Робин издает удивленный смешок.

– Регина? А почему она должна со мной гулять?

Эмма хмурится и ногой откидывает в сторону небольшой камешек.

– Вы же вроде… – она не знает, какое подобрать слово, и Робин обрывает ее:

– Эмма, у нас с Региной не отношения. Мы просто иногда, с разрешения Ауруса, проводим вместе время. Приятно, не буду скрывать, но это ничего не значит. Она – управляющая, я – гладиатор. Мы почти не пересекаемся по личным поводам.

Эмма и радуется, и печалится одновременно. У них не отношения, но Аурус разрешает им спать вместе. Но какое, во имя богов, ей должно быть дело до всего этого? Разве Регина – или Робин – ее собственность? Разве может она быть довольна или недовольна их общением, каким бы оно ей ни казалось?

Эмма запинается вдруг о какой-то неровно уложенный в мостовую камень. Света факелов, закрепленных на стенах домов, достаточно, чтобы, приглядевшись, увидеть под ногами грубую имитацию фаллоса, выложенную камнями красного цвета. Эмма удивленно рассматривает его, а потом слышит звонкий девичий голосок:

– Купи цветок для своей подружки, гладиатор!

Совсем еще юная девушка с распущенными каштановыми волосами, одетая в дырявую тунику, не спасающую от прохлады, вытаскивает из полупустой корзины алую розу на длинном стебле и протягивает Робину. Тот хмурится, и Эмма понимает, почему: в Тускуле женщины не работают ночью, кроме тех, что… Эмма присматривается к низкой и неприметной двери за спиной девушки и тихо спрашивает у Робина:

– Там что, лупанарий?

Она не знает, с чего это взяла, но что-то ей подсказывает, что она права. И, словно в подтверждение ее слов, дверь отворяется, цветочница ловко отскакивает в сторону, и из заведения, выпуская наружу громкий смех, выходит мужчина, завернутый в белую тогу. Он еще не стар, но волосы у него уже седые. Высокий лоб выдает в нем мыслителя, а горделивая осанка подсказывает, что он, должно быть, достаточно знатен. Робин делает шаг вперед, закрывая Эмму собой, а сбоку – Эмма видит это – соглядатай кладет руку на гладиус. Мужчина же, не глядя на них, с укоризной обращается к съежившейся девушке:

– Ах, Белла, Белла! Мы же договаривались с тобой, что ты здесь больше не появишься. Одно твое имя* привлекает неприятности, и мне уже дважды довелось защитить твою честь и вступить в неравный бой.

Эмма видит, что девушка, которую зовут Белла, смущается от вкрадчивых речей знатного господина, но все же находит в себе смелость и протягивает ему корзину с цветами:

– Вот если бы ты их купил, господин, я смогла бы уйти домой, – она широко улыбается, и ее большие глаза сияют в свете факелов. Римлянин грозит ей пальцем и смеется, а потом лезет под тогу, в мошну, и протягивает Белле несколько монет. Та радостно вскрикивает, отдает ему корзину, бросает последний взгляд на Эмму и Робина и стремительно убегает. Римлянин какое-то время смотрит ей вслед, потом вздыхает и обращается к молчащей Эмме, зачем-то рассказывая:

– Белла – хорошая девочка, но ее отец едва сводит концы с концами, вот она и помогает, как может.

Он щурится, присматриваясь к Эмме, а потом вдруг делает шаг навстречу. Робин расправляет плечи, показывая, что лучше не подходить, но римлянин бросает ему:

– Отойди, любезный, я не собираюсь причинять вред твоей спутнице.

Робин, конечно, не отходит, но Эмма, которой неловко отсиживаться за чужой спиной – гладиатор она или нет?! – сама отступает от него и с вызовом смотрит на незнакомого мужчину, не понимая, чего тот от нее ждет. А римлянин, улыбаясь, протягивает ей корзину с цветами.

– Возьми, прекрасная, и распорядись ими по своему усмотрению.

Эмма колеблется, тогда римлянин ставит корзину у ее ног и, продолжает, распрямившись:

– На моей родине я осыпал бы тебя серебром с ног до головы, захоти ты того, но здесь мои возможности слишком ограничены. Что ж, – он небрежно пожимает плечами, – может быть, однажды мы встретимся с тобой за пределами этого грязного городка.

Римлянин снова улыбается Эмме, скользит равнодушным взглядом по Робину и уходит, что-то насвистывая себе под нос. И Робин, и Эмма, и, наверное, даже соглядатай удивленно смотрят ему в спину.

