотит-колошматит мечами щит Лилит, пытаясь выбить его у нее из рук. Ничего не получается. В конце концов, Эмма, устав, завершает тренировку, скрестив оба меча и поднеся их к «горлу» Лилит. В тот же момент из-за спины раздается ворчливый голос Августа:

– Хорошо, хорошо. Но можно и лучше.

Эмма вытирает лоб тыльной стороной ладони и молча передает Августу мечи. Наверное, стоило бы сказать ему, что она и так старается, но все, чего хочется Эмме, это вымыться и поесть.

В галерее лудуса пусто. Эмма идет по ней и разматывает повязки на запястьях. Ожоги почти зажили. Останутся шрамы, конечно, но они не первые и не последние. Эмма привыкла. Она разглядывает их, невольно замедляя шаг, а когда поднимает голову, то видит, что навстречу шагает Регина. Эмма тут же останавливается, Регина подходит ближе и уже почти проходит мимо, когда…