Вот и все.
И никакие заверения Ауруса не спасли. Его не было здесь, чтобы остановить Лупу.
Эмма жмурится, не желая показывать слез, но Лупа замечает и останавливается. Передышка вызывает у Эммы еще один стон – на этот раз облегчения. Она открывает глаза ровно в тот момент, когда Лупа одним быстрым движением вытягивает фаллос, и ноги стремятся сдвинуться сами собой. Эмма стремительно вытирает слезы и готовится к худшему.
– О, как это мило, – смеется тем временем Лупа, проводя пальцами по всей длине фаллоса. А когда отнимает их и демонстрирует, Эмма видит на них кровь. Свою кровь. От понимания этого протяжно ноет внутри. Эмма продолжает лежать тихо. Она не уверена, что ей больше не будет больно.
Лупа продолжает улыбаться.
– Мой невинный гладиатор.
Она ничуть не встревожена тем, что пустила Эмме кровь. Напротив: кажется, ей это нравится. Она снова и снова разглядывает свои пальцы, а потом попросту вытирает их о бедро Эммы.
– Тебе ведь не было больно? – уточняет она, словно беспокоится.
Эмма мотает головой. Она все равно не скажет.
Лупа ложится на нее, вжимаясь фаллосом в живот, и проводит кончиками пальцев по щеке.
– Бедняжка, – теперь в ее голосе действительно ощущается сочувствие. – Почему ты не сказала? Ласерта сегодня уверила меня, что ты давно распечатана.
Подлая римлянка все-таки добилась своего. Эмма только прикрывает на мгновение глаза, понимая, что будет очень глупо плакать. Если бы она смогла сказать все Лупе, та бы, конечно, не отказалась от своего намерения, но, может, была бы чуть нежнее.
Лупа целует ее в плечо, потом в ключицу, потом в шею и бормочет:
– Пройдоха Аурус что-то шипел о твоей исключительности, но до того, как я поговорила с Ласертой. Он это имел в виду? Если да, тогда я ни капли не жалею.
Дрожащая Эмма чувствует, как Лупа высовывает язык и лижет ее шею. Это противно и мокро. А Лупа со своим языком спускается ниже и едва заметным касанием обводит пупок. Эмма сдвигает ноги. Лупа гладит ее по бедру.
– Я хотела провести с тобой больше времени, но ты уже не в настроении.
Она кажется слегка разочарованной, а Эмма думает, что и не была в настроении, неужели это так незаметно?
Лупа отодвигается от нее, стаскивает фаллос, вытирает его о покрывало, затем подает Эмме.
– Надевай, – она ложится на спину.
Эмме же приходится встать, и движения не вызывают особой боли, но и легкости тоже. Между ног ноет, Эмма видит под собой пару темных пятен. Вот так она стала женщиной. Без любви и ласки.
Горечь пробирается в рот и запечатывает его густой слюной. Эмма возится с ремнями слишком долго, но Лупа, кажется, никуда не торопится. Когда Эмма заканчивает смазывать фаллос остатками масла и встает на колени, Лупа снисходительно машет ей рукой.
– Ты можешь лечь. В другой раз будет интереснее, а сейчас я справлюсь и сама.
Эмма отстраненно отмечает «в другой раз» и послушно ложится, чувствуя, как масло медленно стекает между ног. Внутри все пульсирует, и это не приятная пульсация. Впрочем, физическая боль сидит в основном только в голове Эммы, и она пытается убедить себя, что все не так плохо, однако получается не очень.
Фаллос вызывающе торчит кверху, и склонившаяся над ним Лупа оглаживает ствол ладонями. Потом хитро смотрит на Эмму.
– Знала бы ты, сколько всего я наметила на сегодня… – она вздыхает. – Но ты совершенно дикая. Не двигаешься, не стонешь, не проявляешь участие. Почему? Я тебе не нравлюсь?
Она склоняет голову вбок, продолжая наглаживать фаллос.
Эмма тяжело выдыхает:
– Ты не позволяла мне двигаться и стонать, госпожа.
Она уверена, что это правильный ответ, раз уж другое настолько неочевидно. Так и есть: Лупа довольно улыбается и наклоняется к Эмме. Ее быстрый и юркий язык проскальзывает между губ Эммы и толкается, будто имитируя действия фаллоса. Эмма невольно касается чужого языка своим, и Лупа тотчас же этим пользуется, обхватывая его губами и принимаясь посасывать. В какой-то момент она издает недовольный стон и отстраняется, а потом приникает к уху Эммы и шепчет:
– Мне нравится, когда те, кто со мной, кричат и стонут. Я даю тебе позволение издавать звуки, Эмма, когда тебе того захочется.
