Эмма кивает.
– Да.
Белла шмыгает носом и смущенно улыбается, переступая с ноги на ногу.
– Он красивый. Это ведь был Фур, да? – она впивается жадным взглядом в Эмму, и та понимает, что Робин пользуется успехом у женщин любого возраста.
– Фур, – подтверждает она. Потом оглядывается.
– Ты одна?
– А что? – снова настораживается Белла. Эмма вскидывает руки.
– Не бойся меня. Я ничего тебе не сделаю. Просто разве молодые девушки ходят по этому городу в одиночестве?
Робин рассказывал, что у римлянок не принято гулять самостоятельно. Кто-то в любом случае сопровождает их: либо раб, либо мужчина из семьи.
Белла хмыкает.
– Отец давно болеет, я потому и занялась торговлей вместо него. А рабов у нас нет.
Она с любопытством разглядывает Эмму, потом вдруг спрашивает:
– Это ведь ты вчера сражалась в огненном круге?
Эмме удивительно, откуда бедная девочка нашла деньги за билет на арену, но она не спрашивает, а просто кивает:
– Это была я.
Белла ставит корзину наземь и восторженно хлопает в ладоши.
– Это было очень красиво! – искренне заявляет она, а Эмма почему-то смотрит на ее побелевшие от холода ноги и совсем не обращает внимания на добрые слова.
– Я знаю лазейку на арену, – хвастается тем временем Белль и вдруг хмурится: – Ты ведь не расскажешь никому?
Эмма медленно качает головой, не отрывая взгляда от девичьих ног. Почему они так взволновали ее? А еще ее немного волнует замечание про лазейку: сможет ли это пригодиться ей в будущем? В наступившей тишине она вдруг слышит звук урчащего живота, и это не ее живот.
Белла смущается и, подхватив корзинку, закрывается ею, будто это поможет ей заглушить звук.
– Прости, госпожа, – вздыхает она. – Ничего не ела с утра. Торговля плохо идет, в основном цветы покупают на рынках, но там у отца нет своего места. Раньше он держал цветочную лавку, но ее отобрали за долги. Теперь приходится предлагать цветы тем, кто ходит в лупанарии.
Эмма думает – как же так? Можно понять, почему рабам в Риме живется плохо, но отчего свободные граждане вынуждены ходить зимой едва ли не босиком?
– Зачем ты продолжаешь звать меня госпожой? – спрашивает она. – Я ведь всего лишь гладиатор.
Белла широко улыбается ей.
– Потому что ты выглядишь, как госпожа, – твердо заявляет она.
Эмма медлит какое-то время, потом достает мешочек с остатками монет и решительно отдает его Белле. Та вспыхивает радостью и пытается вручить Эмме корзину, но Эмма качает головой.
– Не надо. Оставь. Я просто… – она проглатывает последние слова про то, что хочет помочь, потому что помнит реакцию Регины. Что если и Белла откажется? Но Эмме просто хочется так поступить. Потому что она может. Потому что считает это правильным.
Но Белла не отказывается. У нее счастливо сияют глаза, когда она прячет мешочек куда-то под тонкую тунику.
– Спасибо, госпожа!
– Меня зовут Эмма, – говорит ей Эмма. Ей перестает нравиться, как звучит это обращение. “Госпожа”… Она не хочет становиться на одну ступеньку с Ласертой или Корой.
Белла кивает, запросто принимая новые условия общения.
– Договорились, Эмма! Если тебе потребуются цветы – ты только скажи. Доставлю столько, сколько надо!
Эмма улыбается, когда кое-что приходит в голову.
– А ты хорошо знаешь Тускул, Белла?
Та кивает.
– Конечно. Я здесь родилась. Излазила все вдоль и поперек.
Эмма возносит молчаливую хвалу Одину. Она ведь наверняка не просто так натолкнулась сегодня на Беллу – именно сегодня, когда твердо решила, что сбежит отсюда. И вот такой удачный случай!
– Где тебя можно найти? – торопливо спрашивает она и оглядывается, проверяя, подслушивает ли соглядатай, но тот стоит чуть поодаль с отрешенным видом. – Сейчас мне уже нужно возвращаться в лудус, но, может быть, после праздников ты могла бы показать мне город?
Белла пожимает плечами.
