На рынке царит оживление, захватывающее Эмму сразу, как она попадает в круговерть толпы, текущей сразу во все стороны. Кто-то что-то продает, кто-то покупает, все галдят, кричат, смеются и выглядят равными. Эмма не видит носилок, на которых обычно передвигаются особо знатные римляне, не видит рабов с несчастными лицами. Словно что-то переменилось на один день. Жаль, что потом все будет по-прежнему.

Чуть отойдя в сторону, Эмма вдруг натыкается взглядом на ту гадалку, что предлагала ей узнать судьбу. Сейчас она занята, у ее ног сидит какая-то женщина и внимательно слушает неторопливый рассказ, однако Эмма все равно обходит стороной это место. Она почему-то боится услышать то, что ей предназначено. Лучше не знать и смело идти вперед. Ведь любая откровенность заставит ждать ее и в итоге может и вовсе свести с ума.

Откуда ни возьмись появляется Робин, на голове у него какая-то треугольная соломенная шапка. Он смеется и хватает Эмму за руку, срывает эту нелепую шапку и бросает ее в толпу, где тут же раздается счастливый мальчишечий визг.

– Идем! – восторженно говорит Робин. – Я покажу тебе свою любимую таверну!

Эмма покорно следует за ним, и он, петляя узенькими улочками, на которых становится все тише и тише, приводит ее к неприметному низенькому домику, окна которого ярко светятся. Домик зажат с двух сторон другими зданиями, а над дверью у него покачивается вывеска «Попина* Силуса». Робин уверенно идет вперед и дергает дверь на себя, изнутри тут же вырываются громкий смех и разговоры. Словно никто и вовсе не уходил с площади. Одуряюще пахнет горячей едой.

Внутри многолюдно и почти нет женщин. Эмма замечает лишь двоих, они заняты тем, что сидят на коленях у мужчин не слишком приглядного вида и смеются над чем-то. В толпе рыскают ловкие юноши с деревянными подносами, разносящие еду и питье для тех, кто удобно устроился за покосившимися столиками.

Робин тащит Эмму к дальнему углу и усаживает на опасно покачивающийся стул.

– Будь тут, – велит он. – Я возьму нам поесть и выпить и тут же вернусь.

Эмма и не собирается никуда уходить. Пока Робин что-то объясняет угрюмому бородатому римлянину за стойкой, она с интересом осматривается. У них в деревне, конечно, тоже была питейная, но света там явно было поменьше. Да и столы казались более надежными – длинные и устойчивые, за ними на лавках помещались все желающие. Здесь же, кажется, вот-вот станет слишком тесно. Голые стены вызывают удивление: на стенах питейных севера развешаны шкуры и головы зверей, иногда старое, непригодное для сражений, оружие.

Кто-то присаживается за стол напротив Эммы, и она поднимает глаза, чтобы сказать, что здесь занято.

– Здравствуй, Эмма, – приветливо говорит римлянин с ужасно знакомым лицом. – Какая встреча!

Эмма хмурится, когда вспоминает, где видела его. Это он тогда купил корзину цветов у Беллы. Откуда он знает ее имя? Был на боях? Или Белла передала?

– Сейчас вернется мой друг, – предупреждает она, сразу давая понять, что не одна. Римлянин не выглядит опасным или злым, но в таких делах чревато ошибаться.

– О, полно, Эмма! – всплескивает мужчина руками. – Я всего лишь увидел старую знакомую и подсел поговорить. Что тут такого?

Вокруг них смеется, жует и пьет толпа, и никому нет никакого дела до двух беседующих людей.

– Мы незнакомы, – напряженно говорит Эмма. Она ищет взглядом соглядатая и не находит его. Где он, когда нужен?!

– Так давай познакомимся! – благодушно предлагает римлянин. – Все здесь зовут меня Дисом*. На родине, впрочем, я известен под иным именем.

Он горделиво улыбается и поглаживает гладко выбритый подбородок.

Эмма не знает, насколько известно названное имя. Она понятия не имеет, знаменит ли чем-то этот Дис.

– Каким же? – она отчетливо видит, что Дису хочется, чтобы она спросила, и Эмма готова предоставить ему это маленькое удовольствие.

Глаза Диса удовлетворенно вспыхивают.

– Аид! – восклицает он и откидывается назад.

Аид?

Эмма непонимающе хмыкает. О чем думали его родители, когда давали сыну такое имя? Наречь его в честь греческого бога мертвых подземелий! Брр!

– Мое имя ты уже знаешь.

