– Да, – с вызовом бросает она. – Я сделала твою работу. Ведь это ты должна следить за домашними рабами, а не я.

– Я уже получила свое наказание, – спокойно говорит Регина, и какие-то мгновения Эмма торопливо гадает, о чем речь. Потом сердито трясет головой: это не ее дело. Регина ясно дала понять, что они не друзья. Пусть за нее переживает тот, кому она улыбается.

– Вот и хорошо, – отрезает Эмма и поднимает нагрудную повязку.

Регина все еще не сводит с нее взгляда. Потом говорит нараспев:

– А ты дальновидна, Эмма. Другой на твоем месте дал бы Аурусу умереть.

Эмма понимает, что ее раскусили. Что ж, Регина никогда не была дурой. Кроме того, она могла поговорить с Робином.

Эмма заматывает грудь чуть сильнее, чем нужно, и приходится все переделывать. Это нервирует: она не хочет стоять здесь, перед Региной. Что та забыла в купальне? Она что, преследует ее?

– Он не сделал мне ничего плохого, – наконец, бросает Эмма, когда молчание затягивается. В купальне холодает, твердеют соски. Эмме вдруг становится не по себе от мысли, что Регина может принять это на свой счет. Будто Эмму она как-то волнует.

– Разве? – улыбается Регина тем временем. – А как же Лупа?

Становится еще холоднее, словно ветер ворвался в помещение.

– А что Лупа? – Эмма делает вид, что не понимает. Неужели и по поводу этого Регина в курсе? От этой женщины вообще можно что-нибудь скрыть? Или скрыться самой?

От разговора про Лупу по ногам Эммы снизу вверх поднимаются мурашки. Она сглатывает. Ей не хотелось бы обсуждать это – особенно с Региной. Та же будто ничего не замечает. Ладно… Эмма теперь так просто не сдастся.

Она все еще возится с нагрудником, когда Регина подходит и в два счета исправляет ошибку, развязав и снова завязав ткань. Эмма замирает. В тех местах, где чужие пальцы коснулись кожи, будто остались ожоги.

«Не надо. Не трогай меня… У меня достаточно ожогов…»

Регина отступает на шаг и любуется делом своих рук. Потом небрежно произносит:

– Он продал тебя ей.

У нее такие чистые, такие честные глаза. Светлые, сказала бы Эмма, но не может это сделать. Чего Регина добивается? Зачем она завела этот разговор?

Эмма быстро выдыхает, когда слышит:

– И она лишила тебя девственности.

Из уст Регины это звучит еще хуже, чем есть на самом деле. И не понять, чувствует ли она что-то по этому поводу или же пришла узнать ощущения самой Эммы.

– Откуда ты узнала? – требовательно спрашивает Эмма.

Регина пожимает плечами.

– Ласерта рассказывает на всех углах.

Быстрый стыд проносится под сердцем.

Эмма стремительно натягивает тунику.

Это не ее вина. Она легла под Лупу не по собственной воле. А если бы и да… Кому какое дело? Здесь, в Риме, совсем иные правила и понятия. Она бы ничего не нарушила!

– Аурус не знал, что она так поступит. Во всем виновата Ласерта.

Регина согласно кивает, но взгляд у нее становится насмешливым. В который раз за сегодня Эмма бессильно сжимает кулаки.

Что мешает ей просто взять и уйти? Не выслушивать все это? Не чувствовать себя какой-то не такой? Не огрызаться и не злиться?

– А тебе-то какое дело? – кидает она Регине вместо того, чтобы покинуть купальню. И ошарашенно слышит в ответ:

– Ты права, никакого. Я просто подумала, как схожи наши судьбы. Мой первый раз в этом городе тоже был с женщиной.

Все разы в этом городе у Эммы были с женщинами.

Она не знает, как правильно реагировать. Да и нужно ли реагировать вообще? Эмма думает: Регина сказала, что не хочет общаться. Но кто же тогда стоит здесь и сейчас и рассказывает какие-то подробности своей жизни? Почему слова и действия у Регины так сильно расходятся? Чего она добивается?

– Ты лжешь, – говорит она, наконец, и Регина удивленно смеется, качая головой.

– Почему я должна лгать?

Она с любопытством смотрит на Эмму. Длинные волосы собраны за спиной и заколоты, оливковая кожа кажется темнее в плохом освещении.

