Аурус не заставляет себя ждать: он стремительно пересекает арену, появившись откуда-то слева, и становится рядом с крестом и рабом с нагайкой. Обводит пристальным взглядом примолкших рабов и громко заявляет:

– Я не буду долго говорить. Вы и сами знаете, что вчера произошло. Этот, -он указывает на притихшего раба, – отныне не будет зваться никак. Я лишаю его имени! Смотрите на него и не повторяйте его ошибки. Я – ваш хозяин! – Аурус повышает голос и грозным взглядом обводит рабов. – И я защищаю вас ровно до момента своей смерти! Помните об этом!

Абсолютно понятно, на чем он играет. Руководствуется тем же самым, что и Эмма. Недвусмысленно намекает, что от Паэтуса милостей ждать не придется.

Аурус кивает рабу с нагайкой и отходит на пару шагов. Гладиаторы напряженно замирают, становится так тихо, что слышно, как где-то вдалеке работает кузнец. Раб заносит руку с нагайкой, а потом резко опускает ее. Провинившийся вскрикивает, на голой коже спины его вздувается ярко-алая полоса. Нагайка взмывает в воздух снова – и еще один удар. Эмма видит, что полосы ложатся рядом, но ведь когда-то место на спине должно кончиться.

Неудачливый убийца сначала кричит – громко – и извивается в своих путах, забыв про сломанную руку. Раб хлещет его все сильнее, все резче, спина уже полностью красная, и Эмма морщится, ежась. Это ведь она виновата. Из-за нее человека сейчас избивают. Почему она не чувствует угрызений совести?

На самом деле – чувствует. Эмма пожертвовала одним – и спасла многих, в том числе, и себя. Конечно, это не идеальный вариант, однако как уж есть.

Она нервно сглатывает, когда от очередного удара спина несчастного взрывается фонтаном крови. Стоны снова переходят в крик, раб извивается на кресте, стремясь хоть как-то укрыться от нагайки, но ничего не получается. Аурус брезгливо отступает подальше.

Робин шумно выдыхает.

– Он же его забьет, – бормочет он, вздрагивая при каждом ударе.

Эмма вздыхает, переступает с ноги на ногу и пытается отвести взгляд от креста, но получается плохо. В голове у нее шумит, на сердце неспокойно.

Она ведь виновата… Она ведь действительно виновата. Неужели она позволит Аурусу забить человека?

Решение приходит внезапно. Эмма проталкивается сквозь толпу рабов и выступает вперед, ощущая, как в жилах плещется что-то, похожее на эйфорию. Она не знает, чем аукнется ей эта смелость, но и стоять дальше и бездействовать она тоже не может.

Аурус замечает ее и поднимает руку, веля приостановить наказание. Эмма скользит взглядом по нагайке и сдерживает рвотные позывы, видя окровавленные куски кожи. Спина несчастного превратилась в мясной фарш, он даже не стонет, только хрипит и мелко дрожит, повиснув на кресте так, что руки выворачиваются из плечевых суставов. Его лица не видно, и это к лучшему.

– Ты хочешь что-то сказать? – интересуется Аурус. На лице его написано любопытство.

Эмма сглатывает.

Нечего терять. Все еще нечего терять.

– Отпусти его, господин.

Она говорит это достаточно громко и тут же слышит, как гладиаторы принимаются возбужденно перешептываться.

Она сказала это. Сделала, что должна. Теперь решение не за ней.

Аурус удивленно хмыкает. Смотрит на раба с нагайкой, потом на наказываемого, потом снова на Эмму. И вкрадчиво спрашивает:

– Ты понимаешь, о чем сейчас просишь?

Эмма понимает, что восстанавливает свою репутацию – вот таким вот способом. И заодно старается спасти человека от верной смерти. Чем плохо попытаться добиться и того, и другого?

– Я понимаю, господин, – склоняет она голову.

Ноги слегка дрожат.

Аурус снова хмыкает. Подходит чуть ближе.

– И ты готова встать на его место?

Эмма чувствует, как от щек отливает кровь. Стоило ли сомневаться? Что она наделала? Сколько времени ей потребуется, чтобы прийти в себя после такого?

Она уже жалеет, что приняла решение вступиться, но поздно что-то менять. И ей только и остается, что кивнуть.

– Я готова, господин.