– Это кто такой? – наконец интересуется Эмма.

– Понятия не имею, – выдыхает Робин. – Но он мирный, и это хорошо.

– А что мне делать с этим? – Эмма кивает на корзину, потом решает и оставляет ее у двери в лупанарий – Робин подтверждает, что да, это он самый. Обсуждая странного господина, они возвращаются в лудус, и перед тем, как попрощаться, Робин говорит Эмме:

– Может быть, мы завтра не увидимся с утра, – он протягивает ей руку, словно в приветствии, и Эмма с готовностью обхватывает пальцами его запястье. – Я желаю тебе удачи, Эмма с севера. Да пребудут с тобой боги!

– Я желаю тебе удачи, Робин из бриттов, – эхом отзывается Эмма. – Да пребудут с тобой боги!

Они кивают друг другу, и Эмма уходит к себе. В постель она ложится с твердым ощущением, что не уснет, но сон забирает ее к себе практически сразу: должно быть, сказалась прогулка. А утром ее будит Мария и с улыбкой говорит:

– Эмма, пора!

Игры начинаются довольно рано – из-за того, что гладиаторов много, и неизвестно, на сколько затянутся бои. Поединок Эммы нескоро, она помнит, что выходит предпоследней, но Аурус требует, чтобы все бойцы были готовы с самого начала – опять же из-за того, что непонятно, как сложатся схватки остальных. Мария помогает Эмме зашнуровать нагрудный доспех и с хорошо заметным восхищением говорит:

– Аурус дал тебе красный цвет – это к удаче. Марс будет следить за тобой сегодня. И наверняка встанет на твою сторону!

Эмма думает, что ей достаточно будет Одина, но не спорит. Волнение снова поднимается снизу и замирает в спине, пустив отростки в постоянно сохнущий рот. Эмма уже хочет сжать в руках оружие, но ей его выдадут только перед самым выходом на арену. Август поклялся, что и меч, и щит будут теми, с которыми Эмма тренировалась. Она очень хочет верить в это.

Мария предлагает перекусить, но аппетита нет. Эмма прислушивается к гулу за пределами лудуса. Бои будут проходить не на привычной арене, а на второй, на которой Эмма ни разу не была, однако много про нее слышала. Робин описывал ее как большой круг, над которым лестницей уходят вверх места для зрителей. Эмме хочется взглянуть на нее поскорее, и она переживает, понравится ли ей там. Ведь настрой очень важен в любом бою!

– Ты победишь эту Лилит, – успокаивающе говорит Мария, по-своему поняв нервозность Эммы. Эмма улыбается ей и разминает плечи, потом вспоминает, что не забинтованы запястья и щиколотки, и торопливо просит Марию помочь ей. Гул на улице, тем временем, нарастает.

– Это немного страшно, – признается Эмма, пока Мария затягивает ей левое запястье. – Сколько там людей?

– Несколько тысяч, – отвечает Мария, не поднимая головы. Ей, должно быть, это кажется незначительной цифрой, но Эмма обомлевает. Она, конечно, предполагала, что зрителей будет много, но… несколько тысяч…

Волнение усиливается, готовое вот-вот перерасти в самый настоящий страх. Пытаясь отвлечься, Эмма шагает по комнате, а потом машет рукой и спрашивает Марию:

– Я могу посмотреть? Хоть одним глазком?

– Конечно! – удивляется Мария. – Ты можешь следить за всеми боями. Просто гладиаторы обычно этого не делают, не хотят отвлекаться.

А Эмма хочет. И, добравшись до арены, жадно смотрит туда, куда ей предстоит скоро выйти. От серого песка ее отделяет крепкая решетка, и пара солдат стоит за спиной, следя, чтобы Эмма не захотела выкинуть что-нибудь. Но Эмма не собирается ничего выкидывать. Она полностью поглощена зрелищем. Оно подавляет ее и в то же время будто обновляет кровь, и та стремительно бежит по жилам, горячая, почти бурлящая.

Арена – это огромное – по меркам Эммы, знакомой только с тренировочной ареной – пространство, окруженное высокой стеной, за которой на каменных скамьях уже рассаживаются зрители. Они переговариваются и смеются, и Эмме хочется оказаться среди них, чтобы взглянуть свысока на арену. Но она продолжает стоять здесь, внизу. Взгляд ее падает на ложу, прикрытую навесом от лучей солнца: должно быть, именно там расположится семья Ауруса.