– Потому что ты так часто это делаешь, что мне очень сложно понять, когда ты говоришь правду, – язвит Эмма, неосознанно стараясь побольнее задеть Регину. Регина, впрочем, ничем не выказывает свое недовольство, лишь качает головой. Эмма, задетая такой реакций, спрашивает:

– И что? Ты хочешь сравнить ощущения?

Регина растягивает губы в улыбке и молчит. Глаза ее едва заметно поблескивают.

Эмме становится жарко.

Что она делает здесь? Регина пришла поговорить про Ауруса? Нет. Про Лупу? Тоже нет. Что ей надо?

Эмма не понимает, и это непонимание злит и заставляет дрожать.

Сам факт того, что Регина могла спать с женщиной когда-то давно, не смущает и не удивляет. Это хотя бы объясняет, откуда Регина точно знала, что делать тогда в купальне.

При мысли о купальне Эмму окончательно бросает в жар. Ей хочется сбежать подальше отсюда, потому что она понимает, что не хочет выслушивать от Регины подробности ее прошлого. Когда она хотела, ее оттолкнули. А теперь…

– Мне интересно, что ты почувствовала, – говорит Регина, и ее низкий голос тягучим медом проливается на пол. Эмма завороженно смотрит на нее, тонет во взгляде, будто это и не Регина вовсе несколько дней причинила ей боль, обидела ее и до сих пор не попросила прощения. Эмма даже делает шаг навстречу, и улыбка Регины манит ее, зачаровывает и обещает что-то хорошее и приятное. Задурманивает голову, избавляет от воспоминаний.

Кто-то заходит в купальню, и это спасает от поражения. Эмма вздрагивает, будто очнувшись, проносится мимо Регины всплеском ветра и кидает на бегу: «Отстань от меня!» – не сильно заботясь, как это выглядит со стороны. Она не должна дать Регине понять, что ее близость волнует сильнее, чем должна! Она вообще не должна разговаривать с Региной! Не должна!

На ужине Эмма односложно отвечает Робину, и тот быстро понимает, что разговора не получится. Он хлопает Эмму по плечу и поворачивается к Галлу, принимаясь обсуждать с ним детали будущих тренировок, а Эмма сидит и прокручивает в голове недавнее признание Регины.

Она снова пришла.

Сама.

Снова заговорила.

Сама.

Сказала такое, чего говорить была вовсе не обязана.

Как Эмма должна принять все это?

Регина будто специально отвлекает ее от мыслей о побеге.

Эмма торопливо запихивает в себя ячменную кашу – горячую и вкусную. Но избавиться от Регины в голове это не помогает.

Эмма все больше убеждается, что Регине от нее что-то надо. И это «что-то» становится все определеннее. Ведь не зря же она сегодня завела разговор на ту тему, которую Эмма поднимать вовсе не собиралась.

Эмма усмехается, понимая, что Регина и здесь продолжила какую-то свою игру.

Она сказала – ее первый раз был с женщиной.

В этом городе. Не «вообще».

Она ни словом не упомянула свою невинность.

========== Диптих 12. Дельтион 2 ==========

Следующее утро начинается с наказания.

Не для Эммы, нет.

Для того раба, что пытался напасть на Ауруса. И всех остальных рабов и гладиаторов на рассвете сгоняют на арену, где к тому же самому кресту, на котором мучился Капито, привязан неудачливый убийца. Он обнажен, постанывает и дергается, видимо, от того, что сломанная рука не позволяет занять более или менее удобное положение. Рядом с крестом Эмма видит незнакомого раба, прохаживающегося из стороны в сторону. В руках у него виднеется нагайка, и Робин, склонившийся к уху Эммы, взволнованно шепчет:

– Аурус сильно разозлился. Это флагеллум* – он сделан из скрученных полосок коровьей кожи. Очень хорошо бьет.

Эмме это ни о чем не говорит, и она не спрашивает, откуда Робину известно, как бьет этот флагеллум. И так понятно, откуда. Эмма знает лишь, что несчастного сейчас накажут – публично. Хорошо хоть, что не так, как в прошлый раз сделали гладиаторы. Странное дело, но ей кажется, что раб это заслужил. Должно ли ей быть стыдно за такие мысли? Он пытался подвергнуть гневу хозяев не только себя, но и всех остальных. Капито был безумен, он не сознавал, что делал, а этот? О, он наверняка все продумал – не слишком хорошо, как показало время.