Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Что, милая, испугалась, что я тут же призову тебя к себе на ложе?

Он прижимает мокрые губы к ее щеке, и Эмма терпит, уговаривая себя стоять спокойно. Он ничего с ней не сделает.

Ничего.

Паэтус действительно ничего не делает, только прижимается к бедру набухшим членом, и Эмме внезапно омерзительно это прикосновение. Она вспоминает, как исступленно он дергал свой член тогда, в атриуме, стряхивая с него белые капли семени, и сейчас это чудится еще более омерзительным, чем тогда.

Паэтус проводит языком по ее губам и торжествующе смеется, заглядывая Эмме в глаза.

– Боишься меня? – шепчет он. – Правильно, бойся. Моя бы воля – и тебя распечатала бы не Лупа. Этим занялся бы я. Мне это доставило бы несравнимо больше удовольствия, уж поверь.

Он снова вжимается в Эмму членом и трется о ее ногу, и не отпускает взгляд, и не убирает руки. Эмма сглатывает, в который раз понимая, что то, что происходит в ее жизни – еще не самое худшее. Лупа, по крайней мере, не вызвала такого отвращения.

Не добившись никакой реакции, Паэтус с досадой отпускает Эмму, и та торопится уйти, запрещая себе оглядываться.

Просто пережить.

Ей надо просто это пережить.

Она справится. Она всегда справляется.

Паэтус ничего не может сделать. Ласерта гораздо опаснее. Но в запасе у Эммы все еще есть та история про них, которую она может рассказать.

До тренировок остается время, и, позавтракав, Эмма торопливо спускается в молельню. К ее облегчению, там никого нет, и Эмма поджигает ароматные травы в плоских чашах. Молельня заполняется запахом свежести. Если закрыть глаза, то можно представить, что находишься вовсе не в Риме. Эмма опускается на колени и шепчет:

– Всеотец, слышишь ли ты меня? Покоритель бурь, укротитель зверей, наставник своих смертных детей… Я молюсь тебе сегодня и надеюсь, что моя мольба донесется до тебя…

Она вздыхает, делает паузу и продолжает:

– Укрепи мои мысли, всеотец… убери все то лишнее, что мешает… дай волю добраться до цели, не свернуть с пути…

Эмма отчетливо понимает, как сильно хочет домой. Здесь и сейчас ей почти невыносимо оставаться в Риме, делать все то, что прикажут, раздвигать ноги, смотреть, как наказывают рабов, сражаться ради мифической свободы. Она хочет выбраться, и рот сводит от невозможности сделать это прямо сейчас. Эмма глубоко вздыхает и чувствует вдруг, как спокойствие проникает внутрь. Должно быть, это Один коснулся ее своей рукой. Она понимает, что переживет и сегодняшний день, и завтрашний, и все те, что ей предстоит здесь провести. Боги наблюдают за ней и не дадут в обиду. А ей самой главное – не растерять настрой.

Эмма умиротворенно сидит какое-то время, наслаждаясь тишиной, потом встает, заливает тлеющие травы водой из кувшина, что всегда здесь, и оборачивается.

– Здравствуй, – приветливо говорит Регина. Она стоит на пороге, прижавшись плечом к косяку, и смотрит на Эмму. Не помолись Эмма только что – и злость наверняка вернулась бы в ее душу. Но Один умеет дарить спокойствие. А потому Эмма лишь улыбается – одними губами.

– Теперь, кажется, ты преследуешь меня, – замечает она. Регина усмехается и никак не возражает. Эмма топчется на месте, невольно принюхиваясь к запаху мокрой сухой травы, потом спускается по ступенькам и подходит к Регине. Всматривается в ее глаза, сама не зная, что хочет там отыскать. И давит волной поднимающееся изнутри желание коснуться Регины, ощутить тепло ее кожи.

Притянуть ее к себе.

– Того раба наказали сегодня, – говорит она торопливо, сбивая себя с ненужных мыслей и пряча руки за спину.

Регина кивает.

– Я знаю. Я видела.

А вот Эмма ее не видела. Где она пряталась? За чьей спиной?

От Регины опять едва уловимо тянет фазелийской розой, и Эмма принюхивается. Запах будоражит и перебивает травяной. От него что-то напрягается внизу живота, и хочется побыстрее уйти. Или не уходить вовсе.

– А что, – хрипло интересуется Эмма, – как наказали тебя?

