Мария виновато улыбается.

– Это приказ. Я не могу ослушаться.

Эмма кивает. Конечно, не может. Никто тут не может просто взять и не выполнить то, что ему приказали. Если, конечно, хочет жить.

В течение ближайшего часа Эмма раздвигает ноги, поднимает руки и всячески способствует тому, что Мария побрила ее как можно тщательнее. Ощущения ни в какое сравнение не идут с теми, что были, когда этим же делом занималась Регина, и Эмма все еще сердится на нее, хотя и пришла к выводу, что бритье не так уж хорошо удаляет волосы: если вести ладонью по ноге, то не так уж гладка кожа. Интересно, а с собой Регина как поступила? Тоже выщипала?

Эмма морщится, когда понимает, что мысли о Регине преследуют ее все более настойчиво. Связано ли это как-то с тем, что ей предстоит идти к Лупе? Возможно, она невольно сравнивает то, что было, с тем, что еще только предстоит.

Мария аккуратно добривает Эмме пах, а Эмма сидит, запрокинув голову, и смотрит в потолок.

Что сделала бы она, знай заранее, что там, под маской, прячется Регина? Боялась бы она больше или же наоборот – меньше? Успела бы сказать что-то еще помимо того, что сказала? Почувствовала бы нечто иное или покрылась бы коркой льда от невозможности происходящего?

Эмма не будет больше предлагать Регине дружбу. Ей совершенно ясно, что это не нужно надменной рабыне. Но ведь отчего-то Регина все же общалась с ней. Отвечала на вопросы. Гуляла. Помогала. Вела себя как человек, а не как…

Острая быстрая боль пронзает Эмму, и она вздрагивает, а Мария ахает.

– Порезала! – восклицает она огорченно. – А ведь так старалась!

– Ничего страшного, – бурчит Эмма, разглядывая каплю крови на аккуратно выбритом лобке.

Она будет очень рада, если за эту ночь ей не придется больше проливать кровь, и эта капля останется единственной.

Мария, продолжая сетовать и опасаться наказания, быстро смазывает порез заживляющей мазью и заканчивает свою работу. Эмма, наблюдая за ней, спрашивает:

– Я бы все же хотела в следующий раз заняться этим самостоятельно.

Мария улыбается ей, поднимаясь с колен.

– Не волнуйся. Это не доставляет мне неудобств. Я давно привыкла брить хозяек.

Эмма вздыхает. Как же ей все-таки заполучить хоть немного личного пространства?

Она снова думает о Регине, когда Мария ведет ее в покои, где ждет Лупа. Чего же все-таки Регина хочет от нее? То она общается, то гонит прочь… Эмме вдруг приходит в голову совершенно невообразимая, неправильная мысль. Может быть, Регина… увлечена ею?

Эмма вздрагивает и воровато оглядывается, проверяя, не подслушивает ли кто ее мысли. Она вспоминает, что точно так же вела себя с одним из братьев его невеста: то привечала, то кричала, то звала обратно.

О, нет-нет, Регина не такая! Она ведь спит с Робином, а то, что было в атриуме и после… так всего лишь приказ хозяина и возвращение долга. С другой стороны, если она возвращала долг, значит, она испытала удовольствие. От действий Эммы! Но не могла признаться в этом, а потому ждала от Эммы первого шага, а та предлагала ей всего лишь дружбу!

Эмма почти задыхается от сделанных выводов, которые внезапно кажутся ей невероятно идеальными. Щеки снова горят, а между ног что-то пульсирует, и, вспоминая купальню, Эмма с уверенностью может сказать, что именно. Как быстро Рим превратил ее в какую-то тварь, которая хочет от женщины – от женщины! – плотского удовольствия! Как быстро размыл понятия дружбы и вожделения! Это нужно прекратить. Нельзя так думать о Регине. Нельзя уподобляться этой Лупе, которая использует женщин как вещи, которая позволяет себе унижать их на глазах у других!

Эмма убеждает себя прекратить, ведь эти мысли сейчас никак не помогут, но пульсация между ног не исчезает и тогда, когда Мария останавливается возле дверного проема, прикрытого темной занавесью, и шепчет:

– Эмма, мы пришли.

Сбоку стоит соглядатай, делающий вид, что он тут совсем ни при чем. Эмма гадает, станет ли он подслушивать или подсматривать.

Мария касается ладонью ее плеча и быстро уходит, а Эмма запоздало понимает, что на этот раз ее не облачили в какой-то специальный наряд, не выдали маску и не намазали краской. Значит ли это, что все будет проще?

