Аурус явно не верит. Он обходит Эмму кругом, зачем-то трогает ее спину, потом здоровую руку. И буркает:

– Выглядишь ты и впрямь неплохо. Хотел дать тебе еще один свободный день, но, думаю, нет в том необходимости.

Если он чувствует себя виноватым, это хорошо. Потому что он виноват. Если бы он так уж хотел, чтобы с Эммой ничего не случилось, то не продал бы ее даже Лупе. А он, видимо, позарился на деньги.

С ним Эмма тоже не собирается портить отношения, а потому отвечает:

– Я готова тренироваться, господин. Мне очень хочется выступить на следующих играх.

Как бы ни были противны ей римляне, они не должны быть настроены против нее. Конечно, речь не идет о Паэтусе и Ласерте, но с теми Эмма и сама старается особо не сталкиваться. Аурус же может дать ей больше свободы – или ограничить ее вовсе, если что-либо заподозрит.

Аурус, кажется, доволен ее словами. Во всяком случае, он кивает, готовясь отпустить Эмму, но тут в таблинум входит раб, и на подносе, что он несет, стоит кувшин и две чаши. Вряд ли это угощение для Эммы. Раб подходит ближе, Аурус указывает ему на стол, а взгляд Эммы невольно падает на спину раба, и она видит кинжал, засунутый за тонкий ремешок, поддерживающий тунику.

Сердце пропускает удар.

Эмма отлично знает, что ни рабам, ни гладиаторам не дозволено носить оружие.

Раб ставит поднос на стол, находясь в стороне от Ауруса, и поднимает голову, встречаясь взглядом с оцепеневшей Эммой. Видимо, он читает в ее глазах то, чего там быть не должно, и тут же тянет руку за спину. Аурус стоит к нему вполоборота и не видит, что происходит.

У Эммы совсем не остается времени на принятие решения.

И она бросается вперед в момент, как раб уже выхватил кинжал и замахнулся, целясь Аурусу в шею. Удар в итоге достается левой руке Эммы, но приходится скользь, а потому совершенно не мешает ухватить раба поперек талии и опрокинуть его на пол. Двумя руками Эмма хватается за запястье нападающего и ломает ему руку о свое согнутое колено. Пальцы разжимаются, выпуская кинжал, тот с громким стуком падает, раб визжит от боли, а изумленный Аурус только-только отскакивает в сторону, опрокинув поднос. Эмма ногой отпихивает кинжал подальше и разгибается, выдыхая.

Они возненавидят ее. Все – и рабы, и гладиаторы.

Но она приняла решение.

Умри Аурус – остался бы Паэтус. И Ласерта. И Кора. Ей не выжить с ними. Никому не выжить.

Раб, скорчившись, продолжает завывать, а Аурус, высунувшись из окна, торопливо зовет охрану. Эмма рассматривает порез, который обильно кровоточит, и думает, что он слишком беспечен, оставляя двери своего таблинума открытыми для всех. Кто проверит раба, несущего вино? Никто. Вот поэтому так и получилось. Странно, что до этого никто не пытался убить хозяина. Или до Эммы просто не доходили слухи?

Раб вдруг перестает стонать от боли и поворачивает к Эмме голову.

– Ты пожалеешь, – обещает он мученически. – Ты должна была быть на моей стороне. Но ты вступилась за эту собаку!

Его оскорбления прерывает один из соглядатаев, вбежавший в таблинум. Сильным ударом ноги по лицу он отправляет раба в обморок, а потом вместе с другим охранником подхватывает неудачника и волоком тащит его прочь. Эмма смотрит им вслед.

Может быть, она действительно пожалеет.

А может быть, нет.

Но это ее решение. Точно так же как кинжал – его.

Аурус подает Эмме чистый платок, и она говорит:

– Спасибо, господин.

Кровь уже подсыхает: порез неглубокий. Эмма все же прикладывает платок к ране. Снова придется идти к Студию.

– Ты спасла меня, – удивляется Аурус. – Зачем?

Это хороший вопрос. И Эмма решает, что немного честности не повредит.

– Если бы тебя не стало, господин, твое место занял бы Паэтус. А это не в моих интересах.

Она надеется, что искренность ее будет оценена по достоинству. И так и получается.

– Хорошо, что ты не стала распинаться в любви ко мне, – усмехается Аурус. – Я бы не поверил.

Он машет рукой.

– Ступай. И позови тут кого-нибудь прибраться.