– Я же говорю: продаю цветы возле лупанариев. Там меня всегда найдешь.
Она улыбается, и Эмма невольно возвращает улыбку. Ей нравится эта девушка. Может, конечно, оттого, что Эмма только что возложила на нее большие надежды. А может, потому, что Белла не сдается, несмотря на трудности. И положение свободной гражданки не мешает ей продавать цветы.
Эмма машет рукой на прощание и уходит, радуясь тому, как все обернулось. Слышит шаги сзади и напрягается, но это всего лишь соглядатай. Он нагоняет ее, ровняется и, не глядя, говорит равнодушно:
– Зря ты отдала ей деньги.
Эмма хмуро смотрит на него. Его ли это дело – как ей распоряжаться своими деньгами?
– Почему зря? – все же спрашивает она.
– Всем не помочь, – так же равнодушно отвечает соглядатай.
– Я всем и не помогаю, – бросает Эмма надменно и ускоряет шаг. Ей неприятно идти рядом с этим человеком, а он, видимо, расценив все правильно, не спешит снова нагонять. Они возвращаются в лудус, и Эмма думает, как бы так подгадать, чтобы в следующий раз отправляться на прогулку с другим охранником.
Она только заходит к себе и скидывает паллу, как вбежавшая в комнату запыхавшаяся Мария всплескивает руками:
– Где ты ходишь? Госпожа Лупа приехала!
Эмма мгновенно утрачивает всю тут легкость, что завладела ей во время прогулки по городу.
– Уже? – тускло спрашивает она. – Завтра ведь…
Внутри резко становится пусто, будто ветер выдул все оттуда.
Мария упирается руками в колени и пытается отдышаться.
– Значит, передумала она… Пойдем, Эмма, мне нужно тебя подготовить.
Значит, в этот раз не Регина. Что ж, оно и к лучшему.
Живот вдруг принимается болеть, словно от голода.
Эмма вздыхает и заставляет себя собраться. Нужно перетерпеть. Это будет женщина. Всего лишь женщина. И она наверняка захочет повторения того, что было в атриуме. Или, может, поступит как Регина в купальне.
Жар приливает к щекам, и Эмма мотает головой, сначала пытаясь от него избавиться, а потом думает: нет, не надо. Вдруг он поможет ей получить удовольствие? Так будет лучше, чем если просто придется терпеть.
Мария приводит ее в купальню для гладиаторов, которая сейчас пустует, и велит раздеваться. Эмма покорно погружается в бассейн, от воды в котором идет ароматный пар. Если бы она могла задержаться тут подольше…
– Что Лупа будет делать со мной? – Эмма водит руками над поверхностью воды, едва-едва касаясь ее.
Мария смущенно хихикает, подходя ближе.
– Ах, Эмма… ты ведь должна уже знать.
Эмма знает, конечно. Она прекрасно помнит и атриум, и купальню. Но если от мыслей о них по телу разливается тепло, то при представлении, как Лупа – или иная римлянка – проделывает с ней нечто подобное, Эмма коченеет.
– Никто ведь не будет смотреть? – уточняет она. Мария пожимает плечами.
– Эмма, как я могу знать?
Эмма согласно кивает и смотрит, как рабыня берет лежащую на бортике бритву и садится, поддернув тунику, опуская ноги в бассейн.
– В прошлый раз волосы выщипывали, – полувопросительно говорит Эмма.
Мария сосредоточенно проверяет большим пальцем, насколько остро лезвие, а потом поднимает голову.
– Это же больно, – растерянно улыбается она. – Можно просто побрить.
Эмма на мгновение прикрывает глаза, чтобы никто не заметил ее взгляда.
Можно. Просто. Побрить.
Но Регина выбрала другой способ. Чтобы доставить боль той, что потом сделает больно ей самой. Как забавно.
Эмма уже устала обижаться и злиться, но злость сама находит щелочку в ее сердце и разливается там горькой желчью, распространяет ядовитые пары.
И после этого Робин будет утверждать, что Регина боится с ней сблизиться, а потому так ведет себя? Да как же надо бояться!
– Почему я не могу делать это сама? – на всякий случай спрашивает она. После всего того, что ей пришлось демонстрировать, чувство стыда от собственной наготы если и выжило, то уже давно находится в агонии, но Эмме просто было бы удобнее подготовить себя самостоятельно.