Это не ее дело. Она думает, что Регина и вовсе не ответит, но почему-то не может не спросить. Еще вчера она могла убедить себя, что ее это не волнует. Но сегодня все иначе. Сегодня Один даровал ей слишком много спокойствия, которое она расходует не на то.

Регина смотрит на нее в ответ, и Эмма не может ничего прочесть в ее темном взгляде. А потом вдруг Регина берется за тунику и одним движением спускает ее с плеч, обнажая грудь.

Эмма замирает. Глаза ее тут же выхватывают напряженный левый сосок и старый ожог рядом с ним. Рот пересыхает, ладони влажнеют. Она зачем-то вспоминает, как целовала его. Наверное, надо спросить, зачем Регина это сделала, но та уже поворачивается спиной, и Эмма видит длинный красный след, начинающийся от правого плеча и уходящий под тунику. По обе стороны от него слегка припухла кожа. Эмма протягивает было руку, чтобы коснуться его, и тут же отдергивает.

Она не будет трогать Регину.

Не будет!

Приходится сжать пальцы в кулак, чтобы они не тянулись обратно.

Когда Эмма вспоминает, что надо выразить сочувствие, то Регина уже натянула тунику обратно и повернулась к ней. Выражение лица ее исключительно благожелательное. Она не испытывает никаких неудобств от того, что обнажилась перед Эммой. Зато Эмме неудобно за двоих.

– Это Аурус тебя? – бормочет она, и Регина кивает.

– Я заслужила. Домашние рабы действительно подчиняются мне. И это был мой промах. Фактически, ты спасла меня от гораздо большей расправы.

Регина признательно улыбается, а у Эммы крутится на языке фраза: «Значит, теперь ты моя должница!» Она, разумеется, проглатывает ее и растерянно думает, почему почти не испытывает сочувствия к Регине. Оттого ли, что та убила все хорошие эмоции своим отношением? Или, может, ее наказание никак не может сравниться с тем, что получил раб?

Эмма не рвется выяснять. Зато она теперь уже точно знает, что тело Регины ее возбуждает. И это плохо, на самом деле. Здесь, в молельне, она не должна испытывать ничего подобного. Это неправильно – особенно перед ликом богов. Но вроде бы римские боги это не запрещают…

Эмма трясет головой.

Она в принципе нигде не должна испытывать ничего такого к Регине. Это Регина! И то, что было тогда между ними… Всего лишь воля хозяев. И это тоже слова Регины. Эмма не доставит ей удовольствия снова над собой посмеяться.

Регина смотрит на нее, будто ждет продолжения разговора, но Эмма молчит, и тогда Регина обходит ее, направляясь к ступенькам. Поднявшись, она вытряхивает из плошек ту траву, что жгла Эмма, и заменяет ее какой-то сухой смесью, принесенной в маленьком сиреневом мешочке. Даже со своего места Эмма чувствует, как пахнет полынью: горьковатый, вяжущий рот, запах. Регина поджигает сбор и через какое-то время тушит его, позволяя тлеть. Опускается на колени, аккуратно подоткнув под себя тунику. И совершенно не смотрит на Эмму. А та, чуть поколебавшись, подходит и, присев на ступеньку, спрашивает:

– Так кем была та женщина, о которой ты вчера говорила?

Вот зачем ей знать это? Зачем снова задавать вопросы? Чтобы через пару дней получить очередную холодную отповедь? Некоторые люди совсем не учатся на своих ошибках, и Эмма, судя по всему, из их числа. А может быть, ей просто не хочется уходить отсюда.

Регина приоткрывает глаза и расслабленно смотрит на Эмму. В воздухе струится совсем уже не тот запах полыни, что изначально. Этот какой-то густой, резкий, насыщенный. От него почему-то хочется смеяться.

– Ее звали Сцилла, – неспешно говорит Регина. – И меня отдали ей в наказание за непослушание. Аурус думал, что она воспитает меня, но Сцилла развлекалась другими способами.

Она хихикает вдруг и прикрывает рот рукой. Эмма удивляется, чувствуя, что и ее собственные губы непослушно расползаются в улыбке.

– Другими? – жадно спрашивает она. Жар пробирается по бедрам выше и замирает между ног. Эмма восторженно смотрит на Регину: та кажется ей безумно красивой в сплетении дымных колец.

83
{"b":"645295","o":1}