Дис кивает, щелчком пальцев подзывает к себе разносчика и просит у него:

– Принеси-ка мне, любезный, кувшин лучшего вина!

Разносчик кивает и исчезает. Эмма продолжает выглядывать Робина.

– Я уйду, и он вернется, – безмятежно говорит Дис. – Не бойся так, Эмма, я не желаю тебе зла.

Он перегибается через стол и манит Эмму поближе. Та нехотя наклоняется, готовая отразить удар, если придется. От Диса пахнет чем-то неуловимо затхлым, когда он шепчет:

– Я видел твое выступление, Эмма. Это был воистину славный бой! Я тут же захотел познакомиться с тобой поближе!

У него снова блестят глаза, и у Эммы стынет в жилах кровь, когда она догадывается – считает, что догадывается, – к чему Дис ведет.

– У меня есть хозяин, – как можно более твердо отвечает она. – Все вопросы решай с ним.

Аурус ведь не продаст ее этому римлянину? Даже Лупа кажется сейчас отличным вариантом! Эмма готова отдаться ей бесплатно, лишь бы только не попасть в руки мужчины – этого или другого. Всякий раз она невольно вспоминает то, что произошло с Капито. Конечно, подобное ее не постигнет, но…

Дис недоуменно смотрит на нее, потом машет рукой и смеется. У него приятный смех, располагающий. Ему хочется вторить.

– Что ты, Эмма, как ты могла подумать? У меня есть единственная и законная супруга, и я не собираюсь изменять ей, особенно тогда, когда нахожусь вдали от нашей уютной спальни.

Эмме хочется спросить, значит ли это, что Дис изменит жене у нее на глазах, но она молчит, предпочитая слушать.

Разносчик приносит большой кувшин вина, кувшин воды – чуть поменьше, и два кубка: простые, деревянные, грубо обтесанные. Дис расплачивается с ним, затем разливает вино, не разбавляя его водой, и протягивает один кубок Эмме. Она берет, поколебавшись. Где же Робин? Она пытается отыскать его в толпе, но не получается. Куда он подевался? И где соглядатай?

– Что тебе нужно от меня? – прямо спрашивает Эмма. Дис делает хороший глоток, крякает одобрительно и смотрит на нее.

– Ты кажешься мне подходящей кандидатурой.

– Для чего? – недоумевает Эмма.

Дис снова пьет, на этот раз до конца, и подливает себе еще.

– Хорошее вино, – говорит он. – Никогда не мог взять в толк, зачем эти римляне разбавляют его? Ведь теряется весь вкус!

Эмма ждет, полагая, что рано или поздно Дис вернется к ее вопросу. И он возвращается.

– Война близко, – задумчиво произносит он, вертя кубок в длинных изящных пальцах. – Завоеватель идет, я даю ему год, максимум два на то, чтобы добраться до Рима. А потом… – Дис широко улыбается. – Потом я соберу славный урожай! Много, много серебра просыплется в Стикс.

Эмма отпивает глоток вина.

И этот про Завоевателя… И про какой-то Стикс. Что-то знакомое.

– А при чем тут я? – мрачно интересуется она. То, что война однажды начнется, ее не удивляет. Если Завоеватель освобождает рабов, то римляне вряд ли уступят ему без боя. Самой Эмме хотелось бы в тот момент оказаться подальше от Рима. Что ж, вот и еще один повод как следует продумать побег.

Дис живо переводит на нее взгляд.

– Ты мне нравишься. Я думаю, ты сыграешь одну из главных ролей в будущем этого города. Считай это моим божественным предсказанием. Завоеватель на востоке, ты – на западе.

Он смеется, а Эмма окончательно уверяется, что Дис не вполне нормален. Он явно мнит себя богом – и каким! Губа у него не дура. А это сравнение с Завоевателем… Эмме бы польстило, если бы она хоть на мгновение когда-то задумывалась о том, чтобы сравняться с ним. Но где она, а где – полулегендарный воитель! Это глупо и нелепо.

– А что, – хмыкает вдруг Эмма, – может, ты и Одина видел?

Она сумеет поддержать и такой разговор, лишь бы только Дис оставил ее в покое. Что он там задумал? Что за главная роль? Эмма собирается держаться в тени – в любом случае. Ей не нужно внимания больше, чем она уже получает. Она не хочет воевать, ни на чьей стороне. Война кажется ей отвратительно мерзким занятием, свойственным лишь мужчинам, и те редкие женщины, что стремятся убивать, Эмме непонятны.