Она не готова. Она не готова нести наказание за кого-то другого, но ее язык и сердце снова подвели свою хозяйку.

Среди гладиаторов снова поднимается шум: на этот раз более громкий и негодующий. Аурус рассматривает их очень пристально, словно ждет, не вступится ли кто-нибудь за Эмму, но все остаются на местах. Тогда он машет рукой, и сердце Эммы обрывается. Она ждет, что стража схватит ее и потащит к кресту, но вместо этого слышит:

– Всем бы такое доброе сердце, как у тебя, Эмма.

Аурус повышает голос и почти кричит:

– Знайте же, вы, рабы, что я тоже бываю милосерден, как и наши боги! И прислушиваюсь к разумным доводам! Пусть живет этот неназываемый и помнит, что Аурус Фульвий Аттиан пожалел его!

Доводам? Разве были доводы? Эмма непонимающе смотрит, как избитого раба снимают с креста. Тут же подбегает Студий и требует нести его в лудус. Раб с нагайкой подходит к Аурусу, попутно стряхивая со свитых полос кожи ошметки чужого тела.

– Я могу идти, господин?

– Да, да, – нетерпеливо машет Аурус и поворачивается к Эмме. Та стоит – ни жива и ни мертва. Ждет чего угодно и старается убедить себя, что готова ко всему. И больно прикусывает язык, когда Аурус треплет ее по щеке.

– Не бойся, я не стану заменять его тобой, – смеется он, а Эмме вовсе не смешно. Она переступила через себя, чтобы сотворить такое. Значит ли это, что чувство вины все-таки победило? Или она все же слишком дальновидна, как сказала вчера Регина?

Она неуверенно оборачивается к гладиаторам и видит на их лицах только одобрение. Ей немного неловко, но жить среди тех, кто осуждает ее, она бы не смогла. В конечном итоге она поступила так, как тот раб: задумала что-то свое и воплотила в жизнь, не посовещавшись с остальными. Робин говорил, что всякий здесь выживает как может. Эмма не намерена идти против своих, но и жертвовать собой она тоже больше не будет. Ей хватило одного раза.

Она слышит голос Ауруса и поспешно оборачивается к римлянину.

– Я лишу тебя золота за следующий бой, – обещает он ей благодушно. – За то, что влезла не в свое дело. И не прикажу высечь – за то, что спасла меня.

Как хитро все обернулось! Но Эмма рада. Она восстановила свой статус и немного воспряла духом.

– А что будет… с ним, господин? – осторожно спрашивает она.

Может, не стоило ворошить снова этот стог сена? Однажды оттуда выползет ядовитая змея.

Аурус щурится.

– Я продам его, – говорит он небрежно. – С соответствующими рекомендациями, конечно. Но он останется жив, как ты и просила.

Он улыбается, а Эмма думает, не испортила ли она все снова. Так раб просто умер бы, а так… Кто знает, что сделает с ним новый хозяин? В памяти Эммы все еще жив пример Капито. Но сделанного не воротишь. Она может только попытаться забыть обо всем этом.

Рабы принимаются закидывать песком кровь, оставленную после наказания. Гладиаторы расходятся, кто-то кидает Эмме слова одобрения, кто-то просто кивает. Они приняли ее обратно. Оценили по достоинству ее порыв. Эмма рада этому. Потому что в какой-то момент ей приходит в голову, что эти мужчины могли бы помочь ей бежать однажды. Если, конечно, она расскажет им о своем плане.

В лудусе ее ловит Паэтус. Хватает больно за руку и тащит в укромный угол, почти не освещаемый масляными лампами. Там он прижимает Эмму к стене и нависает над ней.

– Почему ты не дала ему умереть? – шипит он яростно. Сегодня его волосы смазаны маслом и аккуратно уложены, но одна непокорная прядь все равно выбилась и нависает над лбом. Эмма ловит себя на мысли, что хочет заправить ее обратно. Она смотрит на нее и только на нее, пока Паэтус продолжает:

– Если бы этот старый кобель сдох, я стал бы хозяином! Все перешло бы в мои руки!

Эмма молчит, но ей очень хочется сказать, что именно этого она и опасалась. Возможно, Паэтус правильно понимает ее молчание, потому что губы его раздвигаются в широкой ухмылке, а сам он прижимается к Эмме, размещая руки по обе стороны от нее, заключая в своеобразный капкан, из которого не так-то просто выбраться.