Он брезгливо поглядывает на пол, заляпанный вином и кровью Эммы. Потом отходит к стене и подбирает кинжал, принимаясь внимательно его изучать. Эмма склоняет голову и выходит из таблинума. Не успевает она пройти и десяток шагов, как сталкивается с Региной. Та взволнована: видимо, вести распространяются быстро.

– Что случилось? – отрывисто спрашивает она.

Эмма пожимает плечами.

– Спроси у своего господина.

И уходит, более не удостаивая Регину ни единым взглядом. Она чувствует, что та смотрит ей в спину, и этот взгляд греет и заставляет ощущать себя кем-то значимым. Эмма вскидывает голову, ускоряя шаг.

У Студия ее уже ждет Робин, заставляя в который раз подивиться тому, как стремительно в лудусе распространяются новости.

– Что случилось? – кидается Робин к Эмме, но Студий отталкивает его.

– Поговорить ты можешь вон из того угла, – он указывает на нужный угол, – а мне надо находиться рядом.

Эмма покорно подставляет руку и смотрит на Робина.

– На Ауруса было совершено покушение, – абсолютно спокойно говорит она. – Я его предотвратила.

Студий пораженно хмыкает, даже прекращая промывать рану.

– Ты сошла с ума? Раб – и спас господина?

Эмме не очень интересно его мнение. Она не отрывает взгляда от Робина, а тот потирает подбородок, сосредоточенно размышляя. Потом выдыхает:

– Если бы Аурус умер, лудус перешел бы под управление Паэтуса.

Эмма чувствует безмерное облегчение. Хвала богам, что Робин мыслит так же, как и она. Значит, и остальные гладиаторы не осудят ее. А что до домашних рабов… К ним Эмма не имеет никакого отношения. Ее немного грызет вина, но лучше думать, что то, что случилось, обернется выгодой для всех. В конечном итоге.

Студий качает головой.

– Паэтус просто распродал бы нас.

– Вот именно! – резко оборачивается к нему Робин. – И что дальше? К кому бы мы попали?

Он повышает голос к последнему слову, словно намерен перейти на крик.

– Ладно, ладно! – возмущенно откликается Студий. – Дай мне закончить!

Робин потирает глаз и, кивнув Эмме, выходит. Он дожидается ее снаружи и, взяв под руку, тихо говорит:

– Кто бы что тебе ни говорил, знай: ты поступила единственно верно.

Эмма думает, а не считает ли он так оттого, что Аурус обещал ему привезти жену и сына? Но даже если так – поддержка Робина нужна и важна для нее. Робин говорит от всего лудуса, его уважают, к его мнению прислушиваются. А Эмме совсем не хочется ловить на себе косые взгляды гладиаторов.

– У меня было мало времени, чтобы принять решение, – вздыхает она. Робин понимающе кивает.

– В первый момент, признаться, я тоже решил, что ты лишилась рассудка. Такой случай – и ты позволила Аурусу выжить? – он смеется и вместе с Эммой неторопливо идет по галерее. – Но потом я взял себя в руки и представил возможности. Никто не предоставил бы нам свободу после смерти хозяина. У нас просто появился бы новый хозяин. Гораздо более…

Он запинается, подыскивая правильное слово. Эмма подсказывает ему:

– Непредсказуемый.

– Верно! – радуется Робин. Хочет добавить что-то еще, но молчит. Тогда Эмма мягко подсказывает ему сама:

– Ты хочешь поговорить о Лупе?

Они не виделись с Робином вчера: может, и к лучшему, потому что обсуждать то, что случилось, Эмма не желала ни с кем. Сегодня – другое дело. Видимо, пока она спала, боги вселили в нее уверенность, что все будет так, как надо. Эмма верит, что Один заглядывает в ее сны – и настраивает на нужный лад. Не зря же она всегда просыпается в лучшем настроении, чем засыпала.

Робин кивает.

– Все прошло нормально? – он осторожничает, видимо, считая, что Эмме неприятно, но она гладит его по плечу.

– Я ведь в лудусе, Робин. И, думаю, тут уже не осталось ничего, что может меня удивить или вывести из строя.

Она лжет. Она точно знает, что не отреагировала бы нормально, повторись то, что произошло с Капито. Или пройди она через тот разговор с Региной повторно. Но все, что касается плотских утех… Эмма понимает: это все не так страшно. Это просто непривычно. Но она привыкнет. Человек привыкает ко многому. Особенно если хочет достичь своей цели.