Набрав воздуха в грудь, Эмма с трепетом откидывает занавесь, останавливается на пороге и обреченно чувствует, что нечто подобное уже происходило с ней.

В полутемной комнате, окуренной фимиамом, лежит на кровати Лупа, и темно-бордовая туника ее настолько свободна, что позволяет левой груди выглядывать наружу темным острым соском. Лупа лениво потягивает вино из золоченого кубка, а завидев Эмму, возбужденно привстает.

– Зачем они оставили на тебе одежду? – усмехается она, затем выкидывает кубок, легко вскакивает и подбегает к Эмме. Она выше, а потому приподнимает подбородок Эммы одним пальцем, заставляя ее посмотреть на себя. Эмма смотрит и видит высокие скулы, чувственный рот, темные волосы, прореженные красными прядями, и светлые глаза, в которых даже не пытается скрыться вожделение.

– Зачем тебе это? – спрашивает Лупа и тычет пальцем в повязки на запястьях и на предплечье. Словно и не было ее вчера на боях.

– Запястья обожжены, госпожа, – тихо отвечает Эмма. – По руке попали мечом.

– Ладно, – кивает Лупа. – Я не любитель физических уродств. Оставим это на тебе.

А затем она обхватывает талию сильными руками, резко притягивает Эмму к себе и приникает к губам жадным поцелуем, почти мгновенно запуская язык в ее рот.

Эмма покорно отвечает, хоть и не было такого приказа.

Левая обнаженная грудь Лупы прижимается к руке.

Комментарий к Диптих 11. Дельтион 1. Ad Calendas Graecas

Всех, кто празднует католическое рождество - с праздником)) остальным - просто хорошего дня и непременно-позитивного настроения))

========== Диптих 11. Дельтион 2 ==========

В помещении разносится дымом аромат пачулей: Эмма уже выучила этот резкий, крепкий запах. Она лежит, обнаженная, на красных покрывалах, а знатная римлянка жадно разглядывает ее, словно не знает, с чего начать.

У Лупы дикая красота. Когда она смеется, то кажется, будто волчица скалит зубы, готовясь укусить. Она красит губы темным, и следы от краски на руках Эммы выглядят синяками. Лупа целует ее пальцы и, играя, втягивает их в свой теплый рот, чтобы затем отпустить.

– Что ты умеешь? – с интересом спрашивает она и ведет ладонью по торсу Эммы, вызывая невольную дрожь. – Гладиаторы Ауруса искусны в любви – практически все. Ты тоже? Я слышала, Аурус придумал для тебя интересное наказание. Жаль, я не была приглашена.

Судя по ее голосу, ей не жаль совершенно: она ведь сейчас получает то, что хотели получить все, кто смотрел сквозь прорези масок. Ее длинные пальцы щекочут Эмму под ребрами, потом пробираются между ног и щекочут уже там. Прикосновения легкие и пока что не доставляющие особых неудобств. Лупа трогает сверху и не пытается никуда залезть. В какой-то момент Эмма даже убеждает себя, что ей это нравится.

– Так что же, мой гладиатор? – снова интересуется Лупа. – Кто-то показывал тебе, как нужно ублажать римских женщин?

– Меня не обучали, госпожа, – тихо говорит Эмма, не уверенная, что Лупа хотела получить именно такой ответ на свой вопрос. Но Лупа оживляется и едва ли не хлопает в ладоши.

– Это превосходно! – с придыханием заявляет она. – Давно я так не развлекалась!

У нее горят глаза.

Эмма старается не шевелиться и тоскливо размышляет, нужно ли сказать, что кое-какой опыт у нее все-таки имеется. Но в этот момент Лупа скидывает с себя тунику и остается голой. У нее худое тело со слегка выступающими ребрами и впалым животом. Лобок абсолютно безволосый, и, глядя на него, Эмма думает, что ощутили бы все эти римлянки, живя на севере. Им бы, наверное, было очень и очень холодно.

Лупа замечает взгляд Эммы и широко улыбается.

– Тебе интересно посмотреть?

Эмме абсолютно неинтересно. Но она, конечно же, кивает. Лупа смеется, облизывает губы и, перекинув длинную ногу через Эмму, седлает ее. Горячая и влажная промежность прижимается к животу. Эмма невольно задерживает дыхание. Лупа наклоняется к ней и ведет указательным пальцем по щеке, спускаясь к губам.