Эмма надеется, что больше не встретится с Лупой, ведь Аурус должен узнать, что та наделала. А когда он узнает… Что ж, может быть, Эмма получит хоть что-то от всего произошедшего.
Лупа целует Эмму в живот, а потом, примерившись и придержав фаллос рукой, медленно опускается на него до упора. Протяжный выдох срывается с ее губ, она усмехается и чуть приподнимается, а потом опускается снова. Ее ладони ложатся на живот Эммы и немного нажимают, и это отчего-то тоже неприятно. Эмма терпит, потому что ей больше ничего не остается, и нехотя смотрит, как Лупа движется над ней, будто над мужчиной. Она извивается, стонет, запрокидывает голову, дергает себя за грудь и все прыгает, прыгает на Эмме, а та не знает, куда ей деть руки и как удержаться, чтобы не упасть на пол. Она не чувствует с Лупой ничего из того, что чувствовала с Региной: только тупое нытье между ног и упрямую усталость от бесконечных и бессмысленных действий. Но Лупе все равно, ей хорошо, и она это не скрывает. Она получает то, что хотела получить. Ее движения убыстряются под конец, она просовывает руку себе между ног и принимается яростно тереть там, чтобы буквально сразу же взорваться громким криком и упасть на Эмму, тяжело дыша. Лупа дрожит, вцепившись Эмме в волосы, и не двигается. Потом слегка приподнимает зад, и фаллос с тихим чавкающим звуком выходит из нее, падая Эмме на бедро.
– Что ты чувствуешь? – томно выдыхает Лупа, щекой прижимаясь к груди Эммы и вяло целуя ее сосок. – Когда женщина кончает с тобой. Тебе нравится это?
– Конечно, госпожа, – заученно отвечает Эмма, а сама вдруг думает о Регине. С ней не было больно. С ней не было неприятно. С ней все было… правильно.
Что она чувствует? Пустоту. Может быть, прав был Аурус, говоря, что у невинной женщины внутри хранятся какие-то особые силы? Сейчас Эмма готова в это поверить, потому что в самом деле ощущает себя полностью опустошенной. Ее вскрыли и выпустили наружу все волшебство, всю легкость, все надежды и чаяния. Эмме не хочется ничего, просто лечь и забыться сном. Сон всегда ей помогает. Должен помочь и сейчас.
Лупа еще какое-то время трется об нее, потом отстраняется и лениво говорит:
– Пошла прочь, Эмма. С тобой скучно. Я надеялась на большее. В следующий раз будь поживее, а то я разозлюсь.
Эмма встает, кладя на язык замечание о том, что следующего раза не будет, но так и не расстается с ним. Отстегнув фаллос, она оставляет его на краю кровати, подбирает свою одежду и медленно выходит из комнаты. На пороге оборачивается и смотрит, как Лупа наливает себе в кубок вина. Эмма опускает взгляд и выходит в галерею.
Думала ли она когда-нибудь, что лишится девственности таким омерзительным образом? Что в нее войдет не законный муж, а отвратительный, искусственный мешок из грубой кожи? Что не будет ласки, не будет нежных признаний? Что ею просто попользуются, а потом велят быть поживее?
Между ног все еще немного саднит, Эмма неспешно ковыляет мимо охранника и совершенно не заботится о том, что по-прежнему голая. Сейчас это наименьшая из ее проблем. Добравшись до лудуса, она идет в купальню и долго сидит там прежде, чем начать вымывать из себя все то, что осталось от постельных утех с Лупой. Крови почти нет, но мать говорила, что так бывает. Еще она говорила, что некоторым и не больно вовсе в первый раз, однако, видимо, это не случай Эммы. Она избавляется от масла, которое, кажется, у нее повсюду, насухо вытирается и выходит, жалея, что нет туники, которую можно было бы просто накинуть и пойти к себе. Ей ужасно не хочется заматывать повязки, и она просто стоит и смотрит на них, а потом поднимает голову и смотрит уже на Регину, остановившуюся на пороге купальни. Какое-то время они обе молчат, потом губы Регины изгибаются в вежливой улыбке.
